Гёте. Жизнь как произведение искусства - Рюдигер Сафрански
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Это – самое первое письмо Гёте к Шиллеру. Последний невероятно рад, что смог привлечь такую знаменитость к своему проекту. О том, что этот человек станет для него лучшим другом, он пока не догадывается. Получив согласие Гёте, он пишет Кёрнеру: «В целом же подобралось изысканное общество, подобного которому в Германии еще не было»[1137]. В то же самое время Гёте более сдержанно выражает радость по поводу возникновения этого нового союза: «Кроме того, должен сказать, что с наступлением новой эпохи Шиллер тоже начал относиться к нам, веймарцам, более благосклонно и доверительно»[1138].
Но вскоре происходит та самая встреча, которую Гёте впоследствии назовет счастливым событием. С характерным для него вниманием к символическим значениям и отражениям в истории собственной жизни описание этой встречи в «Морфологических тетрадях» он помещает в главу, посвященную его теории прарастения. Сцена зарождения дружбы – прасцена – как нельзя лучше вписывается в этот контекст. Дополнительные комментарии в «Анналах» еще раз подчеркивают органическо-метафорическую взаимосвязь: «Для меня это была новая весна, радостно прорастали все всходы, семена и ветви дали свежие побеги»[1139].
Это случилось 20 июля 1794 года, в воскресенье. Гёте приехал в Йену, чтобы обсудить издание «Ор» с редакционной коллегией, и прежде всего, разумеется, с Шиллером. Он, однако, не рассчитывал, что уже в этот жаркий воскресный день в прохладных залах Йенского замка встретит Шиллера, который обычно не появлялся на таких мероприятиях, как собрание Общества естествоиспытателей. Сам факт неожиданности этой встречи возымел неожиданный эффект. После доклада слушатели, беседуя, вышли на улицу, и Гёте «случайно» (так он сам описывает эту сцену) оказался рядом с Шиллером. Между ними завязался разговор. Шиллер критиковал докладчика за его расчлененный подход к природе, без учета внутренней взаимосвязи и жизни как целого. При таком подходе вряд ли возможно пробудить в публике научный интерес к природе. Гёте согласился с услышанным, но при этом указал на имеющиеся попытки выявить и описать внутреннюю жизнь и взаимосвязь природных явлений. Шиллер, в свою очередь, признал существование подобных попыток, однако подчеркнул, что сделать это можно лишь при помощи идей, прилагаемых к опыту. Сами опытные наблюдения всегда фрагментарны, и на их основании невозможно выявить никаких взаимосвязей. И вот уже они вступили на территорию спора, ибо именно над этим Гёте работал в последнее время – над всеохватным наблюдением феноменов, которое бы позволяло эмпирическим путем, без притаскивания за волосы к неким теоретическим конструкциям, обнаружить существующую взаимосвязь, и главным примером он считал метаморфозу растений. Достаточно лишь внимательно взглянуть на растительный мир, как становится очевидно, что существует нечто, что повторяется в разных проявлениях и лежит в основе изменчивости и постоянства флоры, и это нечто – лист. «Я понял вдруг, что в том органе растения, который мы обычно называем листом, сокрыт истинный протей, который может проявляться и скрываться в любых формах. С какой стороны ни посмотри, растение – это всегда лишь лист»[1140]. Эта фраза взята из «Итальянского путешествия», но, вероятно, схожим образом он описал свою теорию листа как прафеномена всего растительного мира и в разговоре с Шиллером. Лист как многоликий протей – абсолютно наглядный пример, а не абстрактная идея. Отсюда Гёте делает вывод: возможно, существует некое прарастение как прототипическое воплощение растения, возникшего из листа. В «Итальянском путешествии» он пишет:
«Должно же оно [прарастение] существовать! Иначе как узнать, что то или иное формирование – растение, если все они не сформированы по одному образцу?»[1141]
Вероятно, именно эти идеи Гёте и изложил Шиллеру в ответ на его вопросы. В описании «счастливого события» об этом сказано лишь следующее: «Я быстро посвятил его в свои мысли о метаморфозе растений». При этом разгорелась столь оживленная дискуссия, что Гёте даже не заметил, как оказался в квартире Шиллера. Шиллер, напротив, не терял контроля над ситуацией и, очевидно, сознательно привел своего разгорячившегося собеседника к себе в гости. Теперь они могли поговорить с глазу на глаз. Возможно, Шарлотта предложила им прохладительные напитки – погода стояла жаркая, жаркой была и дискуссия. Гёте вошел в раж, схватил перо и бумагу и «несколькими характерными штрихами набросал для него символическое растение». Шиллер, однако, настаивал на разрешении исходного вопроса, а именно: в чем заключено внутреннее единство – в идее или в конкретном, эмпирически познаваемом объекте? С точки зрения Шиллера, ответ мог быть только один – единство заключено в идее, а в отношении гётевского представления о символическом растении он сказал: «Это не опыт, а идея». Так, пишет Гёте, «пункт, который нас разделял, <…> непреложно обозначился». И хотя в тот момент Гёте берет себя в руки, отшучиваясь фразой: «…мне-де очень приятно слышать, что у меня есть идеи, о которых я даже не подозревал и которые вижу собственными глазами», это различие в мировоззрении остается навсегда: «…ни один из нас не мог считать себя победителем, так как каждый был уверен, что его одолеть невозможно»[1142].
Почему эта встреча, во время которой, по сути, разгорелся страстный спор о непреодолимом различии, стала для Гёте прасценой дружбы? Возможно, именно поэтому – ведь противоположности притягиваются, и для достижения собственной полноты один полюс нуждается в другом. Так, по крайней мере, Гёте объяснил для себя свои отношения с Шиллером много лет спустя: «Но редко бывает так, чтобы люди были как две половины целого, не отталкивали друг друга, а соединялись воедино и друг друга дополняли»[1143]. Если у одного все стремится к идее, а у другого – к наглядности, то эти двое всегда смогут почерпнуть что-то друг у друга: идеальное сможет стать более чувственным, а наглядное – более духовным.
В этот чудесный летний вечер 1794 года скрытая до сих пор сила взаимного притяжения начала наконец действовать, в том числе и под влиянием других благоприятных обстоятельств, о которых не забывает упомянуть Гёте, – многолетней дружбы Гёте с женой Шиллера Шарлоттой, урожденной фон Ленгефельд, крестницей госпожи фон Штейн, общей заинтересованности в издании «Ор» и настойчивых увещеваний со стороны друзей, и прежде всего Вильгельма Гумбольдта, который не уставал расхваливать Шиллера в разговорах с Гёте.
Неслучайно вторая встреча два дня спустя произошла именно у Гумбольдтов. Для Шиллера она имела еще большее значение, чем первая. Начало дружбы с Гёте он датирует этим днем. В воскресенье говорили о природе, во вторник у
