Эдгар По. Сумрачный гений - Андрей Танасейчук

Здесь и бесконечное преклонение, и удивление человеческими качествами миссис Шью, ее самоотверженностью, и искренняя признательность «светлому серафиму» и «ангелу небесному».

«Небесный ангел» предпочитал, однако, совершать благодеяния без шума и огласки. И вполне вероятно, так бы и пестовал жену и самого поэта, если бы не литературные знакомые По. После того как стало известно о бедственном положении обитателей Фордхэма, к ним зачастили визитеры. Их появление раздражало миссис Шью, да и нашего героя, скорее всего, тоже. Правда, ими двигали самые добрые побуждения. Мэри Хьюитт (1807–1894), одна из «крестниц» автора «Литераторов» (он посвятил ей очерк в шестом выпуске), посетила По в десятых числах декабря и тотчас принялась собирать деньги для поэта. Ее начинание приобрело огласку, и уже 15 декабря на страницах нью-йоркской газеты «Монинг экспресс» появилась следующая заметка:

«Болезнь Эдгара А. По

С сожалением узнали мы, что означенный джентльмен и его супруга опасно больны чахоткой, что длань несчастья легла тяжелым бременем на их житейские обстоятельства. Мы с прискорбием отмечаем тот факт, что они находятся в плачевном состоянии и испытывают жестокие затруднения в самом необходимом. Участь их воистину печальна, и мы надеемся, что друзья и почитатели таланта г-на По придут ему на помощь в этот горький час нужды…»[355]

«Почитатели» и просто знакомые (и не знакомые) откликнулись: редактор газеты «Монинг курир» некий мистер Уэбб собрал 60 долларов; такую же сумму пожертвовал бруклинский адвокат Сильванус Д. Льюис — супруг почитательницы таланта Эдгара По, поэтессы Анны Сары Льюис. А журнал «Бостонец» объявил подписку на сбор денег для поэта среди своих читателей. Какую-то сумму собрал и отвез в Фордхэм и Натаниэль Уиллис. Впрочем, этим давний доброжелатель По не ограничился. После визита к поэту он, человек увлекающийся, фонтанирующий прожектами, в журнале, который тогда редактировал, поместил редакционную статью под заголовком «Приют для инвалидов умственного труда». В статье Уиллис предложил учредить специальное заведение для престарелых и больных «работников литературного труда», таким образом, «немедленно вознеся их… на уровень общественного призрения»[356].

Экземпляр журнала со статьей, сопроводив его сердечным письмом и очередной суммой, он отправил Эдгару По. Но тот, против ожидания, ответил хотя и любезно, но был явно весьма раздосадован внезапным вниманием благотворителей. Ему было неприятно, что он оказался в центре внимания по такому поводу, а его плачевное положение стало пищей для пересудов. Особенно задело, как можно понять из ответного письма от 30 декабря 1846 года, заявление, не раз звучавшее в газетах, что у него «нет друзей»:

«…я действительно нуждаюсь в деньгах, и было бы глупо сие отрицать, но это неизбежное следствие долгой болезни. Но то, что я страдаю от лишений и степень страданий превосходит мои силы, не совсем правдиво. И уж совершенная клевета, что у меня „нет друзей“… Даже в Нью-Йорке я без труда могу назвать сотню имен — тех, к кому я могу обратиться за помощью, абсолютно не чувствуя себя униженным».

Письмо заканчивалось такими словами:

«…мой дорогой Уиллис… Мне лучше, хотя могу дополнить — возможно, это добавит удовольствия моим недругам — во мне живет страх, что станет хуже. Но истина такова: мне еще предстоит очень много дел, и я постараюсь сохранить разум, пока их все не переделаю».

Опасения По были, разумеется, связаны с состоянием Вирджинии. Новый, 1847 год принес резкое ухудшение ее самочувствия. Больную терзала лихорадка, бросая то в жар, то в холод. Ей трудно было дышать, она беспрерывно кашляла кровью, ее мучили боли.

Она, конечно, догадывалась, что дни ее сочтены, и, по воспоминаниям тех, кто ухаживал за нею, говорила: «Я знаю, что неизлечимо больна и скоро умру». Но бодрилась и потому повторяла: «Я хочу, насколько это возможно, быть счастливой и делать счастливым Эдгара».

29 января стало совсем плохо. Эдгар По написал Мэри Шью, с которой и он, и его жена очень сблизились в последние месяцы:

«Самый добрый — самый дорогой друг — моя бедная Вирджиния еще жива, хотя быстро угасает и страдает сейчас от невыносимой боли. О, если бы Господь дал ей пожить до тех пор, пока она еще раз увидит вас и поблагодарит снова! Ее сердце переполнено — как и мое — безграничной — невыразимой благодарностью вам. Поскольку вас она больше никогда не увидит — она велит мне сказать, что шлет вам поцелуй любви и умрет, благословляя вас. Но придите — придите завтра! Да, я буду спокоен — я способен быть таким для вас. Моя мама тоже посылает вам свою теплую любовь и благодарность. Она спрашивает вас, может ли она подготовиться, чтобы завтра вы смогли остаться у нас на ночь…

Да хранит вас Бог, и прощайте.

Эдгар А. По.

Фордхэм 29 января [18]47».

Мэри Шью приехала на следующий день. По сведениям первого биографа поэта Дж. Ингрэма (их сообщила ему миссис Шью), Вирджиния подарила ей миниатюру — детский портрет мужа и шкатулку, которая прежде принадлежала его матери[357].

В тот же день, ближе к ночи, Вирджиния умерла.

На следующий, когда готовились к похоронам, вдруг обнаружилось, что ни в семье, ни где бы то ни было нет ни единого изображения покойной жены поэта — ни миниатюры, ни портрета, ни дагеротипа. Тогда одна из женщин (кто она — неизвестно) сделала акварельный набросок с уже безжизненного лица. Позднее акварель подретушировали — «открыли» глаза, попытались «вдохнуть жизнь». И все же в этом многократно растиражированном изображении так и застыло что-то нездешнее, неживое. Но другого, увы, нет. Оно — единственное.

«Эврика». 1847–1848

После похорон Вирджинии Эдгар По слег — напряжение минувших месяцев не прошло бесследно. У него начался сильный жар, он впал в беспамятство, появились галлюцинации. Миссис Шью не на шутку встревожилась: не сумев отстоять у могилы одну жертву, испугалась, что придется отдать и следующую. Так она вновь оказалась у постели, но теперь уже другого больного.

Недели, проведенные рядом, невольно сблизили их. Согласно заметкам, которые впоследствии — в 1870-е годы — она передала в распоряжение Дж. Ингрэма[358], ее пациент постоянно пускался в воспоминания. Трудно сказать, верила ли она тому, что ей рассказывал поэт. Вероятно, не очень. И вполне могла принять их за бред больного. Поскольку, например, по его словам выходило, что автобиографический роман «Жизнь несчастного художника» на самом деле принадлежит не популярному тогда Эжену Сю, а ему — это он написал его на французском. Намекал, что и некоторые другие известные тексты в действительности написаны им, а не теми, чьи имена фигурируют на переплетах. Он вообще много рассказывал о своей жизни во Франции: как бился на дуэли, как был опасно ранен и как потом его выхаживала «одна благородная дама шотландских кровей». Особенно тронули миссис Шью его рассказы о матери: что она родилась на борту корабля, что в ее жилах течет кровь французских и шотландских аристократов. Поэт поведал, что его бабушка — жена знаменитого и проклинаемого американцами генерала Бенедикта Арнольда. И, следовательно, он — его внук. Говорил он и о «проклятии», что якобы тяготеет над их родом.