Летняя книга - Туве Марика Янссон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Единственное, что немного огорчало меня, так это то, что он не мог поверить в Бога. Из всех дедушкиных сыновей он был единственным, кто просто-напросто не интересовался этим. Другие могли вести ожесточенные дискуссии «за» или «против», дядя Эйнар иронизировал, дядя Торстен кощунствовал – иногда они менялись ролями, – но дядя Улоф просто смущался и шел своей дорогой.
Именно тогда я прочитала Библию во второй раз, чтобы наконец окончательно во всем разобраться, но после этого стала хуже учиться и не знала, чему же мне верить. Тогда дядя Эйнар обнаружил Библию у меня под матрасом и сказал, что теперь лучше не думать обо всем этом, так как это опасно. Я почувствовала большое облегчение, но все-таки заперлась в ванной и плакала. Тетя Анна-Лиса стояла у двери и обещала мне новое зимнее пальто с мехом, и тогда через некоторое время я вышла.
Это оказалось прелестное пальто с кроличьим воротником.
Интересно, рассуждали ли мои дядья о Боге в летнее время в Энгсмарне? Едва ли. Наверное, речь шла главным образом об общих делах: о мосте, колодце, ягодных кустах, помойной яме и так далее.
Дедушка, мамин отец, еще в XIX веке нашел Энгсмарн – длинный зеленый луг, который спускался прямо к морю и пляжу в заливе, защищенный горами и лесом. Именно там построили большой дом для всех родственников, там и выросли Хаммарштены. Они быстро размножались и строили жилища для своих потомков повсюду, где только находили подходящее место, в каждом заливе и на каждом мысу, в море и на пригорке. Все строили по-разному, абсолютно по-своему и как можно дальше от большого дома. Мне очень жаль, что они не использовали ракушки для украшения цветочных грядок.
Дядя Торстен строил сам. Это получилась своего рода мешанина, потому что он все время перестраивал и пристраивал да еще разрешал молодежи строить по своему вкусу.
Но Андерссон, который строил для дяди Улофа, возвел добротный бревенчатый дом по старошведскому образцу. Он был тщательно обставлен и украшен так называемыми «красивыми вещами на каждый день» и «шведским оловом», там почти ничего не было из его собственной посуды и утвари.
Дядя Харальд вообще не хотел строить, ему нравилось ночевать в старой морской лачуге, служившей прачечной, где в прихожей было место для спального мешка, «на самом краю синей Атлантики», – Харальд знал все песни Эверта Таубе[128] и хорошо пел. Когда он мылся в прачечной, я сидела за дверью, слушала и записывала.
Что касается виллы дяди Эйнара, тут нужны пояснения. Собственно говоря, с самого начала никто не думал, что она будет такой, какой получилась. Говорят, что никто не виноват в том, что дела идут плохо, но от этого не легче. Строил дом Андерссон, и делал он это с согласия дяди Эйнара. Он строил и строил, а дядя Эйнар ни разу не заехал взглянуть и поинтересоваться, как идут дела. Вот так и получилось, что в доме оказались слишком узкие окна и слишком высокие ступеньки у лестницы, и вообще вилла была слишком велика и казалась неустойчивой на своей горке.
Не думаю, что дядя Эйнар успел заметить, что в доме что-то не так. Как раз тогда он был заинтересован тем, чтобы все дорожки и тропки в Энгсмарне были покрыты мраморной щебенкой до самого Куэнгена[129]. Андерссон занялся этим делом с большим усердием, хотя щебенка почти сразу же смешивалась с землей. Белые мраморные дорожки должны были выглядеть замечательно. Жаль, что дядя Эйнар не успел их увидеть, прежде чем они исчезли.
Чаще всего он выезжал в Энгсмарн весной, так рано, что там было совсем пусто, или осенью, так поздно, что все уже было закрыто. Он называл эти поездки «сафари». Прежде всего он покупал омара и фазана, их убирали в холодильник. Он приносил домой множество всяких вещей, которые могут пригодиться на дикой, безлюдной пустоши, а затем начиналась великая упаковка багажа, по строгой системе и очень быстро. Никому не разрешалось помогать. Все передавалось в автомобиль, а после этого дядя Эйнар говорил: «Теперь садитесь! Нас ждет сафари!»
Он укутывал в норковую шубу тетю Анну-Лису, Кузинулла хныкала изо всех сил. И вот мы пускались в путь.
Мне разрешалось занять переднее сиденье рядом с ним. Он управлял машиной разумно, беззаботно и поддерживал довольно большую скорость.
Мы не разговаривали однажды до самого Куэнгена, когда дядя Эйнар спросил меня, чем я планировала заняться в этот день. Я сказала, что у меня предварительный экзамен, а он спросил, важен ли он для моей работы, или же важна просто отметка; я сказала, что только отметка, и этим дело закончилось.
Но потом все очень осложнилось. Дом совершенно замерз, внутри было холодно, как на улице, Андерссон не нарубил дров и не разжег огонь в печке, как обещал.
– Оставайся в машине, – сказал дядя Эйнар.
Он пошел в дровяной сарай, и вскоре я услышала, как он рубит дрова. А я знала, что он любит рубить дрова.
Получилось очень хорошее сафари.
Дядя Эйнар разжег огонь в открытой печке, чтобы дрова разгорелись как следует. Он дал нам горячий ром с имбирем и маслом (Кузинулла пила теплый сок), а потом отправился на кухню готовить фазана.
Но я все время не могла успокоиться из-за Андерссона, который не выполнил своей работы. Понимал ли Андерссон, чтó он наделал и что теперь раз и навсегда дядя Эйнар будет его презирать? С другой стороны, если дядя Эйнар понял, что благодаря недобросовестности Андерссона получилось еще более увлекательное сафари, – возможно, это поможет ему отказаться от своего презрения и сохранить самоуважение? Я, во всяком случае, пытаюсь верить в то, что не стоит ни на дюйм отступать от своих принципов, даже если это непрактично. Но как бы то ни было, если смотреть на это с точки зрения общественной морали, я хочу сказать – не перестала ли недобросовестность Андерссона быть таковой из-за того, что дядя Эйнар любил рубить дрова?
Я много думала…
Был чудесный весенний вечер, абсолютная тишина, только птицы-длиннохвостки верещали где-то очень далеко. Я решила спать на воле. Недалеко от дровяного сарая была большая сосна с удобно разветвленными ветвями. Дядя Эйнар считал, что это хорошая идея. «Действуй», – сказал он. Обычно где-то часа в четыре утра все, кто ночует на улице, все равно приходят в дом.
Когда я вошла в
