Родина - Анна Караваева

«И этот притащился сюда!» — подумал Алексей Никонович и по привычке хотел было крикнуть: «На каком основании вы отлучились из цеха?» — но непонятный страх сковал уста, и Алексей Никонович только вытер лоб.

— Сколько минут тебе еще нужно? — спросил Пермяков.

— Регламент! — зычно произнес Нечпорук.

— Хватит, послушали! — раздались голоса с разных концов зала.

— Я, собственно говоря, уже высказал все, что хотел, — высокомерно промолвил Алексей Никонович. — Если потребуется, я выступлю еще…

Он медленно сошел с трибуны и вернулся на свое место в президиуме, чувствуя, каких усилий стоит ему каждое движение. Сердце в груди бешено стучало, спину и плечи ломило, будто он нес на себе чугунную тяжесть, свет люстр больно резал глаза, — кажется, еще никогда в жизни Алексей Никонович не страдал так, как сейчас, и телом и душою. Утомленный, потный, желая только, «чтобы все это скорее кончилось», он сидел в глубине, позади Пермякова. Массивная фигура директора закрывала Алексея Никоновича от всех лиц и взглядов. Он слушал, млея и тупея от усталости, чужие мысли скользили мимо него, как волны, омывающие холодный, каменистый берег.

Но как ни томила Тербенева усталость, он не мог не отметить, что ни один оратор не соглашался с ним. Говорил старик Лосев, два члена комиссии обкома, выступил даже известный заводской «молчальник» Ефим Палыч Сергачев; страстно, то по-детски наивно, то по-взрослому мудро, говорила Соня Челищева; очень дружно, также среди сочувственного гула рукоплесканий и шутливо подбадривающих словечек, рассказывали о своей работе Артем Сбоев и кое-кто из его «войска универсалов» — и все оспаривали утверждения Алексея Никоновича: его сведения устарели, он плохо следил за заводской жизнью, которая благодаря многим новым успехам далеко ушла вперед. Странно, как выразился Артем Сбоев, что замдиректора, «избрав себе тактику нападения, слишком разгорячился, но не вооружился».

Постепенно, отдышавшись, Алексей Никонович все определеннее начал испытывать желание «взять реванш». Пусть это будет в открытую разрыв с директором и парторгом, молодой инженер Тербенев все-таки кольнет их «по-свойски», чтобы напоследок «хлопнуть дверью».

Когда заговорил Ланских, Тербенев насторожился, — и вскоре словно сама судьба пришла на помощь жаждущему отмщения Алексею Никоновичу. Визгливый голос Олимпиады Маковкиной пронзительно закричал с места:

— Ишь, святой какой выискался, так и расписывает!

Алексей Никонович чуть не подскочил на месте: сейчас что-то произойдет! А Ланских выжидательно остановился, повидимому желая, чтобы скандал прорвался наружу.

— Люди добрые! — истошно крикнула Олимпиада. — Вона этот, Ланских-то, моего тихого мужика из цеха выгнал!

С шумом и треском, будто продираясь сквозь тайгу, Олимпиада вылезла из рядов, таща за собой понурую фигуру Алексахи.

— Вот он, горемычный мо-ой! — завывала она и тянула за собой вяло упирающегося Алексаху. — Вот, глядите на него, нечесану головушку!..

— Врешь, чертова кукла! — загремел среди шума и хохота голос Василия Лузина.

— Михаил Васильич, прошу слова! — повелительно воззвал Лузин. — Я сию же минуту восстановлю действительную картину, как все было!

Михаил Васильевич, безуспешно пытавшийся остановить начавшийся в зале переполох, тотчас же дал слово Лузину.

И Лузин начал «восстанавливать действительную картину». Олимпиада после первых слов бросилась было назад, потянув за собой и Алексаху, но Лузин сильной рукой оттащил от нее Маковкина и поставил его перед собой.

— Нет, погоди, погоди!.. Пусть всамделе люди добрые посмотрят на эту нечесану головушку!

Подталкивая Алексаху под локти, Лузин быстро подвел его к ступенькам, заставил подняться на сцену и стать рядом с Ланских.

— Ну, если в тебе хоть капля совести осталась, скажи перед народом: хорошо ты себя держишь? Не стыдно ли позорить всех нас? Ну, говори!

Алексаха, что-то шепча, виновато опустил лохматую голову.

— То-то, — удовлетворенно сказал Лузин и потянул было за собой Алексаху, но Ланских сказал:

— Погоди, Василий!

Потом, обращая слегка побледневшее, но полное решимости лицо то к президиуму, то к собранию, Ланских продолжал:

— Я знал, что придется мне держать ответ. Я решил, а товарищи меня поддержали: не желаем мы терпеть паразитов в нашей среде! Алексахи — камни на шее, вниз тянут, а ведь мы танковую сталь варим. А на фронте-то Сталинградская битва кипит!.. Мы Маковкина поднимали, а он подняться не хотел, — как видно, ему приятнее от вина гореть, головешкой чумазой по земле бродить. Я давно сказку читал, как некий святой три года во рту воду носил да той водой три года головешку поливал, чтобы на ней хоть одна махонькая почечка зазеленела! Чудак! А я так и дня не стану для головешки терять, я лучше сотню новых деревьев посажу!.. Да поставьте передо мною сотню молодых парней, и не много времени пройдет, как мы с Нечпоруком из этой молодой зелени сотню добрых сталеваров сделаем!.. Верно, что ли, Нечпорук?

— Верно!.. Так верно, что подавай мне хоть сейчас тех хлопцев! — и Нечпорук широким, зовущим движением обнял перед собой воздух.

— Пусть нас правильно поймут, — продолжал Ланских, когда затихли смех и аплодисменты. — Мы не выбрасываем Алексаху на улицу. Но мы говорим тебе, Алексаха: тебе надо еще заслужить этакую высокую честь — танковую сталь варить!..

— Ему — заслужить, а вам уж не впервой людей оскорблять! — металлическим голосом громко произнес Алексей Никонович. — Прошу слова для внеочередного заявления! — и Тербенев вышел на авансцену.

Вынув из кармана сложенную треугольничком слежавшуюся бумажку, Алексей Никонович помахал ею перед удивленными глазами Ланских.

— Более двух месяцев назад вы, член партии, сталевар Ланских, тяжело оскорбили женщину… да, да, эвакуированную женщину, которую фашистское нашествие всего лишило… Вместо того чтобы найти у вас товарищеское понимание, эта женщина сразу напоролась на грубость и оскорбления с вашей стороны… Она просила защиты у меня… и вот какое заявление…

— Не надо! Я сама все скажу! — крикнул из зала трепещущий от волнения голос Ольги Петровны. — Прошу слова!

Ольга Петровна поднялась на трибуну. Она была очень бледна, а черное платье придавало ее фигуре хрупкость подростка. Несколько секунд расширенными, немигающими глазами смотрела она в зал, который сверкал, переливался красками и дышал ей навстречу, напоминая ей теплое, солнечное море, на которое она смотрела с отчаянной, невиданной высоты.

— Товарищи! — наконец вымолвила Ольга Петровна. — Сергей Николаич! Я столько за это время душой пережила, что и рассказать невозможно, только самое главное открою вам…

— Говори, говори! — ободрил ее голос Глафиры Лебедевой.

— Говори, не бойся! — подбодрил еще кто-то.

— А и в самом деле, чего мне бояться? — и Ольга Петровна даже усмехнулась вслух. — Я вам словно о какой-то другой женщине рассказывать буду… и ту женщину, которая заявление на Ланских писала, я нисколько не оправдываю, потому что она теперь, мне кажется, просто-таки ничего не стоила…

Ольга Петровна, торопясь и запинаясь, рассказывала о первых днях лесогорской жизни «маленькой дамочки» из курортного городка. И чем дальше она рассказывала, тем все легче и смелее приходили к ней нужные и правдивые слова. Чувство, которое она особенно любила в детстве, с обновленной силой вернулось к ней. Бывало, входя в реку, она всегда дрожала от боязни оступиться, упасть, захлебнуться, погибнуть. Но вот нога нащупала дно, — оно было твердое, песчаное, с редкими и гладкими камешками. Тело выпрямлялось, появлялась иная, чем на земле, гибкая, плывущая походка; глаза привыкали к шелковистому блеску воды, а в груди росла певучая радость: вот еще миг — и поплывешь навстречу простору!..

Ольга Петровна словно все глубже и смелее погружалась в свою жизнь, и, как на просторе, ей все легче становилось дышать.

— Когда мы, простые, обыкновенные люди меняемся так, что уже не стыдно жить, и когда знаешь, что и в самом деле не зря живешь на свете… как это может произойти?.. Только приблизившись к людям, можно понять, что, кроме твоих интересов и забот, есть и другие интересы и заботы… Мы меняемся, когда хорошие люди нас учат не только работать, но и открывать глаза на самое себя. Вы, Сергей Николаич, многому научили меня, и я бесконечно благодарю вас за это!.. Да, боже ты мой, сколько еще людей помогало мне! Вот Соня Челищева, Дмитрий Никитич Пластунов, Глафира Николаевна Лебедева, Настенька Кузьмина смотрят на меня… Ох, всем, всем вам я кланяюсь, сердечно благодарю!

В глазах Ольги Петровны стояли слезы.

Бочков слушал Ольгу Петровну, не спуская с нее глаз, и думал: трудясь вместе, люди могут оказывать на судьбу друг друга куда более решающее влияние, чем даже живущие вместе, под одной крышей, кровно близкие между собой.