Суворов и Кутузов (сборник) - Леонтий Раковский

Суворов, который сам все время был среди наступавших войск, видел, что надо дать отдых.

В полдень он велел прекратить бой по всей линии.

Французы уже ввели все свои силы, а у Суворова оставался нетронутым резерв. Его-то фельдмаршал и рассчитывал пустить к вечеру в дело.

VIII

Резерв Суворова сыграл свою роль: к шести часам вечера французская армия сбита с неприступной позиции и в беспорядке бежала.

Непреклонная воля русского полководца и самоотверженность его войск решили все. Только наступившая ночь спасла французов от окончательного истребления.

Воздух был насыщен пороховой гарью, полон стонов раненых. В горах гулко отдавались ружейные выстрелы, слышались крики «пардон».

Группами вели пленных, которых вылавливали из виноградников и садов. Конвоиры оживленно переговаривались:

– Я кричу ему «балезар», а он и не думает!

– Не понимает?

– Нет. Как стукнул его по башке, понял.

– Положил оружию?

– Положил. Больше не подымет!

Войска были в бою шестнадцать часов подряд. Люди чрезвычайно утомились.

Генералы улеглись отдыхать. Не спал только один главнокомандующий. Он подводил итоги сегодняшнего боя и делал приготовления к завтрашнему дню.

Казак Ванюшка в этот вечер стоял у двери с обнаженной шашкой: Суворов расположился в самом городке Нови, где на задворках и огородах прятались одиночные французы.

Победа была полная: французы потеряли всю свою полевую артиллерию – до сорока пушек, четыре знамени, сдалось в плен свыше восьмидесяти штаб– и обер-офицеров и четыре генерала: Периньон, Груши, Партуно и Колли.

Суворов диктовал Кушникову диспозицию. Войскам предписывалось наступать за разбитым неприятелем в Генуэзскую Ривьеру.

IX

Выдавя из меня сок, нужный для Италии, бросают меня за Альпы.

Блистательную победу при Нови венский гофкригсрат умудрился свести на нет. Он сделал это руками добродушного на вид, но не столь безобидного по существу папы Меласа.

Еще ночью Александр Васильевич отдал приказ преследовать и уничтожить разбитого противника. Утром войска уже готовились выступать, когда Мелас сообщил главнокомандующему, что двигаться в горы нельзя: нет ни провианта, ни мулов. Мелас не сделал ничего, хотя Суворов еще 20 июля приказал ему приготовить все к 4 августа.

Союзные войска имели всего лишь двухдневный запас хлеба. С таким запасом нечего было и думать двигаться дальше в бесплодную, бесхлебную Ривьеру. Везти пушки и тяжести было не на чем.

Французы уходили от окончательного разгрома.

Суворов был разгневан и возмущен. Он никак не мог примиряться с очередной австрийской выходкой. Он бегал по комнате, ругался и кричал. Суворов приводил в пример адмирала Колиньи, который писал принцу Морицу, чтобы тот помнил, что войско живет желудком.

Адъютант Меласа, привезший такое неожиданное известие, стоял ничего не понимая. Из гневных слов фельдмаршала он смог разобрать только «унтеркунфт», «нихтбештимтзагер» и то, что Суворов вспоминает о каком-то Морице. Но о ком речь, адъютант так и не понял.

Как ни возмущался Суворов, а делать было нечего. Приходилось подчиняться нелепым обстоятельствам. Он отдал приказ двигаться к Асти.

9 августа Суворов был уже в Асти. Армия стала на полдороге между Турином и Тортоной.

А через два дня комендант тортонской цитадели генерал Гаст подписал перемирие.

Тортонская цитадель недаром называлась «Пьемонтским Гибралтаром»: она занимала вершину крутого горного уступа на высоте трехсот футов над равниной.

Союзные инженеры высчитали, что за двадцать дней можно проделать брешь и проникнуть в цитадель. Генерал Гаст согласился заключить на двадцать дней перемирие с условием, что, если в течение этого срока французы не выручат его, он капитулирует.

Снова приходилось понапрасну терять время и ждать у моря погоды.

Первые дни это бездействие, столь противное характеру Александра Васильевича, скрашивалось наградами, и поздравлениями, которые со всех сторон сыпались на русскую армию и ее победоносного полководца.

В Асти Суворов получил награды за Треббию.

«Поздравляю Вас Вашими же словами: слава Богу, слава Вам!» – писал император Павел. Он прислал Суворову свой портрет, украшенный бриллиантами. Полки получили гренадерский марш.

Сардинский король Карл-Эммануил пожаловал Суворову высшие награды: сделал его великим маршалом Пьемонтским, «грандом королевства» и «кузеном короля».

Город Турин прислал Суворову золотую шпагу, украшенную драгоценными камнями.

Даже Прошка удостоился получить отличие. Однажды утром Александр Васильевич занимался с Фуксом разными канцелярскими делами, когда к нему вошел Прошка. Он протянул барину пакет, запечатанный большой печатью сардинского короля. На пакете было написано:

«Господину Прошке,

камердинеру его сиятельства гр. Суворова».

– Чего же ты мне даешь? Это тебе!

– Поглядите вы, батюшка барин…

Суворов распечатал пакет. В нем лежали две медали на зеленых лентах. На медалях было выбито: «За сбережение Суворова».

Прошка взвыл от радости:

– Господи, до чего дожил! Сам король…

– Чего ж ты ревешь? Радоваться надо! Ежели б я, получая награды, всякий раз так плакал, слез не хватило бы!

Главную квартиру фельдмаршала Суворова, которая не блистала пышностью, как, бывало, потемкинская (Суворов называл ее «бедная, но победная»), наводняли знатные иностранцы, приезжавшие посмотреть на прославленного фельдмаршала.

Весь мир восхищался победами Суворова, но враги России боялись усиления русского влияния в Европе и старались всячески ослабить его.

За пять месяцев пребывания в Италии Суворов нанес французам три решительных поражения, взял все укрепленные города и самые сильные крепости. Почти вся Италия была занята союзниками. Австрия не могла бы и мечтать о таком повороте событий и теперь вместо благодарности платила России неприязнью. Это замечалось уже и раньше, но в Асти сказалось особенно сильно.

Вероломство австрийцев отнимало у Суворова здоровья больше, нежели все походы и сражения.

В Асти он чувствовал себя совершенно больным.

«Уже с неделю я в горячке – больше от яду венской политики, – писал он Ростопчину. – Все мне немило. Присылаемые от гофкригсрата повеления ослабляют мое здоровье, и я здесь не могу продолжать службу. Хотят операциями править за тысячу верст, не зная, что всякая минута на месте заставляет оную переменить».

Суворов хотел только дождаться конца генуэзской кампании, чтобы уехать в Россию.