Чаша отравы (СИ) - Герасимов Игорь Владимирович

— Это как? — в голосе Штыка отчетливо послышался панический страх.

— А вот так, — злорадно произнес Влад, взял резиновую дубинку и принялся наотмашь лупить привязанного узника по всему телу. Тот истошно заорал.

— Это только начало. Сейчас пойдет электротерапия...

Около получаса Скворцов жалил Штыка электрошокерами. Наконец, решил передохнуть. Дал понюхать нашатырь.

— Что тебе надо? — прохрипел заключенный.

— Я же говорю — ничего. Просто так... — сказал заместитель начальника КОКСа.

— Ты что, в натуре, маньяк?

— Не больше, чем ты. Только, повторяю, у тебя власти нет, а у меня есть. Поэтому я настоящий фашист, а ты клоун ряженый. Тебе это в самый первый раз дали понять, предупредили, как полагается, — когда ты заявился на дискуссию и начал зиговать, мы тебя посадили по заявлению Увалова. Который, кстати, скоро новым президентом станет. Но ты до этого не доживешь. Всё, отдохнул? Продолжим.

Влад взял аппарат связи и деловито прикрепил провода там, где больнее всего.

— Кому-то командовать судьбами, кому-то лежать под пыткой, — нараспев произнес он, переиначивая советскую рок-оперу о пиночетовском перевороте.

И начал пускать ток. От диких мучений Штык хрипел, кричал, дергался, отчаянно вращал головой и бил ею об стол, крошил зубы. Время от времени разражался ругательствами. На губах у него выступила кровавая пена, глаза выпучились.

Если к Смирнову, которого при нем пытали в феврале в лефортовском СИЗО, Беляков-младший испытывал какое-то подобие уважения, хотя бы потому, что тот является человеком идеи и готов пожертвовать собой ради нее, то по отношению к Штыку генерал-лейтенант чувствовал лишь презрение, брезгливость. Поэтому Ивана он, если можно так выразиться, в значительной мере щадил, скорее просто наказывая за дерзость, нежели расправляясь... тот апрельский срыв по пьянке не в счет... — а этого неонациста можно было терзать безо всяких ограничений. До самой смерти...

Это продолжалось несколько часов — уже прошло обеденное время, а Влад собственноручно пытал и пытал заключенного, войдя в раж, напрочь забыв о еде. По всему телу узника выступили многочисленные страшные гематомы и кровоподтеки.

С каждым часом Штык слабел, его дыхание становилось прерывистым. Скворцов время от времени бросал аппарат связи, брал в руки дубинку и колотил заключенного по конечностям, по груди и животу, ниже живота... Для разнообразия «поддавал» шокерами. Душил пакетами. Вырвал несколько ногтей на руках и ногах. Вводил палочки в уши и давил — из обоих отверстий выступила кровь. Изрезал ножом шею и руки.

Запев Гимн, Беляков-младший взял статуэтку Экселенца, обмакнул острия рогов и стрелы в ране на шее, нацедил крови из разрезов в чашу. Пальцем, испачканным в крови, помазал глаза и губы Высшего Отца.

Наконец, когда Штык уже окончательно обмяк, Влад задушил его шнурком.

Постоял немного у стола, на котором лежало бездыханное тело — буквально всё, как говорится, в синем и черном.

Потом переоделся, аккуратно сложил эсэсовскую форму и статуэтку в сумку, после чего вызвал охрану и начальство.

— Инсценировать самоубийство. Подготовить предсмертные записки. Подготовить заключение эксперта.

— Есть.

— Всё. Я в Москву. Дальнейшие детали — в рабочем порядке.

— Понятно.

Генерал-лейтенант вышел из здания, сел в лимузин и приказал ехать в аэропорт.

Засверкала мигалка, завыла сирена.

Сегодня к ночи он будет уже у себя в Соснах. Около недели поработает в Москве.

А потом — на Лазурный берег, снова приятно провести время с графиней Сильвией. Поиграть в казино в Монте-Карло. В Ницце у Саммерфилдов своя вилла. И там же сейчас их яхта — не такая, конечно, огромная, как «Затмение», но тоже вполне достойная.

Углич, 17 сентября 2020 года

— ...Преследователи настигли президента в лощине и предложили сдаться. Но он отказался и был застрелен. Последние его слова были «Умираю вместе со своей родиной».

Иван закончил повествование, затянувшееся на несколько вечеров. Он рассказал о Парагвае — необычной далекой стране, которой издавна интересовался. О том, как еще до провозглашения независимости иезуиты организовали там общины, куда привлекали местных индейцев. Причем жили они достаточно благополучно, не подвергались зверской эксплуатации и ограблению. Поэтому в конечном итоге и были распущены, а где-то и разгромлены военной силой. О том, как при распаде испанской колониальной империи независимую республику основал человек идейный и бескорыстный, в каком-то смысле идеалист — Хосе Гаспар Родригес де Франсия. Его курс в основном потом продолжили Карлос Лопес и его сын Франсиско Солано Лопес. В государстве том, продержавшемся несколько десятилетий, ни аристократия, ни буржуазия не доминировали, хотя своя национальная элита существовала. Основой экономики был государственный сектор, причем «бонусы» от него доставались примерно в равной степени всем людям. Для своего времени страна, находившаяся в одном из самых отдаленных от Европы уголков планеты, являлась промышленно очень развитой, со всеобщей грамотностью, вообще без нищих. Волей государства Парагвай избежал вовлечения в мировую систему изъятия богатств из неразвитых стран и перекачивания их в развитые. Именно за это Британия натравила на него рабовладельческую империю Бразилию и союзную ей Аргентину, от которой в свое время Парагваю удалось отбиться при провозглашении независимости странами Южной Америки. И какой бы мощной ни была парагвайская армия, как бы героически ни сопротивлялись практически все граждане иностранному завоеванию, непокорный Парагвай буквально «завалили мясом»...

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Смирнова слушали не только Игнатенко и Дашкевич, но и еще около десяти человек. Заключенные ценят, если в бараке кто-то умеет что-либо интересное рассказывать.

Некоторое время все молчали.

— И что было потом? — произнес один из зеков, по виду молодой южанин.

— Парагвай так и не оправился от этого вторжения. Хотя его и завоевали, победители всё же решили полностью его не уничтожать. При этом большую часть изначальной его территории забрали Бразилия и Аргентина. Накопленное трудом народа достояние оказалось разрушенным. Лишь незначительная часть мужчин выжила. На некоторое время дошло даже до того, что разрешили многоженство, чтобы хоть как-то восстановить население...

— Надо же... Я думал, что только ислам это разрешает. У нас, правда, богачи в основном много жен имеют, ну, и по обычаю, если муж умер, то его жену берет его брат...

Зеки поблагодарили рассказчика и начали расходиться.

— А ты вообще откуда? — осведомился Иван. — Из Средней Азии?

— Да. Таджикистан. Город Нурек. Тут на стройке работал.

— Нурек? Знаю. Отец мой там был, рассказывал. Мощную ГЭС построили еще в советское время.

— Да, да...

— А осудили за что? Если не сочтешь нужным, не говори, конечно...

— А ни за что. Вернее, не за то, что сделал. Поздно вечером возвращался из магазина. Вижу, какой-то пьяный идет, шатается, упал. Это было первого мая прошлого года. Взял его сумку, забрал оттуда деньги и телефон, сумку выбросил. Это уже потом мне в СИЗО рассказали, что телефон нельзя было брать, по сигналам вычислили. Хозяином сумки оказался какой-то начальник то ли в полиции, то ли еще где. Утром приехал, бил меня. Потом всех обыскали. У кого нашли наркотики или книги по исламу, запрещенные, забрали, и меня заодно с ними. Пытали, требовали признаться. Я всё подписал и на суде подтвердил. За участие в террористическом сообществе меня и осудили. Десять лет.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

По мере того как таджик говорил, у Ивана внутри всё холодело. Не может быть. Не может быть. Это поистине невероятное совпадение.

— Это было в Мытищах, да?

Собеседник удивленно взглянул Смирнову в глаза:

— Да. А ты откуда знаешь?

— Ты «Ривьеру», что ли, строил?

— Да. А ты...

— Я там жил. Квартиру снимал. До ареста. Видел как раз, как силовики приезжали в тот самый день. Как говорится, мир тесен.