Отчий дом. Семейная хроника - Евгений Чириков

Дом огромный, на свои вкусы предками строен: закоулочки да переулочки, площадки да лесенки. Заплутать можно. Разве натопишь его в холода? А старые кости тепло любят. Вот бабушка нижний этаж наглухо заперла, а сама наверх перебралась: там комнаты меньше, ниже, теплее и уютнее.

С бабушкой трое зимуют: глухой и дремотный верный слуга Фома Алексеич, оставленный бабушкой кучер Павла Николаевича, старый отставной солдат Ерофеич, да никудышевская старая баба, много лет служившая в доме и за кухарку, и за сторожа, когда дом пустовал, Нинила Фадевна. Люди болтают, что у Ерофеича с Нинилой Фадевной дело-то не совсем чисто… Не особенно верит бабушка этим слухам, однако на всякий случай Нинилу-то Фадевну в коридорчике около своей комнаты укладывает. Страшно мне — говорит. А может быть, и действительно страшно бабушке: опустевший дом, звонок стал, крысы простор почуяли, комоды да буфеты грызут по ночам… А осень злая, ветреная, в печных трубах точно волки воют…

А помимо того, все-таки живой человек женского пола эта Нинила Фадевна. Есть с кем словом обмолвиться. Нинила Фадевна даже в пасьянсах разбираться научилась и потом хорошо на картах гадает и сны объясняет. А бабушка все какие-то вещие сны стала видеть. Значит, и тем для разговоров у бабушки с Нинилой всегда достаточно. И тем еще Нинила хороша, что все новости, как сорока на хвосте, в дом приносит.

У нее везде знакомства: на базаре, в лавках, в полиции, в больнице. Нинила знает все, что вчера в городке случилось интересного, и доклады бабушке делает… Навещают изредка бабушку генерал Замураев, его сынок, земский начальник Коко, и городской голова Тыркин да отец Варсонофий. Сама бабушка только помолиться Господу из дома выезжает.

Тихо-тихо в доме, и тихо на душе. Удивляется бабушка: при Павле Николаевиче казалось, что и в городе, и на всем белом свете какое-то опасное волнение происходит и того гляди, что случится какая-то беда. Все стращал, что «все мы на бочке с порохом сидим». Очень запомнилось бабушке это выражение… Так оно и казалось тогда бабушке: точно на бочке с порохом. Бывало, чуть где сильно стукнут или уронят что, бабушка в ужас приходит. А теперь кажется, что и в доме, и в городе, и на всем белом свете — тихо все, и твердо, и неизменно, и никакой бочки с порохом нет вовсе…

В тихую и однообразную размеренную жизнь бабушки врывались изредка вестниками радости письма Наташи. Событие на целую неделю!

— Нинила Фадевна! Письмецо от нашей ласточки получила!..

Не с кем поделиться радостью, поневоле и Нинилу слушать заставляет…

Миленькая, родненькая бабуся! Уж так я по тебе соскучилась, что и сказать не умею. Адамчик предлагает весной поехать в Италию, а я не желаю. По-моему, нет ничего прекраснее на свете, как наша Никудышевка! Я хочу приехать на Пасху к тебе, и мы поедем в Никудышевку на все лето…

От Наташи пришла первая весточка и о высланных. Они останавливались проездом в Архангельск в Москве и пробыли у дочери три дня. Адамчик помог Павлу Николаевичу продать портрет предка одному московскому миллионеру за десять тысяч рублей.

— Десять тысяч рублей!

Бабушка протерла очки, оседлала нос и еще раз прочитала: да, за десять тысяч!

— Слышишь, Нинила Фадевна? Портрет-то, который из Никудышевки увезли, продали в Москве за десять тысяч!

— Да неужели?

— Небось, все подсмеивались, бывало, над предками-то. А кто выручил?

Сколько у бабушки портретов? Еще семь осталось. Если за каждый по десяти тысяч дадут, ведь это семьдесят тысяч! Целый капитал… Задумалась бабушка, вздохнула и прошептала:

— Нет, нет… Как же можно продать?

…Адамчик так занят делами, что я мало его вижу. Все разъезжает и защищает, а я увлекаюсь Художественным театром[528]. Бабушка! Не можешь себе представить, как мне захотелось быть актрисой!

— Ну, вот это уж напрасно… Сохрани, Господи, и помилуй!

Большая работа бабушке: написать такое письмо, чтобы выбросила из головы все эти глупости.

Пришло, наконец, письмо и от Леночки из Архангельска. Устроились хорошо. Жизнь очень дешевая. Живут весело. Много здесь интересных людей. У них по средам собирается сосланная интеллигенция на «буржуазные пироги». Устраиваются доклады, есть писатели и поэты. Женьку отдали в гимназию…

Все хорошо. Ничего страшного не оказалось. В конце письма приписка:

«Говорят, что и симбирского губернатора переводят сюда же. Малявочка в восторге».

— Про собак-то ничего не пишут? — спросила Нинила Фадевна.

— Про каких собак?

— А что, дескать, там на собаках люди ездят?

— Порядочные люди и там, матушка, на лошадях ездят…

И так тихо и мирно тянулись дни за днями.

Конечно, тут речь идет только о «бабушкиных днях», протекавших в родном доме. А в России все шло своим роковым порядком или, вернее сказать, — роковым беспорядком…

Ставка на «мужика» министра Витте снова бита. Ставка на «дворянина» выиграна. Все — как правые, так и левые — ждали, что побежденный и униженный председатель «Особого совещания» с его разгромленными комитетами должен будет уйти, а победитель Плеве решать судьбы России, но этого, к общему удивлению, не случилось. Оба противника и злейших врага остались на своих местах. Царь держался за одного, но на всякий случай не отпускал и другого.

Либералы, злобствуя, острили:

— У царя две руки: правая — Плеве, а левая — Витте, и правая рука не должна знать того, что делает левая…[529] Одна рука мужика по головке гладит, а другая нагайками порет. Одна о европейском равноправии печется, а другая Кишиневские погромы[530] устраивает.

Или:

— Где Плеве не сможет, там Витте поможет! А где Витте не сможет, там Плеве поможет…

Вот что сказал по поводу этих острот симбирский купец Яков Иванович Ананькин, политик доморощенный, но человек простого здравого смысла и житейской мудрости:

— Эх, господа честные! Посади которого из вас на место царя, поглядел бы я, как он стал бы править… Скажем так — пожар в доме. Что делать: хватать пожарную кишку али разговаривать о том, как сделать, чтобы никогда больше пожаров в доме не случалось? Без пожарной кишки невозможно. Сперва пожарный требуется, а как пожар потушим, можно не торопясь и правила такие придумать, чтобы пожарной опасности не было. Говорите — две руки. Неправильно! Один вроде как пожарная кишка — революцию тушит, а другой изобретатель: как несгораемую постройку сделать… А стало быть, оба царю нужны: и Витте, и Плеве… Каждый на своем месте хорош…

— Так, значит, ты, Яков Иванович, думаешь, что у нас революция?

— А что же это такое: министров и губернаторов стреляют, везде забастовки, по всей России народ бунтует… А вам какой еще леварюции нужно?!

— Это еще так… предисловие…

— Так вот и надо вовремя прикончить! Пока еще дымит только, а огонь наружу не вырвался… А вы, господа хорошие, лучше сказали бы, как царю-то с нами, дураками, быть? Правды ему не сказывают, на все стороны тянут для корысти своей, а ему никого обижать неохота…

При всей своей неучености Яков Иванович был прав: революция уже гуляла на всех просторах необъятного царства, сверху донизу. Не видели этого только «бабушки» обоего пола, правительство, называющее ее беспорядками и нарушением государственной тишины и спокойствия, да передовая интеллигенция, представлявшая ее себе в картинах «Великой французской революции» с Маратами, Дантонами, Робеспьерами[531], Бастилией[532], трибуналом и прочим.

Царь уверовал в своего «пожарного»: всероссийская порка сделала свое дело — «мужик» повсеместно притих и примолк, и только в Саратовской и Пензенской губерниях продолжались еще усмирения. Помогла, впрочем, «пожарному» и приближающаяся зима: мужик, как медведь, полез в свою берлогу сосать собственную лапу. Тот же «пожарный» помог разогнать крамолу, скоплявшуюся вокруг зловредной затеи «красного министра», приведшей к тому, что беспочвенная интеллигенция заговорила о Всероссийском земском соборе… Ну, а с профессиональными революционерами такой решительный укротитель и подавно справится, имея в своем распоряжении такой прекрасный усовершенствованный аппарат, как Департамент полиции с Охранным отделением…[533]

В недрах последнего вот уже года три, как народился мудрец и изобретатель, открывший совершенно новый способ борьбы и искоренения из фабричных рабочих масс всяких социалистических утопий. Имя ему Зубатов. Когда-то он сам был социалистом и революционером, а потому ему хорошо известны все методы и приемы социалистического подполья. Сей муж представил простой, как все великие открытия, способ обезвредить усилившуюся работу подпольной партии социал-демократов: для этого нужно взять рабочее движение под опеку Департамента полиции, то есть притвориться защитниками рабочих в их экономической борьбе с капиталистами. Для этого нужно подражать революционерам: устраивать рабочие организации, кассы взаимопомощи, рабочие школы, лекции и побольше кричать там о защите интересов рабочих. И, конечно, не жалеть при этом казенных денег… Не большая беда, если для укрепления своего влияния в рабочих массах придется иногда поддержать забастовку, произвести давление на фабриканта. Надо наглядно показать рабочим, что для них тут выгоднее, чем в нелегальной партии.