Мужчины не ее жизни - Джон Ирвинг

— Следующий! — сказала Рут, потому что следующий в очереди имел все основания проявлять нетерпение.

— Я не прощаю вас за то, что вы не прощаете меня! — выкрикнула Мьюриел Риардон с нехристианским ядом в голосе.

— Пошла ты в жопу вместе с обоими своими мужьями! — крикнула Рут вслед Мьюриел Риардон, которую пытался увести муж.

Он засунул все записки с библейскими цитатами обратно в карман — кроме одной. Возможно, это была та самая цитата, которую он искал, но этого так никто и не узнал.

Харри предположил, что несколько потрясенный человек, сидящий рядом с Рут Коул, — это ее нидерландский издатель. Когда Рут улыбнулась Маартену, улыбка ее была не похожа на ту, что видел Харри раньше, но Харри правильно истолковал улыбку как свидетельство вновь обретенной уверенности в себе. Это и в самом деле свидетельствовало о том, что Рут вернулась в мир, обретя часть своей прежней напористости.

— Это что еще было за явление? — спросил ее Маартен.

— Да — ерунда, — ответила Рут.

Она замерла, не закончив подписывать очередную книгу, и оглянулась, словно ей вдруг сделалось любопытно, кто мог услышать ее нелестное замечание, то есть все ее замечания. («Кто это сказал — кажется, Брехт? — что рано или поздно мы начинаем походить на своих врагов?» — подумала Рут.)

Увидев, что Рут смотрит на него, Харри спрятался за книгами, но, прежде чем он сделал это, она наверняка успела его увидеть.

«Черт! Я, кажется, влюбляюсь в нее!» — подумал Харри.

Раньше он никогда не влюблялся; поначалу ему показалось, что у него сердечный приступ, и он тут же вышел из «Атенеума», потому что предпочитал умереть на улице.

Когда очередь любителей автографов сократилась до двух-трех самых стойких, одна из продавщиц спросила:

— А где Харри? Я тут его видела. Он что — не хочет получить автограф?

— А кто такой Харри? — спросила Рут.

— Самый большой ваш поклонник, — сказала ей продавщица. — А еще он полицейский. Но он, кажется, ушел. Я впервые видела его на подписании, и еще он ненавидит чтения.

Рут молча сидела за столом, подписывая последние экземпляры своей книги.

— Вас читают даже полицейские, — сказал ей Маартен.

— Так… — сказала Рут.

Большего она сказать не могла. Когда Рут снова посмотрела на полку, где она видела его лицо в окне среди книг, ни окна, ни лица там уже не было. Лицо полицейского исчезло, но она прекрасно помнила это лицо — тот самый полицейский, который в гражданской одежде наблюдал когда-то за ней в квартале красных фонарей, продолжает вести наблюдение!

Рут больше всего в ее амстердамском отеле нравилось то, что из него можно было быстро добраться до гимнастического зала на Рокин. Меньше всего ей нравилось, что отель был рядом с кварталом красных фонарей — от де Валлена ее отделяло полквартала.

Рут не знала, что ответить Аманде Мертон, когда та спросила ее, можно ли ей показать Грэму Ауде Керк — старейшую церковь в Амстердаме, построенную, как считается, около 1300 года и расположенную в центре квартала красных фонарей. Аманда прочла в одном из путеводителей, что детям рекомендуется подниматься на вершину башни Ауде Керк — оттуда открывается превосходный вид на город.

Рут отложила интервью, чтобы проводить Аманду и Грэма. Идти нужно было недалеко, и ей самой хотелось убедиться, что подъем на башню вполне безопасен. Но больше всего Рут хотелось проводить Аманду и Грэма через де Валлен так, чтобы ее четырехлетний сын как можно меньше видел проституток, стоящих в своих окнах.

Она полагала, что знает, как это сделать. Если она пересечет канал в районе Стофстег, а потом пойдет ближе к воде, чем к домам, то у Грэма практически не будет возможности увидеть эти узкие улочки, где женщины в своих окнах сидят так близко от прохожих, что до них можно дотянуться рукой. Но Аманда хотела купить сувенирную футболку, которую она увидела в витрине кафе «Бульдог», а потому Грэм получил прекрасную возможность обозреть одну из девиц, проститутку, которая на короткое время оставила свое окно на Тромпеттерсстег, чтобы купить в «Бульдоге» пачку сигарет. (Немало удивленная Аманда Мертон тоже невольно взглянула на нее.) На проститутке, невысокой брюнетке, была светло-зеленая сорочка, схваченная в паху. Ее туфли на высоких каблуках имели более зеленый оттенок.

— Смотри, мамочка, — сказал Грэм, — леди все еще одевается.

Вид на де Валлен с башни Ауде Керка был и в самом деле великолепен. С высокой башни проститутки в окнах были слишком далеко, и Грэм не мог разглядеть, что на них одно лишь нижнее белье, но Рут даже и с этой высоты видела бесконечное кружение мужчин. Потом, когда они выходили из старой церкви, Аманда свернула не в ту сторону. На имеющей форму подковы Аудекерксплейн в своих дверях стояли, разговаривая друг с другом, несколько южноамериканских проституток.

— Еще леди одеваются, — с отсутствующим видом сказал Грэм; у него нагота этих женщин не вызывала ни малейшего интереса, что удивило Рут: когда Грэму исполнилось четыре года, Рут перестала брать его с собой в ванную.

— Грэм глаз не сводит с моих грудей, — пожаловалась Рут Ханне.

— Как и все остальные, — сказала Ханна.

Три утра подряд Харри в своем спортивном зале на Рокин наблюдал, как мучает себя Рут. После того как она увидела его в книжном магазине, в спортивном зале он вел себя осторожнее. Харри занимался с гирями. Более тяжелые штанги и гантели находились в другом конце длинного помещения, но Харри мог следить за Рут в зеркалах. Он знал ее стандартную программу.

Она делала несколько упражнений для брюшных мышц на мате, потом долго растягивалась. Потом, повязав на шею полотенце, полчаса каталась на стандартном велосипеде, выгоняя из себя пот. Закончив с велосипедом, она работала с легкими гантелями — никогда не тяжелее двух-трех килограммов. Если сегодня она разминала плечи, то завтра — грудь и спину.

В целом Рут работала около полутора часов, давая себе умеренные для женщины ее лет нагрузки. Харри видел, что правая ее рука гораздо сильнее левой. Но особенно впечатлило Харри, что Рут во время занятий ничто не могло отвлечь, даже кошмарная музыка. Когда она крутила педали велосипеда, половину времени глаза у нее были закрыты. Работая с гантелями на мате, она, казалось, вообще ни о чем не думала, даже о своей следующей книге. Губы ее шевелились — она считала про себя количество жимов.

Во время тренировки Рут выпивала литр минеральной воды. Опустошив пластиковую бутыль, Рут никогда не выкидывала ее, не навинтив сначала на место крышечку, — черта малозаметная, но много говорящая о человеке; похоже, у нее аккуратность в крови. Харри без всякого труда заполучил четкий отпечаток ее правого указательного пальца с одной из выброшенных ею бутылей. И он оказался таким, каким и должен был быть, — идеально ровный вертикальный шрам. Ни один нож не мог бы оставить такой ровный порез — вероятно, его оставило стекло. Порез был таким маленьким и ровным, что почти исчез; наверно, она получила травму, когда была совсем крошкой.

В свои сорок один Рут была на десять, а то и больше лет старше, чем любая другая женщина в спортивном зале на Рокин, и Рут не надевала тренировочный костюм в обтяжку, какой предпочитали женщины помоложе. На ней была футболка, засунутая в свободные спортивные мужские трусы. Она понимала, что живот у нее после рождения Грэма увеличился, а груди обвисли по сравнению с тем, что было прежде, хотя весила Рут ровно столько же, сколько весила, пока играла в сквош.

Большинство мужчин в спортивном зале на Рокин были тоже лет на десять моложе Рут. Здесь был только один человек в летах, тяжелоатлет, работавший со своими снарядами обычно спиной к ней, а если она и видела его суровое лицо, то лишь мельком — в зеркалах. Вид у него был очень спортивный, вот только побриться ему бы не помешало. На третье утро, когда он выходил из зала, она узнала его. Это был ее коп. (Увидев его в «Атенеуме», Рут стала думать о нем как о ее собственном копе.)

Поэтому, вернувшись из спортивного зала в холл отеля, Рут была совершенно не готова к встрече с Уимом Йонгблудом. Проведя трое суток в Амстердаме, она почти и думать забыла об Уиме. Она уже решила, что он оставил ее в покое. Но вот он оказался здесь, видимо, со своей женой и ребенком; он настолько разжирел, что она поначалу даже не поняла, кто перед ней, — пока он не разговорился. Когда он попытался поцеловать ее, она демонстративно дала ему понять, что на большее, чем рукопожатие, не согласна.

Ребенка звали Клаас, он пребывал в самом распузатистом возрасте, и его пухлая мордашка напоминала лицо утопленника, долго пролежавшего под водой. Его жена, представленная Рут как «Harriлt с умляутом», тоже была дамочкой пухленькой — недавняя беременность оставила на ней немало жира. Пятна на ее блузе свидетельствовали о том, что молодая мать все еще кормит ребенка и молоко у нее сочится. Но Рут быстро пришла к выводу, что жене Уима эта встреча гораздо больше против шерсти, чем ей. «Почему?» — спрашивала себя Рут. Что Уим рассказал о Рут своей жене?