Тарковский. Так далеко, так близко. Записки и интервью - Ольга Евгеньевна Суркова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Такое ощущение, что Бергман работал все свое время или сама его жизнь была работой! Так что, подытоживая свою обширнейшую деятельность, он безо всякого пафоса всегда рассматривал свои кинематографические и театральные произведения как «продукт», принадлежащий масс-медиа. «И этот продукт всегда должен быть сделан качественно, как стол или стул. И я буду огорчен, если этот продукт окажется некачественным. Я никогда не думаю, останется ли этот продукт в истории, или о чем-то в подобном духе. Я ремесленник». Вот как! Великий Бергман безо всякого пафоса называл себя ремесленником! Замечательным практиком, занимающимся любимым делом, которое должно обеспечивать ему жизнь.
Как можно эту позицию сопоставить с претензией Тарковского на овладение истиной и его высокомерным презрением к рыночной продукции и «ярмарочному происхождению кинематографа»? Ведь Бергман с детской непосредственностью, искренне и до беспамятства всегда обожал простодушно-ярмарочное в искусстве, немудреные уличные представления, бродячих циркачей и нищие театральные труппы, а еще совсем неловко сляпанные страшилки, с детства возникавшие на экране домашнего кинопроектора… Все это, конечно, никак не мешало ему задаваться самыми тяжелыми и трудно разрешимыми мыслями о смыслах Бытия. Но он искал эти смыслы, роясь в кучах нашего жизненного хлама, порой с ироничной насмешкой, порой с мучительным недоумением, приближаясь к самому краю экзистенциальной бездны. Сам Бергман прожил бурную жизнь, оставляя за собой семьи, детей и таких же любимых любовниц. Но отбросив однажды все буйство своих личных перипетий, он притормозил, как я уже писала, в конце концов на четверть века со своей последней женой Ингрид фон Розен, прожив с ней 25 лет и сохраняя верность после ее кончины. Свой очень богатый и разнообразный личный опыт Бергман безусловно использовал при создании своих работ. Например, можно вспомнить «Осеннюю сонату», где образ Матери навеян, конечно, его предпоследней женой и известной пианисткой Кабой Лоретай, так же, как и героиня фильма, эгоистически погруженной в свою концертную деятельность.
Личная жизнь Тарковского отнюдь не была столь богата разнообразием личных передряг, а его экранные произведения становились скорее результатом как его кабинетных размышлений над смыслом жизни и различными литературными текстами, так и ностальгической тоской о тревожащем и ранящем его опыте детства. Все проблемы своей личной жизни и сексуальных переживаний Тарковский хранил под знаком секретности. Он вообще не был склонен к открытому общению и, может быть, как мне кажется сегодня, даже страдал легкой формой аутизма, о котором тогда мы не имели никакого понятия. В своих лучших творениях он не пытался заглядывать в потаенные глубины личных переживаний в формах почти клинических патологий, как это делал Бергман, не тревожил затаившихся внутри демонов. Хотя совесть героев «Соляриса», конечно, мучительно отягощена жертвами их земных грехопадений, материализуясь укором в космосе, но все-таки эти душевные муки овеяны у Тарковского некой поэтической дымкой, десантированы своим все-таки более чем символическим присутствием.
Думаю, что, создавая «Жертвоприношение» в Швеции, пронизанной для него прежде всего духом Бергмана, используя бергмановских актеров и бергмановского оператора, Тарковский, так или иначе, оказался в энергетическом поле великого шведа. И вся его попытка перевоссоздания в «Жертвоприношении» в том числе и своего личного тяжелого опыта собственной семейной жизни в новом интерьере, едва ли оказалась в полной мере удачной. Не удалось, как мне кажется, целомудренному Тарковскому прорастить наши русские страсти на чужой почве да в полном цвете. Ну, не нужно было ему, как мне кажется, заходить в чужой для него садик…
Бергман, наделенный, как и Тарковский, нелегким характером, работая не только в кино, но и на театре, должен был уметь разговаривать с деловыми людьми, добиваться новых нужных связей и нужных контрактов. Ежедневно общаться с широким кругом людей. Чтобы не зависать в тяжелом одиночестве он, проснувшись, уже спешил в свой театр: «дружба, как и любовь, предельно проницательна. Сущность дружбы в открытости, страсти к правде… высказать свое мучительное и неотложное – это освобождение… А любовные отношения сотрясаются взрывами конфликтов, это неизбежно, дружба же не так расточительна, у нее не так велика потребность в стычках и чистке». Тарковский был слишком закрыт к общению, чтобы разряжать свое внутреннее напряжение с друзьями и знакомыми. А любовные отношения, хоть и сотрясались время от времени конфликтами, но, кажется, никогда не были осмыслены им или препарированы для переосмысления в его творчестве или его умозаключениях, которые носят у него всегда более широкий и обобщающий характер.
Вера и религия
В одном из интервью, которое Бергман давал Иорну Доннеру уже в свои преклонные годы, он определенно и недвусмысленно отрицал свою религиозность: «Я совсем не религиозен, но я думаю, что мы частица чего-то огромного». В таком смысле и такой самой общей своей интерпретации «религиозного» Бергман и Тарковский кажутся сродни друг другу. С той только разницей, что Бергман в отличие от Тарковского не пытался в своем искусстве искать божественное вне христианства и не ощущал человека частью некого иного Целого пространства, дышащего и интимно воспринимаемого в картинах Тарковского. Бунт, сомнения и возвращения блудного сына Ингмара оставались всегда только в рамках христианской религии.
Например, делясь в «Латерна Магика» своим дурным состоянием в преклонные годы, Бергман пишет: «Это было лицо Смерти. Я думаю о нем из отчаянного далека, но с нежностью. Плохи нынче дела у Бергмана. Сильнейшая тоска – хочу наконец ощутить прикосновение, получить помилование. Плохи нынче дела. Не то чтобы я себя плохо чувствовал – наоборот, но вот душа…» «Ощутить прикосновение и получить помилование» — ну, как можно трактовать это признание иначе, нежели обращением к христианскому Богу все с той же мольбой о Его прикосновении и надеждой на Его помилование? Хотя, воскрешая свои детские переживания, Бергман писал: «Вообще-то я отрицал существование Бога, но то, что Господь меня за это покарает, особенно не верил, потому что отец, который во время Страшного суда уж точно окажется среди праведников, постарается меня спрятать…» Как интересно, что Тарковский, обожая своего отца, всегда ощущал свое сиротство и не смел рассчитывать на его защиту. А Бергман, с детства недовольный и раздраженный своим соприсутствующим отцом, уверенно рассчитывал на его защиту перед Всевышним. Какая большая и принципиальная разница в детском мироощущении!
Маленький Бергман так откровенно надеется на «помилование», защищенный перед Отцом Всевышним своим отцом-пастором. Тогда как Тарковский никогда в известных мне текстах не надеялся ни на
