На Волховском и Карельском фронтах. Дневники лейтенанта. 1941–1944 гг. - Андрей Владимирович Николаев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Накричавшись, генерал идет дальше шатающейся походкой.
– Они что там, перепились? – стиснув зубы, говорит Шаблий. – Какая атака?! Зачем?! С пистолетиками? Без артподготовки? Они что – с ума все сошли?! В гражданскую войну поиграть решили?!
На фоне серого сумеречного неба белой ночи взметнулись одна за другой три красные ракеты: сигнал атаки!
– Приказ есть приказ! – злобно прошептал командир полка. – Умничать тут не положено. – И отрывисто крикнул: – В атаку! Вперед!
Пехота броском преодолела метров сто – не более. Мы следовали за ней во второй цепи. Ливнем огня отрыгнули финские пулеметы, лавина пуль прошла над головами. Разрывы мин накрыли все пространство.
Атакующие уткнулись в землю, неподвижно лежат, распластавшись, убитые, корчатся в судорогах раненые, отползают назад живые.
Потери огромные. Тяжелые. Санитары и фельдшера нашего полка помогают пехотинцам. Длинная, но крепкая фигура Саши Блюфштейна склоняется над тяжелоранеными людьми. Только около нашего НП их более десяти человек. Косые, серые Сашкины глаза беспомощно моргают.
– Нужны немедленные операции, тогда можно хотя бы половину из них спасти, а у меня ничего нет. Да я и не врач, а только фельдшер.
– Куда этот генерал делся? – злобно шепчет Шаблий. – Что-то его нигде не видно!
Но генерал со свитой и полковник из особого отдела исчезли так же, как и появились, – внезапно и быстро. И уже через короткое время многие стали сомневаться в их объективной реальности. И не было ли это появление пьяного и глумливого генерала некоей галлюцинацией или даже, страшно вымолвить, просто дьявольским наваждением?!
20 июня. Наступила короткая северная ночь. На передовой воцарилась тишина. Люди, уставшие физически, психически и нравственно, жаждали лишь одного – покоя, хотя бы минутного покоя.
Приткнувшись в углу какой-то ямы, я погрузился в тяжелую дремоту. Разбудили меня в начале третьего. Мутный, неласково-холодный рассвет вставал над землей Суоми – так финны называют свой край.
В низине, там, где течет мелководная Сомме-йоки, расползается плотная пелена молочно-белого тумана. Все предметы вокруг – трава, вереск, камни, военное имущество – покрыты мелкими шариками росы.
Я вылезаю из ямы, умываюсь, делаю легкую разминку. Солдаты делят густой, дымящийся кулеш. Порции огромные, и я не знаю, что мы едим – сегодняшний завтрак или вчерашние обед и ужин. Кругом суетня – бегают какие-то солдаты и офицеры с артиллерийскими эмблемами на погонах. Майора Шаблия вызвали на совещание к Сидоренко. По всей видимости, готовится нечто серьезное, идет организация наступления, и боевая работа становится на нормальные рельсы. Вчерашний кровавый балаган с пьяным генералом сегодня воспринимается уже как кошмарный сюрреалистический сон!
Вернувшись с совещания, командир полка стал отдавать спешные распоряжения в дивизионы. На этот раз наступление 1078-го стрелкового полка предполагается начать с мощной артиллерийской подготовки, в которой готовятся принять участие, кроме нашего полка, дивизион гвардейских установок М-13, пушечный и гаубичный полки и даже танки ИС – «Иосиф Сталин». Эти мощные, громадные машины я вижу впервые – башни литой брони с длинными крупнокалиберными орудиями производили внушительное впечатление. На танках белой краской по борту написано: «Даешь Выборг!»
Хвостатый залп «катюш» стал уже традиционным сигналом начала артиллерийского наступления. Грохнуло в воздухе нечто страшное и единое. Выкинули стальные глотки орудий свои смертельные огненные плевки. Загудели, завыли, защелкали и пошли молотить «беглым». За считаные минуты только один наш полк выбросил из своих орудийных жерл более трехсот пудов металла и взрывчатки. Черная стена земли, огня и смерти поднялась в воздух на противоположном берегу Сомме-йоки. Пехота торопится: ей нужно как можно скорее, под прикрытием разрывов, подойти к переднему краю противника и занять исходный рубеж для решающего броска вперед в траншеи, в ходы сообщений и забросать гранатами еще не очнувшиеся от стресса и шока команды огневых точек и блоков противника. В бинокль хорошо видно, как согнувшиеся фигурки форсируют неглубокую и неширокую речушку и скрываются в дыму и пыли разрывов. По всем командно-наблюдательным пунктам пронеслась команда: «Изменить прицел и заряд». Минута перерыва, и снаряды пошли в глубину. Стена разрывов отодвинулась, и пехота уже врывается в первые траншеи переднего края финнов. Что происходит там, впереди, за дымом и пылью, не видно. Но частые и резкие автоматные очереди, отчетливо различимые в утихающем гомоне орудий, оповещают нас о том, что пехота ведет рукопашный бой в расположении обороны противника.
Мы уже знаем по опыту: сегодня пленных не будет. Озверелое возбуждение людей остановить невозможно – солдаты не простят финнам вчерашнего дня. Знаем также и то, что этот штурм последнего опорного пункта обороны финнов будет успешным и что последняя, не самая страшная, линия Карельского вала будет прорвана! Идет десятый день наступления. За эту декаду наши новички-куряне успели уже привыкнуть к звукам «оркестра победы и смерти». Первоначально звуки эти вызывали в нас трепетный ужас, а сегодня в душе непонятная радость – радость близкой победы!
Артиллерийский налет окончен… Под прикрытием танков пехота прорывается сквозь линию обороны и идет дальше. На Выборг!
Вскоре стал известен разговор полковника Борщева, командира дивизии с пленным финским капралом. «Воевать против таких солдат, которые идут в атаку вслед за своим огневым валом, не страшатся осколков и врываются на передний край, когда еще и минуты не прошло после разрыва последнего снаряда, бесполезно».
Оседает поднятая разрывами земляная пыль. И там, где еще вчера зияли ощетинившиеся пулеметами амбразуры, стоит мрачная, гробовая тишина.
Управление нашего полка, во главе с его командиром, переходит речку Сомме и размещается в каменной конюшне неподалеку от хутора Нурмола. Саперы наводят временный мост, без которого нашим машинам и орудиям не пройти. Мы не можем идти дальше за пехотой, не дождавшись переправы своей боевой техники. Солнце только-только подымается над горизонтом, и день, по-видимому, обещает быть теплым и ясным. На хуторе Нурмола солдаты обнаружили дойных коров и надоили несколько ведер парного молока. Повар наш Соколов раздобыл муки, масла и какао – тут же замесил тесто на оладьи и взгромоздил на плиту огромный чайник под какао. Пока саперы наводят мост, а Соколов печет оладьи, я решил вздремнуть, растянувшись на соломе и укрывшись телогрейкой. Долго ли продолжался мой сон, не знаю. Но проснулся я от автоматной стрельбы и шума. Солдаты были в явном возбуждении.
– Что происходит, докладывайте! – говорю я, ни к кому конкретно не обращаясь.
– Так, товарищ лейтенант, дорога вон, а по бокам кюветы, – отвечает Поповкин, глупо улыбаясь.
– Дорогу вижу, а дальше что?
