Страшные сказки Бретани (СИ) - Елисеева Елена

— Он предал меня! — Корнелию совершенно не смутила услышанная длинная тирада. — Он разбил моё сердце и не только его. Мы с ним были молоды, любили друг друга и хотели пожениться, но тут появилась твоя мать и захомутала его. Он женился на ней ради денег, или она быстро зачала от него ребёнка — я не знаю. Она забрала мою любовь — вот что она сделала!

— Как она могла захомутать отца? — возмутилась Эжени. — Она небогата, не так богата, как вы, и далеко не так красива. И удержать его беременностью мама не могла — у неё долго не получалось, и я родилась уже после нескольких лет брака, после бесплодных попыток. Скорее уж отец нашёл в ней что-то, чего не было в вас, полюбил её… или же просто решил, что недостоин вас, и женился на скромной Матильде.

— В твоей матери нет ничего, что есть во мне, — отчеканила Корнелия. — Да в ней вообще ничего нет! А в то, что Венсан выбрал серую мышь Матильду вместо меня, я охотно поверю, ведь он всегда твердил, что недостоин меня! И он в итоге оказался прав. Но я полюбила его, я отдала ему свою невинность… и не смей так морщиться, девчонка! Я носила под сердцем его дитя!

— Не верю! — вырвалось у Эжени.

— Можешь не верить, но я мечтала подарить Венсану дочь — или сына. Но он предал меня, и я потеряла ребёнка. Моё собственное тело обернулось против меня, и все мои простыни были пропитаны кровью. Знаешь, почему я напоминала ему Гекату? Мы познакомились на маскараде, и на мне был костюм Гекаты. Я сама сшила чёрное платье в духе греческих хитонов, и на голове у меня было три маски вместо одной. Ты знаешь, что Гекату называли многоликой и триединой?

— Я знаю о колдовстве и колдуньях больше, чем вы думаете, — холодно произнесла Эжени, но пылающую гневом Корнелию эти слова не остановили.

— Геката была не просто колдуньей — она была богиней! И я тоже стала для Венсана богиней! Но потом оказалось, что люди предают своих богов так же легко, как и всё остальное… Я по-настоящему стала Гекатой в тот миг, когда моё нерождённое дитя покинуло меня вместе с кровью и болью — Гекатой, богиней тьмы, жаждущей возмездия!

— Отец решил, что лучше поклоняться Весте, чем Гекате, — Эжени попыталась смягчить свой тон. — Послушайте, мне жаль, что он причинил вам боль, хотя, я уверена, он вовсе не желал этого.

— После того раза я больше не смогла зачать, — Корнелия покачала головой. — Один-единственный раз в жизни я любила — и меня бросили, предали, растоптали, сделали моё чрево пустым и бесплодным! Твой отец предал меня, твоя мать забрала его у меня!

— Моя мать ничего не знала о вас, пока отец ей не рассказал, — возразила Эжени, борясь между желанием умилостивить Корнелию и стремлением к справедливости. — Но даже если это так, то они раскаялись! Мой отец мёртв, возможно, покончил с собой, моя мать в монастыре, замаливает грехи. И я в любом случае не виновата в ваших несчастьях. Меня тогда ещё не было на свете!

— Но теперь ты есть, — с ненавистью выдохнула Корнелия, прожигая её взглядом. — И ты пляшешь на балах, веселишься и радуешься жизни, вместо того чтобы сидеть в своей туманной глуши или уйти в монастырь, по примеру матери! И ты так похожа на свою мать!

— Так вы ненавидите меня только из-за сходства с матерью? — поразилась Эжени. — Боже, да вы безумны!

— Когда я увидела тебя на балу, сияющую в этом голубом платье, полную жизни и веселья, я возненавидела тебя всей душой. Мне захотелось немедленно стереть эту довольную улыбку с твоего лица — и я тут же решила действовать.

— Вы что, всегда носите с собой пузырёк с ядом, чтобы отравить любого не понравившегося вам человека? — прищурилась Эжени. Корнелия лишь едко улыбнулась в ответ.

— Признаю, это было глупо. В итоге пострадала другая — не скажу, впрочем, чтобы я сожалела об этом. А ты осталась жива и заподозрила меня. Признаю, ты умна — в этом ты пошла в отца…

— Скорее уж в мою рациональную и логичную мать, — Эжени выпрямила спину. — Значит, вы готовы ненавидеть и даже убить меня только потому, что мой отец предпочёл не вас, а мою мать?

— Это всё, что ты хотела узнать? — с усмешкой осведомилась Корнелия. — Зачем ты вообще пришла сюда? Чтобы бросить мне в лицо голословное обвинение в отравлении?

— Чтобы узнать правду, — горько ответила Эжени. — Чтобы попытаться договориться. Но оказалось, что легче договориться с нечистой силой, чем с вами. Скажите, вам нравится причинять людям боль? Или вы делаете это потому, что вам когда-то тоже причинили боль?

— Я делаю это, потому что могу, — сказала Корнелия, и у Эжени по спине пробежали мурашки от простоты её ответа.

— В сказках говорится, что злодеями не рождаются, — тихо произнесла она. — Но глядя на вас, я вижу, что это неправда.

— Что, милая, тяжко сознавать, что жизнь — не сказка и не песня? — откровенно издевательским тоном протянула её собеседница. — Но тебе нечего больше бояться. Я не стану травить тебя, обещаю, хотя ты мне всё равно не поверишь. Вместо этого я поступлю так же, как когда-то твоя мать. Она забрала у меня Венсана, а я заберу у тебя то, что ты любишь больше всего на свете.

С этими словами она развернулась и стремительно направилась к карете. Эжени не пыталась догнать её — у неё вдруг закружилась голова, слюна во рту стала горькой, и она испугалась, что её сейчас стошнит прямо на мостовую. Карета Корнелии уже давно умчалась, когда Эжени нашла в себе силы стронуться с места. Опираясь на стены и жмурясь от солнца, ставшего вдруг невозможно ярким, она с трудом добрела до гостиницы, заперлась в номере и едва успела согнуться над тазом для мытья, когда её вырвало. Вытирая липкий пот со лба, она подумала, что Корнелия, должно быть, всё же успела как-то отравить её или наслать заклятие, но потом содрогнулась от новой мысли, куда более пугающей.

Эжени отставила таз, взглянула на своё бледное отражение с тёмными кругами под глазами, вспомнила, как её в последнее время мутило по утрам, как ей неудержимо хотелось остро-солёного паштета на балу, как она перестала считать дни между лунными кровотечениями, как она едва ли не каждую ночь то отдавалась Леону, то овладевала им, напрочь забыв про чай из пижмы — прежние запасы остались в Бретани, а в Париже Эжени сначала не ходила к аптекарям из опасения вызвать ненужные подозрения, а потом и вовсе перестала вспоминать об этом. В голове её проносились слова Корнелии, услышанные сегодня утром.

«Иногда молодых девушек тошнит по совсем другой причине».

«Я носила под сердцем его дитя!».

«После того раза я больше не могла зачать».

— Я беременна, — прошептала Эжени своему изумлённому отражению, опустила руку на пока ещё совершенно гладкий живот, обтянутый серым платьем, и разрыдалась.

Глава XLIII. Заброшенная церковь

Этим солнечным воскресным утром Леон дю Валлон не виделся с Эжени — она из гостиницы сразу отправилась в церковь, чтобы поговорить с Корнелией де Пуиссон. В последние дни состояние возлюбленной вызывало у него смутную тревогу — он видел, что Эжени, несмотря на веселье, которым её пытались окружить дети мушкетёров, часто бывает бледной и печальной. «Должно быть, она ужасно скучает по родным краям», — думал Леон, и эта мысль заставляла его чувствовать свою вину, ведь это именно из-за него Эжени де Сен-Мартен покинула Бретань и примчалась в шумный Париж, где наверняка ощущала себя потерянной и одинокой.

События последних дней окончательно выбили у бывшего капитана почву из-под ног. Не было никаких доказательств, что Эжени пытались отравить, но он догадывался, что чутьё не подвело девушку, что её смутные опасения по поводу Корнелии верны. Леон видел Корнелию всего один раз, на балу, мельком, и теперь переживал, что не смог разглядеть её внимательнее. Если эта женщина и впрямь ведьма, да к тому же ещё и отравительница, то Эжени подвергается серьёзной опасности, разговаривая с ней и пытаясь выдвигать обвинения. Леон жалел, что не переубедил её, не отправился к церкви вместе с ней, и теперь пытался занять свой день пустыми и бесполезными делами — шатался по Парижу, пробовал вытянуть из старых и новых знакомых хоть какие-то сведения о Корнелии де Пуиссон, навестил сестру, но быстро осознал свою ненужность и в конце концов вернулся домой, чувствуя, что день прошёл зря, хотя солнце только-только начало клониться к закату.