Еще шла война - Пётр Львович Чебалин

седокам. Но что поделаешь. В другое время и при других обстоятельствах он был бы более вежлив, провел бы сани, как и положено хорошему кучеру. Но в такую минуту он не мог считаться с этим.

Как Савва Кузьмич ни старался промчаться незамеченным, все же то, чего он больше всего опасался, как на грех, и случилось.

Еще издали — в добрых трехстах метрах от здания правления колхоза — Кузьмич заметил, как небольшая стайка ребятишек вдруг выбежала на дорогу. Дети постояли, постояли и стремглав бросились к правлению колхоза. Нетрудно было догадаться, в чем тут дело, и Кузьмич резанул воздух кнутом. Вороные перешли на крупный галоп, но было поздно. Сани не успели промчаться и ста шагов, как впереди показалось несколько человек в дубленых полушубках и цепочкой плотно загородили дорогу, подавая знаки руками, чтобы остановились. Не остановил бы Кузьмич своих скакунов ни за какие блага в мире, но, к несчастью, среди стоявших поперек дороги людей он узнал председателя колхоза Степана Игнатьевича Середу. Кузьмич уважал этого человека и на ходу сдержал разгоряченных вороных.

Председатель колхоза был в новеньком полушубке. Он придавал его плотной высокой фигуре излишнюю полноту, даже неуклюжесть. Середа спокойным шагом подошел к саням, бросив приветливый взгляд на кучера, и, щуря веселые глаза, сказал Галине Бойко:

— Извините, Петровна, что шлагбаум вам устроили на дороге. Но, видите ли, пока суд да дело… — он сдвинул шапку на затылок, словно думая, что бы еще сказать, и продолжал: — Одним словом, хату-лабораторию мы соорудили по образцу вашей. Сегодня открываем ее. Взгляните, скажите свое слово, пока суд да дело.

Прислушиваясь к словам председателя, стараясь вникнуть в их смысл, Кузьмич все больше волновался. Он хорошо знал Середу. Это был настойчивый, как о нем говорили, «цепкий» человек. Если уж что задумал сделать — никакая сила его не остановит. Середа мог задержать героиню в своем колхозе, а это дело нешуточное. Рассудив так, Кузьмич, стараясь, чтобы слова его не показались дерзкими, сказал председателю:

— Опоздаем, Степан Игнатьевич. Там же народ ждет не дождется. А ваша лаборатория что?.. Ничего с нею не станется. Галина Петровна и завтра успеет ее посмотреть.

— Да, как бы не опоздать, товарищ Середа, — в свою очередь встревожилась Бойко.

Председатель, по-прежнему спокойный, взглянул на часы:

— Поспеем, — сказал он убежденно, — пока суд да дело — поспеем.

В его голосе было столько уверенности, что будь на месте Бойко сам Кузьмич, он бы тоже уступил Середе и непременно посмотрел бы новую хату-лабораторию.

Когда все ушли в новенькое каменное здание, Кузьмич долго еще не вставал с саней и все думал: не подведет ли его председатель.

Прошло немало времени, но никто из хаты-лаборатории не появлялся. Кузьмич не вытерпел, спрыгнул с саней и решительно направился к зданию. Степан Игнатьевич — хороший хозяин, душевный человек, но нельзя так не по-добрососедски относиться к нему, Лемешко, и ко всему колхозу «Светлый путь».

«Уважение должно быть, иначе как же…» — твердил про себя Кузьмич, думая, как он при людях скажет эти слова председателю и как тот, засовестившись, станет торопить Галину Бойко, чтобы она поскорее уезжала в «Светлый путь».

В просторной комнате было полно народу. Когда вошел Кузьмич, никто на него не обратил внимания. Все смотрели куда-то в самый дальний угол, где, как догадывался кучер, находилась Бойко. Стены комнаты были увешаны плакатами, и на картонах, расцвеченных зелеными полями с густой пшеницей, прикреплены пробирки, до половины наполненные различным зерном. Вдоль стен стояли тучные снопы; в дальнем углу под самый потолок тянулись толстые широколистые стебли кукурузы. Чем-то родным, по-осеннему бодрым, здоровым дохнуло на Кузьмича, взволновало и заставило пережить дорогие сердцу минуты страдной поры.

Постояв некоторое время у порога, Кузьмич хотел было протиснуться к Середе, как вдруг услышал его голос:

— Жаль, Галина Петровна, что времени у нас маловато, а то, пока суд да дело, о многом бы надо потолковать. Да пусть в другой раз. Ворошиловцы, небось, давно в «Светлом пути».

И громко для всех сказал:

— Ну, а теперь по коням!

В комнате сразу стало шумно, и все вдруг обернулись лицом к Лемешко. Теснясь в дверях, люди повалили на улицу. Последними выходили председатель, Бойко, Настя Супрунова и ее подруги.

— Что, Савва Кузьмич, выходит, пока суд да дело, поспели.

Лемешко в ответ только улыбнулся, обрадованный, что все так благополучно закончилось, и заторопился к своим лошадям.

Когда он вышел на крылечко, на дороге вслед за его санями стояло более десятка других. Они длинным обозом тянулись вдоль широкой улицы. Люди, весело переговариваясь, усаживались в сани.

«Неужели все с Галиной поедут? Клуб-то не резиновый, не растянешь!» — подумал Кузьмич, но тут же пришел к заключению, что не ему решать — ехать или не ехать вербковцам с Бойко. У него есть своя задача, своя миссия.

Когда Кузьмич уселся на козлах и приготовился в путь, к нему подошел председатель и сказал, щуря веселые глаза.

— Тебе быть в голове, Савва Кузьмич. Да смотри в оба, а то, пока суд да дело, мои обгонят…

Кузьмич обернулся, оценивающим, опытным взглядом посмотрел на выезд председателя. Гнедые сытые кони, круто изгибая шеи, нетерпеливо долбили снег копытами.

Пока ехали селом, Кузьмич сдерживал своих лошадей, зная, что здесь его никто не посмеет обогнать, а когда выехали в поле, отпустил вожжи — и лошади ускорили бег. Проехали добрый километр. Кузьмич оглянулся. Резвая тройка председателя колхоза все время пыталась вырваться вперед. Кузьмич дал полную волю своим легкокрылым.

От встречного ветра заслезились глаза, засвистело в ушах. Постепенно очищавшийся от легких облаков горизонт наливался алой зарей. Легкий розоватый отсвет от нее стлался по бескрайней, снежной равнине, румяня веселые лица, светился в глазах.

Кузьмич увидел, как несколько саней, свернув с дороги, мчались по нетронутому снегу. Вот они уже поравнялись с санями председателя колхоза. Снежные комья летели из-под копыт через головы седоков. Кузьмич взял кнут и, пожалуй, впервые за всю поездку стегнул одну, затем другую лошадь. Вороные перешли на крупную рысь.

Когда подъезжали к перекрестку двух дорог, Савва Кузьмич заметил, как где-то далеко справа показалось несколько саней. Они быстро мчались наперерез. Сбруя на лошадях в свете алой вечерней зари поблескивала розовой чешуей.

— Ворошиловцы едут! — услышал он громкий голос Середы и обернулся.

Председатель стоял в санях, размахивая в воздухе шапкой-ушанкой. Встречный ветер трепал его густые темные волосы.

«Что-то будет с клубом! Не вместятся все, ой не вместятся!» — подумал Кузьмич и первым пересек перекресток дорог…

1948 г.

Хлеб

Сойдя с подножек пассажирского вагона,