Александр Яковлев. Чужой среди своих. Партийная жизнь «архитектора перестройки» - Владимир Николаевич Снегирев

С явным удовлетворением Александр Николаевич отметил в своих мемуарах, что проведенный среди делегатов опрос показал: все места между Горбачевым (он стал лидером рейтинга с 54,4 % голосов) и Лигачевым (аутсайдер с 8,1 %) заняли политики из «команды Перестройки». В том числе и он, Яковлев.

Именно тогда была изменена пресловутая редакция 6-й статьи конституции, то есть монополии коммунистической партии на абсолютную власть в стране пришел конец.

В стране еще не было многопартийной системы с ее специфическими навыками и институтами. Не было устоявшейся системы новых Советов. Не было экономической базы новой власти и экономической свободы для населения. А значит, по большому счету не существовало и демократии — была лишь демократизация, то есть движение в сторону демократии, которому потребуются многие годы и десятилетия для своего закрепления в сознании и организации общества[311].

Что же касается партии, то, по твердому убеждению Яковлева, ее «никто не побеждал, она покончила жизнь самоубийством»: «Кровавое насилие большевизма исчерпало свой ресурс»[312].

В этом с Александром Николаевичем были согласны и многие другие деятели КПСС, наблюдавшие процесс распада изнутри. Например, М. Ф. Ненашев, которого никак нельзя причислить к радикально настроенным «перестройщикам». Он справедливо отмечал, что партия после 1989 года «отказалась от старых структур и старых методов, но при этом не отработала и не предложила новых»[313].

Если Яковлев говорил о «самоубийстве», то Ненашев нашел другие выражения, хотя суть была той же:

Начался медленный, но нарастающий с каждым месяцем, как обвал, процесс умирания партии и ее организаций, лишенных кислорода — практических действий и связей с народом. И здесь не могут помочь, я продолжаю это утверждать, многочисленные суждения о предательстве, о сознательном разрушении партии и ее связей с массовыми организациями. Не смогут, ибо ими не объяснить всех обстоятельств, почему партия оказалась на краю пропасти.

Особенно я не мог понять и разделить сетования по поводу так называемого трудного положения партии, которые широко распространялись в печати, на пленумах ЦК КПСС. Широко эксплуатируемое утверждение: «Партия оказалась в трудном положении» — можно было принять только как один из самых странных парадоксов времени, ибо если вдуматься и отказаться от предубеждения, то речь шла о партии, созданной для торжества демократии, свободы и гласности, самостоятельности и инициативы. И вот, когда были сделаны лишь некоторые шаги на пути к реализации этих декларированных принципов в жизнь, партия оказалась в трудном положении, будучи оттесненной на задворки общественной жизни. Как объяснить с точки зрения логики, почему и каким образом партия уступила инициативу, перестала быть ведущей политической силой, имея такую многомиллионную численность своих рядов, гигантские силы массовых средств информации, огромные финансовые возможности, многообразные общественные связи. Трудно представить, как могло случиться, что поистине гигантский потенциал партии оказался невостребованным и бездейственным, а партийный аппарат был занят лишь тем, что оплакивал свое горестное положение и сетовал на демократию и гласность.

Точно так же нельзя было понять и невозможно разделить распространенное мнение о том, что в условиях перестройки оказалось слишком много свободы и пользоваться ею стали преимущественно нечестные люди. Естественно, возникал контрвопрос: а кто мешал честным, добросовестным партийным работникам пользоваться этой свободой?

Диагноз, конечно, жесткий, но верный.

Глава 8. Агония

К финишу перестройки обстановка в аппарате ЦК резко изменилась. Все стали нервными, взвинченными. Даже в коридорах зданий на Старой площади теперь можно было услышать брань по адресу Горбачева и Яковлева.

Под напором общественного мнения власть принялась за борьбу с привилегиями. Закрывались партийные «спецраспределители», где отоваривалась номенклатура. С ЗИЛов руководителей пересаживали на «Волги». Естественно, коснулось это и Яковлева. А он уже привык к просторной машине, чувствовал в ней себя комфортно. Тут надо напомнить, что у Александра Николаевича после ранения не сгибалась нога, ему непросто было в тесном пространстве.

Когда он собрался в очередной отпуск, то пригласил к себе начальника охраны Смирнова:

— Ефимыч, мы в Крым едем. Ты бы не мог позвонить тамошним командирам? Если у них есть такая возможность, то пусть в аэропорт не «Волгу», а «Чайку» пришлют. Объясни им что к чему.

Смирнов позвонил. Объяснил. Вначале ему ответили:

— Не волнуйся, все сделаем в лучшем виде.

А через некоторое время тот же полковник перезванивает:

— «Чайки» не будет.

И все. Кладет трубку, конец связи.

Смирнов, конечно, расстроился. Понял, что этот полковник с кем-то «наверху» посоветовался, не сам же он отважился отказать недавнему члену Политбюро, а ныне члену Президентского совета, фронтовику. Что делать? Пошел к охраняемому лицу с докладом: так, мол, и так, «Чайки» в аэропорту не будет.

Яковлев, выслушав, не смог скрыть раздражения:

— Твой полковник — он что, дурак? Совсем ничего не соображает?

Смирнову, понятное дело, было не с руки обсуждать свое начальство. Не положено это.

— Александр Николаевич, давайте наш разговор продолжим позже.

— А-а, если ты сейчас занят, то извини, — саркастически развел руками Александр Николаевич.

Вечером, когда ехали из ЦК на дачу, Яковлев, вопреки обыкновению, не проронил ни слова. Уже выйдя из машины, говорит:

— Ну и о чем ты хотел продолжить наш разговор?

— Давайте пройдемся, — предложил ему начальник охраны.

Зашагали по аллее. Когда отошли от машины подальше, Смирнов высказал свое мнение. Оно сводилось к тому, что не мог тот крымский представитель «девятки» сам принять такое решение, что кто-то на самом верху решил вот таким образом насолить «архитектору перестройки». Возможно, это был начальник 9-го управления КГБ генерал Плеханов, который вскоре вместе с другими гэкачепистами окажется в тюрьме «Матросская тишина». Возможно, сам председатель КГБ Крючков решил так мелко напомнить о себе. Хотя не исключено, что и кое-кто повыше тоже искал случая досадить Яковлеву. Такое наступило время.

Александр Николаевич выслушал коменданта. Помолчал. Потом говорит:

— Ефимыч, а ты что, боишься вести такие разговоры в моем кабинете или в машине?

Смирнов отшутился:

— Береженого бог бережет.

Наверное, он уже или знал, или догадывался, что Крючков оборудовал скрытыми микрофонами все помещения, где бывал Александр Николаевич.

Александр Ефимович к тому времени стал подполковником. К своему подопечному относился с подчеркнутым уважением. Однажды его попросили выступить на партсобрании у них в «девятке». Смирнов выступил, причем использовал те же тезисы и мысли, которые не раз с разных трибун произносил член Политбюро А. Н. Яковлев. О том, что партия нуждается в обновлении, что надо ликвидировать трескотню, казенщину, формализм, освободить партию от несвойственных функций, сделать ее реальным политическим авангардом…