Беспечные ездоки, бешеные быки - Питер Бискинд

Коппола не утруждал себя тем, чтобы скрывать от Элли своё увлечение другими женщинами, да и к ней относился без лишних церемоний. Вот что по этому поводу рассказывает один из рабочих киногруппы: «Вела она себя тихо, незаметно, стараясь остаться в тени. Видно было, что ей сильно достаётся. Кроме негодования, такое отношение к собственной жене ничего вызывать не может». По рассказам другого очевидца, на ежедневных просмотрах Фрэнсис обычно сидел в первом ряду. Слева от него размещался редактор, справа — «муза недели». За режиссером ставили 10 — 15 стульев для Стораро, его ребят и прочих зрителей. Элли же приходила позже всех и устраивалась сзади на полу. Однажды, впрочем, подобное случалось постоянно, приземлившись па площадку в собственном самолёте, режиссёр спрыгнул на землю первым, за ним пилот и очередная подружка. Рабочие выгрузили оборудование и только потом появилась Элли. Народ язвил по этому поводу, мол, жена режиссёра пряталась в грузовом отсеке. Как и Сэнди Уайнтрауб, Элли нелегко жилось с человеком, который всегда был в центре внимания, слыша речи только о своей гениальности. Она чувствовала, что просто обязана каким-то образом сдерживать потоки лести, обрушивавшиеся на мужа и решила быть сдержаннее в своих хвалебных оценках. Фрэнсис обижался, потому что именно её одобрение было для него важнее мнения остальных. «Не думаю, что жена верила в меня, — жаловался режиссёр. — Она прислушивалась к другим и соглашалась с их оценками. Что с неё взять — заурядный человек. Её сомнения по поводу моего творчества мало чем отличались от недоуменных гримас массовки!»

Напротив, восхищение, читаемое в глазах Матисон, рассеивало малейшие сомнения, иногда посещавшие режиссёра, и возбуждало. «Это напоминало вечную коллизию, когда ученица влюбляется в своего профессора, — объясняет Коппола. — Её вера добавляла уверенности и мне… Вообще, вера в свои силы — великая вещь. Не то, что когда изо дня в день зудят: «Ты споткнёшься, ты обязательно провалишься». А с ней я всегда чувствовал себя на миллион долларов. Ну, в том смысле, что я — талантлив и мне всё по плечу».

Как-то человек из съёмочной группы без обиняков спросил, как Фрэнсис может так бесчеловечно относиться к Элли. «Знаешь, в моей жизни есть три женщины, все очень разные и каждая занимает определённое место. Я не причиняю им боли. Всё держится па мне и мне это доставляет удовольствие. Заметь, никто не в накладе. А Элеонора и семья счастливы, потому что счастлив — я!». Правда, вокруг оставалось много людей, которым не добавляло радости то, что режиссёр предпочитал съёмкам шедевра секс и наркотики, но они молчали, потому что осознавали свою миссию соучастия в Творении.

В декабре 1976 года, на заключительном этапе съёмок «Части II», Коппола ещё раз остановил производство, чтобы распустить коллектив на Рождество. В Нью-Йорке он тут же столкнулся с Кэйл. Как всегда, советы посыпались словно из рога изобилия. Критик предостерегла режиссёра от включения в ленту «Полёта валькирий», который в недалёком будущем станет визитной карточкой фильма. В этой сцене эскадрилья американских вертолётов, как стая хищных птиц, изрыгает на крытые соломой лачуги и играющих во дворе школы детей ракеты и напалм. А полковник Килгор в исполнении Роберта Дювала, наблюдающий за серфингистами, произносит: «Люблю запах напалма по утрам». Коппола вспоминает: «Такое впечатление, что Кэйл всё про всё на свете знает. Она рассказала, что Лина Вертмюллер [163] уже использовала «Полёт» в своей картине «Семь красоток». Уверен, что Кэйл не ровно дышала ко мне, потому что доза моего подхалимажа никогда не дотягивала до её нормы».

Коппола устроил в Сан-Франциско показ черновых набросков монтажа. Слепому было ясно, что он впал в транс — вполне объяснимая реакция после депрессии, которая охватила его несколько недель назад. «Он ни на одной своей картине не был так возбуждён, как сейчас. Обычно работа доставляла ему массу мучений и страданий, потому что сомнения не покидали его, — записала Элли в своём дневнике. — На этот раз это напоминает неистовство… Перечить нельзя, любое слово вразрез воспринимается как очернительство, предательство или ревность. Согласна, Фрэнсис обладает даром видеть и предвидеть то, что другим не дано, но страх не покидает меня. Боюсь, что утрачено чутьё, та невидимая грань, что отделяет проницательность от безумия. Я в ужасе».

Почти сразу после успеха «Шампуня» Битти с головой окунулся в работу над лёгкой комедией «Небеса могут подождать» по сценарию Элейн Мэй. Ставили картину на студии «Уорнер». Как и при работе над «Шампунем» сразу возникли затруднения. Прижимистые бизнесмены экономили на всём, дошло до того, что из офиса производственного отдела убрали даже аппарат для охлаждения питьевой воды. Наверху атмосферу идиллической тоже назвать было нельзя. По словам Теда Эшли, «Уоррен с его дотошностью и одержимостью способен довести материал, который с коммерческой точки зрения и так стоит на грани, до такой степени, что большой минус неизбежен». Со слов одного источника известно, что режиссёр никак не укладывался в смету по сцене в раю. Уэллс сделал замечание, Битти не уступил. Уэллс напомнил ещё раз, Битти пи в какую. Надо сказать, что переговорщики они оба были не подарок. Наконец, незадолго до запланированного запуска картины в производство, состоялась рабочая встреча Уэллса, Кэлли и Битти. Уэллс в который раз начал с вопроса о расходах по злополучной сцене.

— Что важнее, выдержать бюджет или сделать картину? — раздражённо спросил Битти.

Само собой, главным для Уэллса был бюджет, и Битти на том и отпустили. В детстве Уэллс и Таун учились в одной школе, вместе занимались водным поло. Уэллс был вратарём и Таун пошутил: «Бывших вратарей не бывает. Ему так просто не забьёшь!».

Однако компании ещё придётся сильно пожалеть о своём решении. Битти теперь всегда работал со страховкой и пустил в ход всё обаяние, чтобы умаслить Барри Диллера, который гордился своим твёрдым характером. Правда, тягаться с Битти, называвшим его панибратски «Председатель», Диллеру было сложно. Рассказывает Симпсон: «Основная слабость Барри это — любимчики. Он обожал работать с Битти и Редфордом, а, значит, всё остальное шло побоку, оставляя массу нерешённых вопросов». Как бы там ни было, Диллер попался, и в тот же день, когда Уэллс сказал «нет», ответил «да».

Битти решил ставить картину самостоятельно, но, одновременно снимаясь и в главной роли, попросил Бака Генри стать сорежиссёром. Сниматься пригласили Чарльза Гродина и Дайан Кэннон. После того, как в 1970 году «Нью-Йорк таймс мэгазин» назвал Генри «самым востребованным драматургом Голливуда», его карьера шла неровно. Смышлёный, любитель пошутить на грани фола, обожавший общество, он не пропускал ни одной театральной премьеры, торжественного открытия галереи или приёма и соглашался на любую, подвернувшуюся вдруг актёрскую работу. Но вот заставить себя сесть писать было выше его сил Режиссура, пусть и сорежиссура, представлялась глотком свежего воздуха. Правда, чего в новом деле было больше — радости или разочарования, пока понять было трудно. «Уоррен — мастер манипуляций, — рассказывает Генри. — В мой первый день на новом месте на центральных воротах красовалась табличка: «Добро пожаловать на студию «Парамаунт», родной дом Бака Генри!». Само собой, через пару дней её заменили на: «Добро пожаловать на студию «Парамаунт», родной дом Чарльза Гродина!».

Теперь уже вместе Битти и Генри приступили к поискам актрисы на главную женскую роль. Кандидатки шли одна за другой, но каждый раз Битти оборачивался в коллеге, чтобы с сожалением произнести: «Это не Джули!». «Только после пятидесятой реплики: «Это не Джули!», до меня дошло, что он нарочно тянет время», — вспоминает Генри. Джули и Уоррен давно разошлись, актриса не проявляла интереса к съёмкам, да и отношения между ними вряд ли можно было назвать тёплыми. Но Битти послал в Англию своего эмиссара, двоюродного брата Дэвида Маклауда, и она, в конце концов, сдалась. «Думаю, он с самого начала рассчитывал, что играть будет именно она, — продолжает Генри. — Но ребята были на ножах и Уоррен понимал, — а в таких вопросах он толк знает, — что в конце фильма он не сможет произнести «Джули, я хочу, чтобы в этой сцене ты посмотрела мне в глаза», не вызвав у неё раздражения. Рядом был необходим человек, способный, как режиссёр, дать команду: «Уставься на него сразу, как только он откроет рот». Я и был этим человеком».

В фильме есть сцена прогулки Уоррена и Джули по розовому саду большого поместья. Герой одет в модный кожаный пиджак, а у героини ненавистная причёска, которую она окрестила «Я у мамы дурочка». Романтическая музыка заглушает щебетание героев, а послушать то, о чём они говорят, было интересно, потому что Кристи, с характерным резким британским акцентом, отчитывала Битти: «Не ожидала, что ты до сих пор ставишь убогую галиматью. Вот у нас, в Европе, куда ни глянь, все снимают потрясающее кино, того же Фассбиндера, возьми. А ты всё в дерьме валяешься». После тирады она одаривала Уоррена обворожительной улыбкой, словно уста её источали мёд. Битти посмеивался, но его реакция не давала ответа на старый вопрос — а насколько серьёзен он как режиссёр? И только «Красные», его следующий фильм, развеет все сомнения.