Счастливые (сборник) - Людмила Улицкая

Через два дня, когда Светлана пришла в себя и была переведена в отделение доктора Жучилина, Слава позвонила Шурику и сообщила о происшествии.

– Спасибо, что позвонили, – сказал Шурик.

Слава взвилась:

– Пожалуйста! Кушай на здоровье! Неужели ты не понимаешь, что это на твоей совести! Вы все просто людоеды! Неужели тебе больше нечего сказать? Подонок! Ты настоящий подонок! Ты просто негодяй!

Шурик, выслушав все до конца, сказал:

– Ты права, Слава.

И повесил трубку. Как, куда можно от безумной убежать?

Жоэль накрывала на стол. Вилка слева, нож справа. Стакан для воды. Бокал для вина.

– Скажи, Жоэль, ты бы вышла за меня замуж? – спросил Шурик.

Жоэль засмеялась и спрятала лицо:

– Шурик! Ты меня не спрашивал об этом раньше. Я замужем. И у меня есть сын. Пять лет. Он живет под Бордо, с моими родителями. Я тебя очень люблю, ты знаешь. Я буду здесь еще пять недель! Замужем с тобой! Да? А потом я тебя буду усыновить, да?

И она залилась смехом. Шурику стало тошно. Он уже знал, что завтра утром он поедет к черту на рога в Кащенко отвозить передачу сумасшедшей Светлане, а вечером к Валерии, потому что Надя, которая много лет обслуживала ее, уехала к сестре в Таганрог на целый месяц, а Валерия сама и горшка вынести не может… А вечером надо к маме на дачу, к Марии, которой обещаны корзинка, нитки и еще что-то – у него записано…

51

Удивительным образом срослась у Веры линия судьбы – тридцать лет ее бухгалтерской каторги как в яму упали, и стала она не отставной бухгалтершей, а бывшей актрисой. Театральный кружок в подвале домоуправления вернул ее ко временам Таировской студии, но ее личные артистические амбиции давно выдохлись, и она чувствовала себя счастливой, передавая соседским детям начатки театральной профессии.

С тех пор как в ее доме появилась Мария, ей стало ясно, ради какой тайной цели судьба послала ей в дом назойливого Мармелада, заставившего ее взяться за дело, о котором она, казалось, давно забыла. Не войди она в форму, занимаясь раз в неделю по четвергам со своими ученицами, не смогла бы она принять и воспитать свою вертлявую драгоценность, которую не иначе как провидение великодушно ей доверило. То что в доме ее растет будущая великая знаменитость, она не сомневалась.

За два года, пока Мария ходила в обычную районную школу, у Веры с Леной Стовбой сложились особые, не зависимые от Шурика отношения. Прежняя семейная конфигурация, простая и убийственно ясная – спаянные воедино мать и сын, – преобразовалась в нечто сложное и подвижное. Когда они жили втроем – Вера, Шурик, Мария, – разыгрывались поочередно разные комбинации. Иногда, когда они шли воскресным утром в музей или на выставку и Шурик вел Веру под руку, а Мария то цеплялась за Шурика, то убегала вперед, то прилеплялась к Вере, Вера представляла себя матерью Марии, а Шурика – ее отцом. Шурик видел в Марии скорее младшую сестру, слегка навязанную ему Верусей. Сама же Мария не утруждала себя раздумьями: Веруся и Шурик были ее семьей.

Когда приезжала Лена Стовба, она оказывалась для Марии самой главной – на несколько дней.

Вера делала тонкие подстройки семейного механизма, например, она располагала Стовбу рядом с Шуриком, в пару. Но это было правильно только отчасти, ибо тогда возникала какая-то лишняя валентность, ее собственная, незамкнутая. Был еще такой вариант, при котором Стовба рассматривалась как независимая внесемейная единица со своими отчаянными движениями, маниакальными намерениями и полным отрывом от реального существования, но тогда провисала в воздухе другая, существеннейшая нить – Мария. Как и к кому она была присоединена? Однако именно благодаря маниакальной идее воссоединения с человеком, которого, в сущности, едва знала, Мария и была передана во временное пользование Верусе с Шуриком – для блага обеих сторон…

Лена шепталась с Верой Александровной: теперь уже не Шурику, а именно ей рассказывала Лена обо всех продвижениях навстречу Энрике. Рассказала об окончании нелепой истории, разыгравшейся в Польше. Встреча ее с Яном, братом Энрике, произошла в Варшаве. Оба они попали туда впервые, но у Яна было множество никогда не виданных им родственников, а у Лены – ровным счетом никого. Всю первую неделю он был занят, пьянствовал с обретенной родней. Лена сидела в убогой гостинице, ждала его с утра до вечера, пока, наконец, он, чуть выкарабкавшись из запоя, не заехал за ней и не отвез в американское посольство – жениться.

Оба пребывали в полной уверенности, что им предстоит простая и быстрая формальность. Так бы оно и было, будь Стовба гражданкой Польши. Яну было предложено получить визу в Россию и заключить брак с гражданкой Советского Союза в соответствии с советскими законами. Это была опять отсрочка, проволочка, но, в конце концов, не отказ. Стовба уехала, а Ян остался в Варшаве ждать советской визы. Он ждал ее полтора месяца. Энрике дважды высылал ему деньги, уже присматривал в Майами квартиру побольше. Ян в эти шесть недель времени не терял – влюбился до беспамятства в прекрасную полячку и к моменту, когда пришла советская виза, был уже обвенчан в костеле и оформлен в американском посольстве в качестве мужа совсем другой женщины, а вовсе не ожидающей его приезда Лены Стовбы. Энрике поссорился с братом на всю жизнь, но дела это не меняло.

Вера слушала, замирая всей своей театральной душой, – все было необыкновенно, рискованно, восхитительно. Теперь уже роняла слезы Вера. Любовь, как долгоиграющая пластинка судьбы… И у нее так же было… Годы, потраченные на ожидание… Бедная девочка… Бедный Мурзик…

Вера проводила параллели между своей собственной неудачной женской биографией и Лениной, пыталась провести тонкую мысль о роковом отсутствии гибкости, о других возможностях, которые открыты перед молодой женщиной с ее внешностью и характером, о том, что, быть может, есть на свете другой мужчина, который мог бы заменить… И так далее…

У Стовбы злело лицо и скучнели глаза – она читала мысли Веры Александровны, и свое собственное романтическое несчастье она предпочитала всякому другому варианту. Точно так же, как некогда и сама Вера… Нет, никакого другого мужчины в ее жизни не было!

Гипотетическому другому мужчине, на которого намекала Вера, она тоже время от времени говорила, что положение неопределенное, она стареет, ей хотелось бы видеть его женатым, и о девочке надо подумать.

Послушный Шурик, дыбясь всей своей шкурой, отшучивался:

– Веруся, я уже один раз пробовал, пришлось развестись…

Вера спохватывалась: далеко зашла.

Но важным было на самом деле другое: время от времени Стовба заводила разговор о том, что хочет забрать Марию в Ростов. Этого допустить было никак нельзя, и Вера экстренно принялась за устройство большой судьбы для Мурзика.

Никто, конечно, и представить себе не мог, скольких трудов стоило бывшей скромной бухгалтерше из театрального вспомогательного персонала организовать солидный звонок в балетное училище самой Головкиной.

Наконец настал день, когда за поздним вечерним чаем, единственной трапезой в отсутствие Марии, Вера торжественно объявила Шурику:

– Я тебе не говорила, считая преждевременным… В общем, Мурзика берут в хореографическое училище Большого театра.

Вера держала паузу, ожидая Шурикова восторга, но он не прореагировал нужным образом.

– Софье Николаевне Головкиной звонили… Ты понял?

– Ну да, – кивнул Шурик.

– Нет, ты не понял! – почти рассердилась Вера. – Это лучшая в мире балетная школа. Туда отбирают одну девочку из ста. Я возила Мурзика два раза на предварительные просмотры, и она прошла их очень хорошо.

– Веруся, ну чего же тут удивительного, ты с ней столько занималась!

– Да, Шурик! Я могу сказать, что я стала опытным педагогом за последние годы. Наверное, у меня было больше ста учениц! – Вера немного преувеличивала – к ней в кружок обычно ходили восемь-десять учениц, и общее их количество за все годы никак не превышало пятидесяти. – Более способной ученицы у меня не было. Как она все схватывает! На лету, буквально на лету! Но что я вообще могу им дать – основы ритмики, пластики, театральную азбуку… А в училище приходит совсем другой контингент. Как правило, это дети, которые уже ходили в балетные студии, некоторые уже у станка работали. Часто от балетных родителей. А у Мурзика врожденные дарования. Прекрасная выворотность, прыжок, отличный музыкальный слух. И конечно поразительная внутренняя пластика. Это для меня несомненно. В общем, у нее нашли только один недостаток – рост. Высоковата для балерины. Впрочем, Лавровский, например, всегда любил высоких… Но, во-первых, неизвестно, когда она в росте остановится. Это может произойти и достаточно рано. А во-вторых, сами по себе нагрузки, которые получают там ученицы, тоже тормозят рост. Это известно. Все балерины достаточно мелкие отчасти из-за того, что с самого раннего возраста много работают и ограничивают себя в еде.