Ждите, я приду. Да не прощен будет - Юрий Иванович Федоров

— Кхм-кхм, — протянул офицер.

Драгуны, на него внимания не обратив, к стойке прошагали бодро и, как вчера, потребовали вина, колбас, ветчины, сыру и зелени.

Румянцев чуть приподнял лицо и разглядел, что и бутыли, и колбасы, и сыр укладывают драгуны в корзины совсем не так, как давеча укладывали. Бутыли они попросили хозяина сенцом переложить, а колбасы и сыр травкой зелёной распорядились укрыть да ещё сверху и водичкой обрызгать.

Румянцев понял: то не на стол пойдёт, так укладывают корзины, в дорогу собираясь дальнюю. Отрезал офицер кусок мяса пожирнее и зубами в него впился.

«Ну, ребята, — подумал, — вы от меня не уйдёте».

Немного времени прошло, и в Инсбруке прохожие приметили, как через город карета тяжёлая, с оконцами, прикрытыми изнутри, проследовала. Но никто и внимания не обратил на поспешавшего за ней всадника в плаще сером, неприметном и в шляпе того же цвета, на глаза надвинутой.

* * *

В доме Фёдора Лопухина крик стоял, словно на пожаре. А всё ворон учёный. Утром птица та, живущая у Лопухиных бог знает с какого времени, неожиданно крикнула петухом. Примета, известно, к беде. К птице кинулись толпой, а она в окно вылетела, на сарай села и, глазом кося на снующую по двору челядь, как ни в чём не бывало принялась клюв чистить. Чёрная, страшная, и глаза блестят. Кто-то из бойких хотел было камнем в неё запустить. Не разрешили. Неизвестно, как ещё прикажут. Разошлись потихоньку.

О случае том боярину не сказали. Но он сам дознался. Слуга, от старости умом слабый, принёс в покои ковш квасу и брякнул: так, мол, и так, а ворон наш петухом кричал. Сейчас на сарае сидит и на всех странно смотрит.

Боярин квасом поперхнулся, в исподнем во двор выскочил. А ворон и впрямь на сарае сидит и смотрит глазами круглыми. Боярин к сараю подбежал, крикнул:

— Подь сюда!

На плечико своё указал. А ворон и голову в сторону отвернул, хотя всегда был послушен.

Боярин разгневался пуще прежнего, людей разогнал и, не надев штанов, пошёл по дому. И в конюшне побывал, и в кухню чёрную зашёл, и в верхние светёлки поднялся, где под чердаком ютились старухи приживалки. И везде с боем, с криком. Может, пожара испугался, или другая какая мысль у него была. Вслух не сказывал.

Случай тот весь дом перевернул. И вот некстати тут объявили, что пожаловал Александр Васильевич Кикин. Боярин спешно штаны натянул и встретил его в дверях. Не виделись они давно, с похорон Фёдора Юрьевича Ромодановского. Да и тогда лишь переглянулись, а разговора у них не было. Народ вокруг толпился, и слова не скажешь, чтобы в чужие уши не влетело.

Боярин разговор начал с рассказа о вороне учёном. Губы у Лопухина тряслись. Кикин не дослушал, сморщился: дескать, что там ворон или уж поглупели вовсе. Лопухин хотел было обидеться, но Кикин сказал о визите Меншикова с товарищами к нему и о вопросе светлейшего относительно наследника. Лопухин о вороне забыл. Александр Васильевич голову опустил и зябко плечами передёрнул.

На стол люди начали подносить заедки разные, вино поставили в штофе богатом, но боярин на холопов ощерился. И дверь в покои, где они сидели, прикрыли плотно. По дому теперь более как на цыпочках никто ходить не смел. Боярыня и та под иконы села и, губы сложив благолепно, застыла, не ворохнётся. Воробьи — шальная птица — под окнами только и орали яростно. Ну да им и боярский приказ не приказ.

Гость сидел молча. Лопухин глазами ворочал, приглядывался к Александру Васильевичу и решил: «Скушный ты что-то, скушный. Нехорошо».

А Кикин о своём думал.

Со дня визита светлейшего прошло времени немало, но Александр Васильевич о вопросе его коварном никому не говорил, думал: «Время всё залечит». А теперь вот прикинул, и так у него вышло: время временем, а вскроется его участие в побеге наследника — дыбы не миновать. И Ромодановский Фёдор Юрьевич вспоминался ему всё чаще. Больше всего пугала Кикина тишина. Вестей от Алексея из-за границы никаких не приходило, да и здесь, в Питербурхе, люди, что из сильненьких, тоже помалкивали. А тишина не к добру. Страшно, когда тихо.

Думал, думал Александр Васильевич, с кем поговорить, как проведать, что там с наследником, и к Лопухину наехал. Для всего рода их — Лопухиных — наследник надежда. Они-то не выдадут.

— Тебе бы, боярин, — сказал Кикин, — промеж знатных людей разговор завести, где, мол, наследник. О преемнике царском беспокоиться надо. Пётр-то вон опять, говорят, приболел в Париже. Сильно хворый. Всё бывает, и цари не вечны.

Фёдор Лопухин скосил опасливо глаза на гостя:

— А пошто ты не заговоришь? Людей-то, чай, знаешь не хуже меня.

Кикин заёрзал на стуле:

— Да вишь ты, вам-то, Лопухиным, Алексей родня, и беспокойство твоё понятно.

— То так, то так, — загордился Фёдор.

Что Кикин вспомнил об их родстве с царевичем, было ему лестно. Речь-то шла не о дядьке седьмой воды на киселе — родственнике из забытой в нехоженой степи деревни, — а о наследнике престола российского.

Боярин крякнул от удовольствия, щёки надул: знай, мол, ещё и первыми людьми в державе станем.

— Да-да, — сказал он, — то верно. Царевич родня нам.

— И ещё вот скажи, ежели с кем разговор зайдёт, — ужом изогнулся Александр Васильевич, — дескать, заранее надо готовиться к тому. Молодые-то уж больно предерзки. Наперёд все хотят забежать. И нам должно друг друга поддерживать.

«Молодые молодыми, но и ты своего не упустишь», — подумал боярин.

— И ещё на Кукуе в Москве, да и здесь, в Питербурхе, среди французов да немцев больше бы разговору завести о наследнике. Мол, опора он боярству.

— А то к чему?

— Непонятлив ты, — с досадой сказал Кикин.

Боярин вновь хотел обидеться, но Александр Васильевич объяснил:

— Алексей-то не за рыжиками за границы поехал, а корону искать царскую, и ведомо должно стать покровителям тамошним, что в России помощники ему в его предприятии есть. Старое-де боярство наследнику служить готово.

Опасный разговор получился: при живом отце заговорили о короне для сына. Вроде бы Пётр уже и не царь, а скипетр и держава не у него в руках.

Боярин Лопухин на окно взглянул, испугавшись, что услышит их вдруг какой человек. Но слушать речи те бесстрашные некому было. Челядь ворона учёного ловила. Боярин приказал: поймать