Том 6. Проза, письма - Михаил Лермонтов

Приехав сюда, я обнаружил дома пропасть сплетен. Я навел порядок, сколько это возможно, когда имеешь дело с тремя или четырьмя женщинами, которые не внимают доводам рассудка. Простите, что я так говорю о вашем прекрасном поле. Но увы! Если я вам об этом говорю, то это уже доказательство, что я считаю вас исключением. Наконец, когда я приезжаю домой, я только и слышу истории, истории — жалобы, упреки, предположения, заключения. Это отвратительно, особенно для меня, потому что я утратил к этому привычку на Кавказе, где дамское общество встречается очень редко, либо оно не склонно к беседе (как, например, грузинки, поскольку они не говорят по-русски, а я по-грузински).

Я вас прошу, дорогая Мария, пишите мне немного, пожертвуйте собой, пишите мне постоянно, не разводите мелочных церемоний — вы должны быть выше всего этого. На самом деле, если я иногда и задерживаюсь с ответом, то оттого, что или мне нечего было сказать или я очень занят — оба оправдания веские.

Я был у Жуковского и по его просьбе отнес ему «Тамбовскую казначейшу» <два последних слова написаны по-русски>, которую он просил; он понес ее к Вяземскому, чтобы прочесть вместе; им очень понравилось, напечатано будет в ближайшем номере Современника <последнее слово написано по-русски>.

Бабушка надеется, что я скоро буду переведен к царскосельским гусарам, потому что бог знает по какой причине ей внушили эту надежду. Вот потому она не дает согласия на мою отставку. Сам-то я ни на что не надеюсь.

В завершение моего письма я посылаю вам стихотворение, которое я нашел случайно в ворохе своих путевых бумаг и которое мне в какой-то степени понравилось, потому что я его забыл — но это вовсе ничего не доказывает.

Молитва странникаЯ, матерь божия, ныне с молитвою…

Прощайте, дорогой друг — поцелуйте Алексея <последнее слово — по-русски> и скажите, что ему стыдно. Это же скажите также и m-lle Marie Лопухиной.

Лерма.

Письмо написано в 1838 году, «накануне отъезда в Новгород», куда Лермонтов был переведен на службу в лейб-гвардии Гродненский гусарский полк (ср. примечания к двум предыдущим письмам — №№ 28 и 29, настоящий том, стр. 732–733 и 735).

Стр. 443, строка 15. Alexis — А. А. Лопухин (см. настоящий том, стр. 742).

Стр. 443, строки 19–20. «Il m'avait promis de m'écrire deux jours après mon départ de Moscou» («Он обещал написать мне через два дня после моего отъезда из осквы») — в Москве, проездом с Кавказа, Лермонтов был с 3 января по вторую половину января (ср. предыдущее письмо, № 29, настоящий том, стр. 442).

Стр. 444, строки 11–12. Joukofsky; Wiasemsky — Василий Андреевич Жуковский (1783–1852) и Петр Андреевич Вяземский (1792–1878), после смерти Пушкина редактировали вместе с П. А. Плетневым журнал «Современник». В конце января — начале февраля 1838 года А. А. Краевский познакомил их с Лермонтовым.

Стр. 444, строки 11–12. «Тамбовская казначейша» была напечатана в «Современнике» (1838, т. 11, № 3, стр. 149–178) с цензурными урезками и под заголовком «Казначейша» (настоящее издание, т. IV, стр. 118 и 405).

Стр. 444, строка 24-стр. 445, строка 8. «Молитва странника» — стихотворение «Молитва» (настоящее издание, т. II, стр. 93, 275 и 332).

Печатается по Соч. под ред. Висковатова (т. 5, 1891, стр. 420–421), где и опубликовано впервые полностью.

Отрывок от слов «Роман, который», кончая словами «от истины» опубликован впервые в «Русск. вестнике» (1882, т. 158, № 3, стр. 346).

За распространение стихотворения Лермонтова «Смерть Поэта» С. А. Раевский по «высочайшему» повелению от 25 февраля 1837 года выехал в ссылку из Петербурга в Олонецкую губернию 5 апреля 1837 года. В Петрозаводске Раевский служил в качестве чиновника особых поручений при губернаторе. 29 мая 1838 года Раевскому был разрешен «отпуск в Петербург и к водам морским в Эстляндии». 7 декабря 1838 года Раевский окончательно прощен, и ему дозволено продолжать службу на общих основаниях. Вот почему данное письмо могло быть написано только в 1838 году.

Стр. 445, строка 16. «Твое последнее письмо» — письмо Раевского к Лермонтову до нас не дошло.

Стр. 445, строка 21. «Я сказал, что отзыв непокорен к начальству повредит тебе» — фраза из письма Лермонтова к Раевскому, которое до нас не дошло. Ср. примечания к письму № 23 (настоящий том, стр. 728).

Стр. 445, строки 29–30. «…печатать хлопотно, да и пробовал, но неудачно» — после ссылки Лермонтова произведения его с трудом проникали в печать. «Песня про царя Ивана Васильевича, молодого опричника и удалого купца Калашникова» была напечатана только после ходатайства В. А. Жуковского перед министром народного просвещения С. С. Уваровым; при этом вместо фамилии Лермонтов в подписи было обозначено только «-въ» (см. настоящее издание, т. IV, стр. 404). В еще большей мере пострадала от цензуры при первой публикации в «Современнике» «Тамбовская казначейша» (см. примечание к поэме, настоящее издание, т. IV, стр. 405).

Стр. 445, строка 31. «Роман, который мы с тобой начали» — «Княгиня Лиговская». Некоторые его страницы написаны С. А. Раевским под диктовку Лермонтова (см. настоящий том, стр. 639–640).

Стр. 446, строка 1. «Если ты поедешь на Кавказ» — в декабре 1838 года Раевскому было разрешено «продолжать службу по его желанию на общих основаниях» («Лит. наследство», т. 45–46, 1948, стр. 320). Однако в Петербурге он не устроился и в июне 1839 года уехал на Кавказ, где поступил на службу в канцелярию кавказского гражданского губернатора в Ставрополе. О службе Раевского на Кавказе см.: Н. Бродский, Святослав Раевский, друг Лермонтова, «Лит. наследство», т. 45–46, 1948, стр. 301–321; С. И. Недумов, О Святославе Афанасьевиче Раевском — М. Ю. Лермонтов. Временник Государственного музея «Домик Лермонтова», Пятигорск, 1947, стр. 24–55.

Стр. 446, строки 2–3. «…вернешься поэтом, а не экономо-политическим мечтателем». Речь идет об увлечении Раевского идеями утопического социализма.

Стр. 446, строка 6. Юрьев Николай Дмитриевич, родственник Лермонтова и товарищ по Школе гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров. 22 ноября 1834 года он переведен из юнкеров лейб-гвардии Уланского его величества полка в лейб-гвардии Драгунский полк прапорщиком, откуда уволен в отставку 30 января 1838 года в чине штабс-капитана (см.: Пятьдесят лет существования лейб-гвардии Драгунского полка. Новгород, 1870, Приложения, стр. 57; В. Потто. Исторический очерк Николаевского кавалерийского училища, СПб., 1873, Приложение, стр. 61; «Русск. архив», 1872, кн. 9, стлб. 1770 и сл.).

Печатается по автографу — ГПБ, Собр. рукописей М. Ю. Лермонтова, № 24, 2 л.

Карандашные пометы М. А. Лопухиной: «1838 окт. 3 д. Совершенно не помню по…» (зачеркнуто), «1838 Конец года», «1838 года. Ни числа ни месяца не помню», «9» (синим карандашом).

Впервые опубликовано в «Русск. архиве» (1863, кн. 5–6, стлб. 433–435).

Перевод

Уже давно, дорогой и добрый друг, я вам не писал, и вы мне не подавали никаких вестей ни о своей собственной дорогой особе, ни о всех ваших. Поэтому я питаю надежду, что ваш ответ на это письмо не заставит себя долго ждать. Вы скажете, что эта фраза звучит самоуверенно, но вы ошибаетесь. Я знаю, вы убеждены, что ваши письма доставляют мне много радости, раз вы применяете молчание как наказание. Но я не заслуживаю этого наказания, потому что я постоянно думал о вас. Вот доказательство: просил годичный отпуск — отказано, на месяц — отказано, на две недели — великий князь также отказал. Всё это время я пребывал в надежде, что увижу вас. Я сделаю еще попытку — дай бог, чтобы она удалась. Надо вам сказать, что я самый несчастный из людей, и вы мне поверите, узнав, что я ежедневно посещаю балы. Я кинулся в большой свет. Целый месяц я был в моде, меня разрывали на части. Это по крайней мере откровенно. Весь этот свет, который я оскорблял в своих стихах, с наслаждением окружает меня лестью; самые красивые женщины выпрашивают у меня стихи и хвалятся ими как величайшей победой. — Тем не менее я скучаю. Я просился на Кавказ — отказали. Не желают даже, чтобы меня убили. Может быть, дорогой друг, эти жалобы не покажутся вам искренними? Может быть вам покажется странным, что ищут удовольствий ради скуки, что бегают по гостиным, когда там не находят ничего интересного? Ну хорошо, я открою вам свои соображения. — Вы знаете мой самый главный недостаток — тщеславие и самолюбие. Было время, когда я стремился быть принятым в это общество в качестве новобранца. Это мне не удалось, аристократические двери для меня закрылись. А теперь в это же самое общество я вхож уже не как проситель, а как человек, который завоевал свои права. Я возбуждаю любопытство, меня домогаются, меня всюду приглашают, а я и виду не подаю, что этого желаю; дамы, которые обязательно хотят иметь из ряду выдающийся салон, желают, чтобы я бывал у них, потому что я тоже лев, да, я, ваш Мишель, добрый малый, у которого вы никогда не подозревали гривы. Согласитесь, что всё это может вскружить голову. К счастью, моя природная лень берет верх — и мало-помалу я начинаю находить всё это крайне несносным. Но этот новый опыт принес мне пользу, потому что дал мне в руки оружие против общества, и, если когда-либо оно будет преследовать меня своей клеветой (а это случится), у меня будут по крайней мере средства мщения; несомненно нигде нет столько подлостей и смешного. Я убежден, что вы никому не расскажете про мое хвастовство, ибо меня сочтут более смешным, чем кого-либо; с вами же я говорю как с своей совестью и потом [я знаю] это так приятно посмеяться исподтишка над тем, к чему стремятся и чему завидуют дураки — с человеком, о котором знаешь, что он всегда готов разделить твои чувства. Это я говорю о вас, дорогой друг, я повторяю это, потому что всё это место моего письма несколько неясно.