Погоня за ветром - Олег Игоревич Яковлев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Дмитр! Василько! Повесьте пана Пилецкого вон на той осине. Пусть поболтается в петле! — приказал он, окидывая изумлённого, ошарашенного ляха ненавидящим, мрачным взглядом исподлобья.
Спесь не позволила можновладцу пасть на колени и молить о пощаде. Пан сказал только, понимая, что прощения ему не видать:
— Убивец ты! Вор, лихоимец! Зверь!
— Быстрей! — не слушая его, крикнул гридням Лев.
...Грузное тело пана тяжело повисло на хрупком древе. Лев взглянул на его посиневшее округлое лицо с вывалившимся языком, презрительно сплюнул, обернувшись, велел скликать на совет воевод.
«Надо уходить отсюда. Возвращаться во Львов. Не время польские дрязги разбирать». — Он понимал, что будущее его самого и его княжества решается сейчас не здесь, а на востоке, в степях и на берегах Волги.
Хан Тудан-Менгу, как передавали побывавшие в Сарае русские купцы, сошёл с ума. Приняв ислам, он превратился в суфийского дервиша и выпустил из своих рук власть в Орде. В конце концов, он передал престол племяннику, Тула-Буке, и год спустя скончался. Тула-Бука же, едва приняв бразды правления, ввязался в войну на Кавказе с персидским ильханом Аргуном. Тем часом в Причерноморье всё более сильнел темник Ногай. Он вовсе не слушал приказов молодого хана и, по сути, откололся от Сарая. Орда распадалась на части, как гниющий гигантский труп. Впрочем, Ногай был опасен своими туменами и наводил страх на окрестные страны. Венгерский Ласло Кун женился на родственнице Ногая, болгарский царь Григорий Тертер выдал за его сына, Джике, свою дочь, перед грозным одноглазым темником заискивали и трепетали византийский император, король Сербии, князья Северо-Восточной Руси.
Ордынские дела были важнее польских.
Вечером на совете Лев приказал своим воеводам Иоакиму, Семёну и Андрею Путивличу готовить рати к возвращению на Галичину.
Поутру, бросив прощальный взгляд на так и не покорившиеся ему краковские стены, он горько вздохнул и тронул за повод солового иноходца. Ещё одна страница жизни была перевёрнута.
85.
Густая жёлтая пыль струилась в воздухе, висела над львовскими воротами и улицами, поднималась клубами к небу, садилась па одежду, оседала на шляхе, на листьях придорожных лопухов, скрипела на зубах.
С юго-востока, из степей, дул суховей. По окологородью сновали повозки, запряжённые маленькими мышастыми осликами, скрипели подводы, мычали рогатые волы. На торгу кишела, словно очнувшаяся от долгого сна, разноцветно наряженная толпа.
Шумно было и на армянском подворье. Худощавые чернявые купцы-армяне, объездившие чуть не весь белый свет, всегда привозили с собой самые свежие новости.
Солнце било в слюдяное окно на верхнем жиле княжьего дворца, неприятно слепило слезящиеся старческие глаза. Лев отвернулся, со вздохом опустился в парчовое кресло и уставился на узкобородого армянского старосту, который с очевидной горечью вещал:
— Давно болела у князя Владимира челюсть. А теперь совсем сгнила и отпала у него нижняя мясная часть бороды. Зубы обнажились. Мучается князь страшно. Лекари не знают, что и делать. Редка такая болезнь. Пищи почти никакой он не ест, страдает. Лежит в Любомле на соломе. Вся Волынская земля: и бояре, и простой народ, и наш брат купец — в скорбном ожидании пребывает и молит Господа о чуде. Ибо только чудо единое может спасти брата твоего, Владимира, князь.
— У Владимира нет детей. Одна Изяслава, сирота-приёмыш. Не слыхал ли, о чём толкуют на Волыни? Кому думает Владимир передать стол? Составлено ли завещание? — спросил Лев.
Он не понимал и не принимал скорби армянина. Владимира, этого извечного спорщика и гордеца, он никогда не любил. Думал о другом: вот двоюроднику нет ещё и пятидесяти, мог бы он ещё долго жить и княжить. Он, Лев, намного старше. Уже седьмой десяток на самом исходе. Стало быть, и его срок недалече. Только, упаси Бог, вот так страдать, как братец! Нет, он молит Всевышнего об ином — о спокойной, тихой старости.
Но старость эту надлежало ещё добыть. Вот почему так смотрит пытливо старый князь на купца, вот почему вопрошает о братнем завещании. Или здесь иное? Нет, не истребились, не померкли в душе Льва мечты о былом величии! Захотелось вмиг, как некогда деду, Роману Великому, объединить в одних руках галицкое и волынское княжения!
— Разное говорят, князь. — Армянин пожал плечами. — Слышал я, будто хочет князь Владимир отдать стол брату твоему младшему, Мстиславу Даниловичу. Так один боярин сказывал.
Лев аж пригнулся в кресле, как хищник перед прыжком. Властным взмахом десницы велел купцу убираться. Затем, подумав с минуту, послал за епископом Мемноном.
...Откуда что проведали жена, сын и сноха, Лев не знал. Но они все вместе, втроём внезапно явились к нему в палату, стали тормошить, требовать чуть ли не войны с Владимиром. Особенно негодовала молодая Святохна Святополковна.
— Как?! Ты допустишь, чтобы он завещал своё огромное состояние, свои земли, свои несметные богатства Мстиславу?! Немедля пошли к нему, князь! Потребуй волынский стол по праву старшего в роду! Пригрози ратью!
Лев устало смотрел на её гневное лицо. Говоря, Святохна неприятно обнажала свои мелкие белые зубки, кончик её острого носа слегка подрагивал, синие глаза светились недобрым огнём. В кокошнике её горела багрянцем крупная рубиновая звезда, самоцветы переливались в золотых колтах, розовый жемчуг сверкал на ожерелье. Святохна напоминала Льву маленького хищного зверька, готового в любое мгновение вцепиться в жертву.
— Перестань! — одёрнул он жену. — Сперва выяснить доподлинно надо, верно ли это.
— Покуда ты выяснять почнёшь, отец, Мстислав стол волынский у тебя из-под носа утащит! — зло рявкнул Юрий.
Лев взглянул на сына искоса, с заметным отвращением.
Юрию стукнуло двадцать шесть лет, но, несмотря на молодой возраст, был он не в меру толст, выглядел каким-то обрюзгшим, мешковатым, медлительным, живот едва не вываливался у него из-под туго обтягивающей стан шёлковой алой рубахи, надетой под кинтарь с расстёгнутыми серебряными пуговицами.
«Верно, уже и не застегнёшь. И в кого он такой? Вроде и у нас в роду, и у покойной Констанции этаких пузанов не бывало. Может, не мой он сын? Зачат от какого-нибудь угорского барона или польского шляхтича? С кем только дочь Белы ни путалась!»
Юрий вопросительно уставил на отца своё круглое, лоснящееся жиром лицо с упрямым, крутым, как у быка, лбом, по которому крупными каплями катился пот.
— Не утащит. Пошлю к Владимиру Мемнона. Пусть потолкует. Даст Бог, что-нибудь из волынского наследия и
