Мемуары - Гасьен де Куртиль

/Одним Аббатом больше./ Аббат Сарразен, Секретарь Принца де Конти, к кому Аббат де Бомон меня адресовал для начала моих важных переговоров, никак не мог согласовать все то, что обо мне рассказывали, с тем персонажем, какой я должен был представлять от имени Двора. Вести переговоры в его пользу и сражаться против его партии — эти две вещи казались ему совершенно несовместимыми. Он поговорил об этом со мной, упрашивая открыть ему разгадку моего поведения. Я счел совсем некстати это делать, я знал, существуют определенные вещи, всю правду о которых полезнее сохранять исключительно для самого себя — я сказал ему только, что в некоторых делах подчас большую роль играет случай, как я, например, вовсе не ожидал оказаться сегодня среди Ормистов; я абсолютно не думал о них, направляясь в Бордо, но раз уже завязал с ними отношения теперь, мне надо было доигрывать мой персонаж до конца; ему предстоит со всем этим покончить, когда ему будет угодно, и чем раньше это будет сделано, тем лучше.

Этот Аббат был тот самый, чьи произведения сегодня довольно уважаемы, и какими он одарил нас под своим собственным именем. Он не был лишен разума, чтобы прекрасно справляться со всем, что он хотел предпринять, и об этом можно судить по его произведениям. Месье Кардинал, впрочем, заботливо его в этом поощрял ради своих интересов. Он обещал ему деньги и бенефицию, если тому удастся отстранить его мэтра от партии Принца де Конде. Сарразен сказал мне поначалу, что это было бы весьма нелегко, поскольку Принц де Конти получал крупную пенсию от Испанцев, а к тому же он был очень лаком до командования; он тотчас же потеряет его, как только вернется к повиновению; он настолько хорошо это понимал, что если и смирится с этим, то лишь с огромным сожалением; с другой стороны, у него имелась любовница в городе, и она, конечно же, воспротивится такому соглашению, если он случайно даст ей об этом знать; каждому любезен свой доход, и так как она нашла источник своего благополучия в нем, она будет далеко не в восторге его потерять; она была не так глупа и прекрасно осознавала, что он тут же уедет ко Двору, как только заключит мир с Королем; у Принца была непреодолимая слабость к Дамам, и Аббат побаивался, что тот в определенные моменты посвящал его далеко не во все, что происходило.

Все это было истинной правдой — потому, известив об этом Аббата де Бомона, дабы тот проинформировал Кардинала, я предупредил его в то же время, что если бы он пожелал преодолеть эту трудность, я находил кстати, чтобы Его Преосвященство отправил мне несколько галантных вещичек из Парижа для поднесения их в дар этой Даме; таким образом я вкрадусь ей в душу, а затем можно будет воспользоваться ею для завершения труда, начатого Сарразеном. Однако, дабы расположить к себе самого Принца, я полагаю, что ему надо бы предложить кого-нибудь в жены; у Месье Кардинала еще вполне достаточно племянниц на выданье, и ему не составит труда выбрать для него одну; его положение Церковника вовсе не нравилось Принцу, хотя сутана достаточно подходила ему для прикрытия изъянов его фигуры — потому, может быть, это могло быть полезно, как и все остальное, поскольку по его темпераменту он был способен никак не меньше влюбиться в предложение, что он уже показал год или два назад по отношению к Мадемуазель де Шеврез.

/Подарки для фаворитки./ Аббат де Бомон возвратился ко Двору так, что я об этом ничего не знал — Его Преосвященство нашел кстати вернуть его из Пуату, из страха, как бы более продолжительное его отсутствие не навело на какие-либо подозрения. В самом деле, кроме поручения, требовавшего от него постоянного и непрерывного пребывания в нынешней резиденции, Гонцы, кого видели во всякий момент входящими туда и выходящими оттуда, были вполне способны навести на мысль, что в той стороне происходило нечто значительное. Гурвиль, кто состоял прежде на службе Герцога де ла Рошфуко и кто был теперь в откупщиках Его Величества, уже обронил об этом словечко в доброй компании. Немедленно об этом отрапортовали Кардиналу, а так как Его Преосвященство знал его как человека, не бросавшего слов на ветер, он рассудил кстати обрубить корни всех подобных разговоров, призвав Аббата назад. Мне пришлось много дольше, чем я предполагал, дожидаться ответа. Я сей же час вообразил, что это было только из-за того, что я попросил о каких-то подарках. Я вполне довольно был знаком с Кардиналом и прекрасно знал, что отдавать он всегда пытался как можно меньше. Однако никто бы не сумел ошибиться более грубо, чем это удалось сделать мне; возможность женитьбы Принца де Конти на одной из его племянниц настолько изменила его естество, что едва он увидел мое письмо, как решился довериться мне буквально во всем. Итак, он в то же время отдал приказ накупить мне подарков, о каких я просил. Он переправил мне их по каналу Герцога де Кандаля, и я их получил из рук его Секретаря, кого он направил в город договариваться о выкупе за нескольких пленников как с одной, так и с другой стороны. Никому не показалось ни новым, ни чрезвычайным, что этот Герцог направлял туда кое-какие вещицы. Он сам проживал там достаточно долго во времена, когда его отец был Наместником этой провинции, чтобы завести там нескольких любовниц. Это даже весьма соответствовало его возрасту и его наклонностям, так как он был крайне либерален и имел всего лишь двадцать четыре года от роду. Многие даже верили, будто знают, для кого эти подарки были предназначены, предполагая, во всяком случае, что это именно он их послал. Поскольку имелись и другие, заподозрившие, что это был его отец, кто, несмотря на его возраст, не был ни менее галантен, ни менее влюбчив, чем сын.

Однако, может быть, так бы никогда и не узнали, что именно подарки находились в маленьком тюке, предназначавшемся этому Секретарю, если бы Ормисты не отвоевали себе право, наполовину силой, наполовину из-за ревности, царившей между Принцем де Конти и Графом де Марсеном, охранять Ворота города. Они ни за что не захотели пропустить тюк, не обыскав его. Они боялись, как бы Герцог де Кандаль не подложил туда чего-нибудь опасного для них, ведь было общеизвестно, что он был не только на стороне Его Величества, но еще и на стороне Кардинала. Они перерыли в нем все вплоть до мельчайших вещичек, а главное, взяли на заметку подарки, посланные мне. Так как они были крайне охочи до блага ближнего своего, все, что там было драгоценного или редкостного, вызывало у них соблазн, с каким им было невозможно совладать. Вот так и узнали через час после прибытия тюка обо всем, что находилось внутри него. Это меня обеспокоило, я-то хотел поднести мои подарки тайно, а обыск всю мою надежду нарушил; но мое горе не шло, однако, ни в какое сравнение с разочарованием двух Советниц Парламента Бордо; обе они ожидали, что эти подарки предназначались им.

Герцог поведал о них им обеим, так что каждая уверилась в том, что ими завладела другая в ущерб ей самой; они вознамерились разорвать друг дружку в клочья у одной общей подруги, где они нечаянно встретились. Сначала они подтрунивали друг над дружкой ни с того, ни с сего, затем незаметно перешли на грубости, при этом как одна, так и другая проявили столь мало рассудительности, что взаимно обвинили одна другую в принятии этих даров, вовсе не заботясь о том, что вся компания получит неоспоримое доказательство изъянов их добродетели. Я узнал об их ссоре и пришел от нее в восторг, решив, что недурно сделаю, еще приукрасив эти ложные слухи, поскольку не было ничего полезнее для меня, чем эта нежданная диверсия. Произошли и кое-какие столкновения среди любовниц Герцога д'Эпернона — они вообразили, что эти подарки исходили от него и были отданы Секретарем одной фаворитке, причем им самим не досталось ни крошки.

/Тактика галантности./ Тем временем, когда все это происходило и каждый получал удовольствие точно так же, как и я, натравливая этих женщин одну на другую, я втихомолку втирался в доверие к той, к кому у меня было дело. Приключения моей мантии принесли мне первый успех; она наравне с другими проявила любопытство взглянуть на нее, и либо я льстил себя пустой надеждой, или же я и вправду имел к этому некоторый резон, мне показалось, будто я узнаю в ее глазах нечто настолько располагающее ко мне, что я вбил себе в голову, если бы я мог появиться перед ней в другом одеянии, чем в том, что в настоящее время было на мне, я, быть может, подобрал бы какой-нибудь ключик к ее сердцу. С самого первого моего разговора с ней я ощутил ее добрую милость ко мне. Я построил на этом такой замысел, какой должен был бы напугать меня вместе с моей длинной бородой, но какой, тем не менее, я хотел привести в исполнение. Я решил сделаться влюбленным. Впрочем, я хотел осуществить это без всякого барабанного боя. Я счел, что мне совсем не помешает немного таинственности, особенно в деле с такой женщиной, что должна была бы гордиться своим положением возлюбленной Принца Крови. Я взял себе за правило, дабы лучше исполнять роль персонажа, какого я представлял, шляться по всем домам, выпрашивая милостыню. Не то, чтобы у меня была в этом какая-нибудь нужда — слава Богу, я не страдал от отсутствия денег; у меня имелось более двух сотен пистолей в моем кошельке, и больше того, меня кормили чем только душе угодно у Лас-Флоридеса. Потому он и не хотел, чтобы я вот так рассыпался в поклонах, говорил мне во всякий день, что это некрасиво и нечестно для человека, ни в чем не испытывающего недостатка. Он говорил мне даже, что заниматься таким ремеслом это значит отбирать хлеб у бедняков. Я извинялся тем, что исполнял обязанности человека моего положения. Я отвечал ему, что нищенство должно быть исключительным уделом отшельника и сразу же останавливал его столь веским резоном. Тогда он оставлял меня в покое, видя, что все его выговоры абсолютно ничему не служили. В самом деле, кроме того, что я находил это основой моего нового призвания, я всегда узнавал что-нибудь новенькое в домах, куда я захаживал. Я старался извлекать из новостей свою пользу, и далеко не всегда это было для меня непригодно.