Тарковский. Так далеко, так близко. Записки и интервью - Ольга Евгеньевна Суркова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Однако, рассчитывая с детства, что отец прикроет грехи сына перед Всевышним, взрослый Бергман истово спорит с христианством, памятуя, в частности, наказания, которым подвергались дети в пасторском доме: «Мой активный протест против христианства основан, главным образом, на том, что христианство содержит сильный и неискоренимый мотив унижения. Одно из основных положений: я жалкий, грешный человек, рожденный во грехе и продолжающий грешить всю свою жизнь… это одно из самых главных моих жизненных переживаний». Действительно, возмездие за детские грешки, в которых дети должны были еженедельно признаваться своему строгому отцу, следовало непременно: наказание розгами или заключение в темном шкафу. Но попытки избежать наказания сопровождались у маленького Ингмара разного рода измышлениями в надежде перекинуть свою вину на более прямолинейного брата. Нелепо, но особенности такого детства открывали для будущего художника широкое поле для игры его фантазии и выдумывания различных сюжетных хитросплетений. Так что формированию Бергмана сопутствовало такое плодотворное для него сплетение возвышенного с низменным. Вера, сомнение и вполне конкретные страхи расплаты за свое несовершенство связывались в его сознании тугим драматическим узлом.
Незадолго до своей кончины Тарковский делает довольно двусмысленное признание итальянскому интервьюеру, заявляя ему, что «никогда не делал религиозных картин». И тут же делает странное добавление: «Было бы наивно думать, что это было так. Но будучи человеком религиозным, конечно, это не могло каким-то образом не проявиться. Это совершенно очевидно и ясно. Уж не говоря о том, что искусство вообще, как акция духовная, очень связано с какой-то внутренней религиозностью». То есть, по Тарковскому «какая-то» вера в его картинах проявляется «каким-то образом». То есть, как я думаю, идентична его собственному, естественно соприсутствующему духовному состоянию, не требовавшему от него никакого соотнесения с той или иной Церковью. Оттого лучшие его картины завораживают зрителей, как мне кажется, прежде всего, проникающим в нас и вибрирующим в нашем ощущении присутствием животворящей духовной наполненности мира. Думаю, что именно это естественное присутствие Создателя в кадре Тарковского так поразило Бергмана, воспитанного в строгих религиозных канонах. А вот какого именно Создателя? Этот вопрос Тарковский оставляет для себя открытым, не допуская ни в свою жизнь, ни в свой кадр никаких клерикальных уточнений.
Тогда как Бергман, бесконечно отрицающий и вновь возвращающийся к ранящим его и не оставляющим в покое размышлениям не о каком-то вообще высшем начале, но именно о христианском Боге, снова и снова выражает великое сомнение и не оставляющее его опасение: «Религиозные представления и феномен веры – нечто такое, в чем никогда нельзя быть уверенным. Они могут настигнуть нас, когда мы этого менее всего ожидаем… как гонконгский грипп или удар молнии… и тогда ты совершенно бессилен… Сегодня мне представляется, что такой возврат невозможен. Но я не знаю, что будет завтра». Бергман принадлежит той пастве, которая восстает против Отца своего, но не может пренебречь его постоянным присутствием – то в сердце, то в мыслях – раздражающим и постоянным. Потому самым важным аргументом в спорах о Вере и сомнениях, переживаемых пастором в «Причастии», становится все-таки праздничная месса, которую он все равно служит в пустом, холодном, занесенном снегом костеле. Месса, которая звучит тем более победно и мощно, чем более богохульные слова срывались с уст усомнившегося пастора: «Свят, свят, свят, могуч господь Саваоф. Вся земля наполнится славой твоей!»
Интересно, что именно «Причастие» Тарковский называет своим наилюбимейшим фильмом Бергмана, имевшим также второе название – «Зимний свет»! А оттого может быть, что решение Тарковского отснять один из самых выдающихся эпизодов «Андрея Рублёва» – русскую Голгофу – именно в заснеженном и таком графически выразительном сельском пространстве вполне могло быть навеяно в том числе и так поразившим его фильмом Бергмана.
Напомним, что возникшая у Бергмана идея «Причастия» сильно трансформировалась в процессе его раздумий и подготовки к съемкам фильма. Размышляя именно об этом фильме, Бергман говорил о влиянии такого близкого ему творчества Брессона и, в частности, «Дневника сельского священника»: «Я смотрел этот фильм раз семь или восемь, он, вероятно, тоже повлиял на меня, но в первую очередь – книга. Я отчаянный почитатель Брессона, однако при этом считаю, что он невозможно скучен». Тарковский едва ли читал одноименный роман, но именно брессоновскому «Дневнику сельского священника» отдавал первое место в своем списке лучших картин, где, напомню, «Причастие» занимало следующее, то есть второе, место.
Бергман в поисках нужного для съемок «Причастия» костела, расположенного в правильном месте, призвал на помощь своего отца, к тому моменту уже довольно немощного. Оказавшись однажды с ним вместе в одном из таких костелов, они стали свидетелями того, как пастор, подъехавший для службы на шикарной машине, сославшись на недомогание, объявил немногочисленным прихожанам, что проведет службу в сокращенном виде. Как пишет Ингмар Бергман, его отец, услышав об этом, преисполнился страшным гневом, рванул к алтарю, высказал пастору все свое возмущение, облачился в соответствующее одеяние и провел службу полностью. Именно этим, так сильно воздействовавшим на Бергмана поступком своего отца, он объясняет финал «Причастия»: «Я обрел заключительную сцену «Причастия» и правило, которому следовал и собираюсь следовать всегда: ты обязан, невзирая ни на что, совершить свое богослужение. Это важно для паствы и еще важнее для тебя самого. Насколько это важно для Бога, выяснится потом. Но если нет другого Бога, кроме твоей надежды, то это важно и для Бога». Вот что такое правило, сопутствовавшее Бергману с детства и совершенно необходимое для церковного служения Господу.
Это правило никак не затронуло Тарковского и не вошло в его мирскую жизнь. Тогда как Бергман с горечью осознавал, как велика его нужда в этих правилах для смирения своей души, в которой, как он признавался: «беснуется буря, которой нельзя давать волю…моя работа заключается в педантичном управлении неизъяснимым». Тарковский, не признаваясь никогда в терзающих его бесах, ощущал себя, не мудрствуя лукаво, просто неким, скорее языческим, но безусловно Божьим творением, поклоняясь неизъяснимой и таинственной значимости этого мира, растворяясь в каждой его клеточке.
Сходство мотивов «Жертвоприношения» с «Причастием»
Действие «Причастия», или «Зимнего света», разворачивается зимой в маленьком шведском захолустье. Пейзаж неприветлив, холоден и колюч так же, как внутреннее состояние пастора местного костела, обреченного повторять в своих проповедях все те же опостылевшие ему слова, в которые он сам более не верит. Как я уже сказала, замысел «Причастия» у Бергмана видоизменился. Изначально он хотел рассказать историю пастора, сомневающегося
