Восточные сюжеты - Чингиз Гасан оглы Гусейнов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Однажды даже позвонили из дирекции консервного завода, расположенного далеко на окраине городка. Привлеченный густым фруктовым духом, он забрел на завод. Лейла приехала за Пятнашкой и увезла его.
Лобные шишки марала росли. Чесалась голова. Пятнашка терся головой о забор, о ствол старого дуба, но зуд не проходил. Когда Лейла мяла и ласкала мягкие рожки, Пятнашка чувствовал, казалось, облегчение. Марал гордо поднимал красивую голову с парой неокрепших рогов, переступал тонкими мускулистыми ногами, проходил по улицам как принц. Он подолгу глядел в сторону темного леса. Зеленая гора манила, звала его.
Однажды…
У ворот стояло огромное черное животное, от которого шел едкий неприятный запах. Глазищи животного были величиной с голову Пятнашки. Вместо ног — толстые круги. Марал встречал таких животных на улицах городка. Они убегали, рыча и поднимая пыль. Ничего плохого он не видел от них, поэтому и теперь Пятнашка смело подошел к животному, не подававшему никаких признаков жизни.
Здесь были и Пири, нашедший мараленка, и Лейла, вырастившая и выходившая его, и много-много других людей. Все пришли проводить марала. Путь предстоял долгий — через горы, леса, реки, села и ущелья — в край голубых озер, где теперь предстояло жить Пятнашке, чтобы дать жизнь таким же, как он, пятнистым маралам. К открытому кузову машины приставили широкие доски. Лейла поднялась наверх и поманила Пятнашку кусочком сахара. Поцеловала бархатную холку. В пути машина подбрасывала лежавшего на соломенной подстилке марала. Он вспоминал ребра коня и хурджин. В лесу, украшенном голубыми озерами, похожими на кусочки неба, окрепли мягкие рога марала. Он терся головой о стволы деревьев, о валуны, обросшие мхом, тонкая кожица слезала, обнажая белые костяные зубья. Марал готовился к священному отцовству.
Запах человека блуждал по лесу, дошел до марала. Сердце его забилось. Будто ласковые руки погладили пятнистую шкурку. Родные голоса зазвенели в мягких ушах. Будто Лейла позвала: «Пятнашка».
Остроконечные белые ветвистые рога поплыли над кустами. Марал пошел навстречу знакомому запаху. Он думал — это человек. В душе — гордость, в глазах — радость. Марал подошел очень близко. Он думал — это человек.
Раздался выстрел.
Шею марала пронзила огненная, жгучая боль. Небо раскололось на куски. Верхушки деревьев, вершины гор, лохматые кусты закружились, все стремительнее и стремительнее, потемнели, растаяли. Земля убежала из-под ног. Пятнистую шкурку залила кровь.
1963
Перевод М. Гусейновой.
ЖЕНА ДЯДИ МОЕЙ БАБУШКИ
Захре-ханум — жене дяди моей бабушки — за восемьдесят. Скольких людей проводила она в последний путь — и сосчитать трудно.
Кроме меня, никого у нее нет. Я самый близкий ее родственник.
Мы живем на одной улице. Ее окно в железной решетке смотрит прямо на тротуар. Подобно многим прохожим, я каждый раз, проходя мимо, невольно заглядываю в комнату Захры-ханум. И когда меня вели в детский сад, и когда я бежал в школу, и когда спешил в институт, и теперь, когда иду на работу, поворачиваю голову к окну.
Мы меняемся, а окно все такое же: в железной решетке с узорчатым верхом. Прежде я не мог дотянуться до окна, теперь приходится нагибаться, а жена дяди моей бабушки такая же, какой я видел ее в детстве: высокая, полная, с медленной величественной походкой, с гордо посаженной, совершенно белой головой. Пышные волосы — как облако. Покрытое морщинами, но все еще красивое лицо.
В комнате Захры-ханум на той стене, что против окна, приколот кнопками белый лист толстой бумаги, на нем — ряды фотокарточек: это снимки ее дочери Медины, внучек, правнуков.
«Ведь говорила я ей не выходить за нездешнего. Разве прислушалась к моему совету? Что стоит совет матери в таком деле? — У Захры-ханум скорбно сжались губы. — Нет чтобы выбрать одного из наших парней, мало ли их? Да, видно, правду говорят, суженого и на коне не объедешь. Нашла себе человека, чье имя было записано в книге консульства».
Единственная дочь Захры-ханум Медина вышла замуж за гражданина другой страны. За шесть лет до начала Отечественной войны вместе с мужем и двухлетней дочкой ей пришлось покинуть родину.
Вот, вчетвером, накануне отъезда они сфотографировались: Захра-ханум, ее дочь Медина, внучка Марджан и зять Мамедали.
С пожелтевшей карточки глядят застывшие глаза. Во взгляде Захры-ханум — беспокойство: «Что вас ждет?» Медина чуть-чуть улыбается, она любит, она счастлива. На коленях у нее дочь, плечом касается груди мужа. У Мамедали худое мужественное лицо с острым подбородком.
Фотографии… Семейные, одиночные, муж с женой, мать с дочкой, одна дочь… От карточки к карточке Медина полнеет. На шее нити крупного жемчуга, на длинных белых пальцах — кольца.
Война прекратила переписку.
Захра-ханум осталась вдовой рано. В двадцать третьем ли, в двадцать четвертом ли?
Муж вступил в большевистскую партию во время знаменитой бакинской стачки в девятьсот четвертом году, был сослан, бежал, скрывался в подполье; объездил многие края, побывал и за границей.
Вернулся в Баку в рядах частей Одиннадцатой Красной Армии, которая помогла народу утвердить советскую власть.
Вскоре они поженились… Гейдар своими руками сбросил с головы Захры-ханум чадру. После революции Захра-ханум и Гейдар вместе начали работать на стекольном заводе; он мастером, а она сортировщицей. На заводе делали всевозможные химические сосуды — мензурки, колбы.
Какие счастливые это были дни! Вместе шли на завод, вместе возвращались, вместе играли с маленькой дочкой. Но счастье было недолгим. Ссылки и лишения не прошли даром. В год смерти мужа молодую вдову поставили на контроль. Захра-ханум хотела быть достойной памяти Гейдара.
Двадцатые, тридцатые годы. Потом — война… Шутка ли сказать! Ударница, стахановка Захра-ханум. Много начальников сменилось, а она тут.
Захра-ханум в половине седьмого утра выходила из дому, по узкой покатой булыжной мостовой спускалась к трамвайной остановке,
