Нас звали «смертниками». Исповедь торпедоносца - Михаил Шишков

Заходим в столовую и сразу оказываемся внутри плотного кольца товарищей. Тут же зазвучала торжественная мелодия, исполняемая на баяне Толей Ивановым, и с этого момента все дальнейшие события закрутились, словно в калейдоскопе. Не успел я опомниться, как мы оказались возле стоявшего в центре огромного артельного стола, у края которого шеренгой выстроились четыре стакана, до краев наполненные водкой.

– Давайте, ребята! – забасил чей-то громогласный голос. – Награды необходимо обмыть!

– Точно! – отозвались с другой стороны. – Иначе носиться не будут!

– Никак не будут! – словно пытаясь убедить нас, сказал Дима Котов, но мы даже и не пытались сопротивляться. Порядок есть порядок.

Достаю из коробки «звездочку» и аккуратно опускаю ее в стакан. В полном соответствии с законом Архимеда некоторое количество водки все же пролилось на стол, что никак не могло остаться без внимания окружающих.

– Осторожнее! – стали посмеиваться товарищи. – Эдак всю расплескаешь! А теперь – до дна!

Беру в руки стакан и залпом, как и положено, полностью выпиваю все его содержимое.

– Молодец! – хлопнул меня по плечу Дима. – Теперь держи гвоздь и давай ковыряй дырочку в кителе!

Под дружный хохот собравшихся выполняю и эту нехитрую процедуру, после чего прикручиваю «звездочку» на свое законное место. Но рано еще праздновать победу – орден Ленина тоже необходимо обмыть, как, собственно, и любую другую награду… Лишь после этой «официальной» части начинается обыкновенное праздничное застолье с тостами, песнями и задушевными беседами…

…Надо сказать, что новые мундиры нам, награждаемым, справили некоторое время спустя после этого вечера. Заказать их заранее никто не решался – торопиться с этим делом считалось плохой приметой, а пошить за считаные дни, остававшиеся до награждения, все равно бы не успели.

Зато новые кителя и штаны были сшиты из хорошего английского материала по индивидуальным меркам и идеально соответствовали фигуре каждого из нас. Эту ювелирную работу в столь сжатые сроки мастерски исполнил первоклассный портной, находившийся при Борзове в качестве адъютанта. В довершение всего мы получили новенькие хромовые сапоги, так что теперь, одетые со всем возможным в то время шиком, мы действительно приобрели бравый вид настоящих военных…

…Но, осмелившись утверждать, что единственным критерием присвоения того или иного ордена были соответствующие боевые заслуги, как это и предусматривал приказ Верховного Главнокомандующего, я бы серьезно погрешил против истины, придав ей характер некоей лубочной картинки, нарисованной одними лишь чистыми цветами и начисто лишенной полутонов. Реальность всегда сложнее и многограннее любого, пусть даже самого справедливого закона, и поэтому в вопросах награждения, кроме сложившихся личных отношений с самим командиром полка, ничуть не меньшую роль играло отношение к тебе начальника особого отдела и комиссара, своими персонами представлявших в воинских частях военную контрразведку и Коммунистическую партию.

Особый отдел не зря назван особым. Здесь одинаково опасны как чрезмерная подозрительность, так и излишняя доверчивость. Одна крайность грозит сломанными человеческими судьбами, другая – безопасностью боевой работы полка. Понятно, что в этом деле все решает исключительно конкретный человек, облеченный соответствующей властью, его нравственные и волевые качества.

Надо сказать, нам с особистом повезло. Иван Трофимович Шевченко прошел с 1-м Гвардейским всю войну от первого до последнего дня. Его деятельный характер и профессионализм здорово пригодились в августе-сентябре 41-го, когда экипажи нашего полка летали бомбить Берлин. Немцы довольно быстро вычислили наши аэродромы и неоднократно пытались сбросить на остров Эзель диверсантов-парашютистов. Но Иван Трофимович, предвидя это, заранее организовал усиленную охрану аэродромов силами технического состава и наладил контакт с местными жителями, согласившимися сообщать ему обо всем подозрительном. Благодаря этому удалось обезвредить несколько вражеских диверсионных групп.

Затем, вплоть до лета 44-го, пока полк базировался под Ленинградом, такой напряженной работы у особиста не было, по крайней мере, на наш взгляд. В основном молодежь обрабатывал. Вызовет, бывало, на разговор, – не в кабинет, конечно, там же все сразу увидят, а в какой-нибудь уютный закуток, – и начинает вербовать. Где страху нагонит, это как водится, где на сознательность надавит.

– Давай, – говорит, – сотрудничать. Ты мне поможешь, а я уж тебя не забуду… – А голос такой мягкий, вкрадчивый. Умел, в общем, с людьми работать.

Именно так он и со мной разговаривал, когда я только в полк пришел. Завербовать хотел. Но я сразу отказался.

– Нет, – отвечаю, – не согласен. Насчет себя – спрашивайте, все скажу, а на других клепать не буду.

– Хорошо, – совершенно равнодушно произносит он и тут же, без паузы, спрашивает: – А вот какие у вас разговоры ведутся в свободное время? О чем?

– Да как обычно, в карты, домино играем. А болтаем… О полетах, самолетах… О женщинах, конечно…

– О политике?

– Да нет, не слышал таких разговоров. – И это было абсолютной правдой.

– А по моей информации, – продолжает наступление Иван Трофимович, – ты радиоприемник из самолета периодически вытаскиваешь. А зачем?

– Музыку послушать. – И это тоже не расходится с истиной. Не знаю почему, но меня, да и не только меня, всегда интересовала разная музыка, и в этом вопросе мне было абсолютно все равно, на каком языке поют, главное – мелодия. Вот мы и слушали все, что только поймать смогли. А к какому стилю и направлению принадлежит та или иная песня или композиция, нас не интересовало…

– Зачем?! – удивляется особист. – Своей, что ли, не хватает?! – и тут же совсем другим тоном возвращает разговор в исходную точку: – Ты все-таки подумай. Я с ответом не тороплю. Может, согласишься…

– Нет, – отвечаю не менее твердо, чем в первый раз.

– Ну ладно, – улыбается Шевченко, – иди. Только не рассказывай никому о нашем разговоре.

Немного погодя Иван Трофимович еще пару раз повторил свои попытки, естественно, с тем же самым отрицательным результатом, на чем и успокоился. Но находились и такие, кто согласился на негласное сотрудничество с особистом, видимо, надеясь на его благосклонность. Удивительно, но мы все прекрасно знали их по именам и никогда не делились ни с кем из них своими личными переживаниями. И дело не в пресловутом неприятии политики руководства страны, его-то как раз и в помине не было, а в том, что просто неприятно пускать в свою душу человека, который может рассказать обо всем постороннему. А вот к особисту мы относились абсолютно нормально – мужик он был незловредный, просто работа у него такая…