Куявия - Юрий Никитин

Иггельд опешил, ощутил укол вины, сказал уже не так зло:

– Но что случилось? Ты можешь рассказать?

Ратша покачал головой.

– Тебе надо было спросить это раньше. Но ты сперва пообещал той мрази строго наказать меня! Прощай, Иггельд. Когда-то я считал тебя способным дать отпор вторгшимся артанам и… теперь смешно подумать, даже нанести ответный удар. А ты не можешь дать отпор даже вельможной мрази, что не имеет уже ни власти, ни влияния, ни денег, ни войск… У нее только наглость, Иггельд! Только наглость и дурость. А ты все еще считаешь, что они что-то могут.

Он махнул рукой, повернулся и пошел, прямой и сильный, с развернутыми плечами. Иггельду даже почудилось, что сейчас Ратша даже стал выше, выглядит ярче и значительнее, чем в последние недели, когда томился без дела.

– Ратша! – вскрикнул он. – Ратша!

Красивый воин в блестящих доспехах не ускорил и не замедлил шага, шел все так же ровно, уверенно, а крик сзади остался повисшим в воздухе, словно карканье завистливой вороны.

– Ратша! – гаркнул Иггельд. – Ты слышишь? Ратша!

Мелькнула мысль побежать следом, схватить за плечо, развернуть к себе лицом, потребовать объяснений, ведь столько лет прожили, поддерживая друг друга, но что-то мешало, ведь он давно уже не тот мальчишка, что бежал из разгромленного ныне города и наткнулся на огромного великана, теперь он, Иггельд, сам глава этого города и всей Долины, он должен вести себя достойно, мудро, взвешенно, не бежать следом за человеком, который хоть и сделал для него немало, но все же не ровня, не ровня…

Он стиснул челюсти, отвернулся и вошел в дом. В нижнем зале у очага складывал дрова старый Метелик. Оглянулся, сказал почти виновато:

– С дровишками в твоем доме плохо, Иггельд… А негоже, чтобы правитель Долины нуждался. Вот я и принес, с деревом в Долине туговато…

– Спасибо, – бросил Иггельд.

Он намеревался ринуться наверх, к Блестке, но Метелик спросил печально:

– Ратша… что с ним? Я видел, он оделся так, как будто уходит навсегда…

– Верно, – буркнул Иггельд.

– Добрый воин ушел… – вздохнул старик. – Настоящий… Все меньше в нашей Долине Иггельда доблести, зато все больше… Скоро она уже перестанет зваться Долиной Иггельда.

Он умолк, словно стиснул свое же горло, с опаской посмотрел на Иггельда. Тот уже поставил ногу на лестницу, но остановился, с подозрением уставился на Метелика. Тот пугливо прикрыл рот ладонью, кисть руки сморщенная, во вздутых венах, натруженная ломкой камня в горах.

– Простите, хозяин! Это я по старости болтаю, сам уже не знаю, что и говорю.

Иггельд процедил мрачно:

– Начал болтать, болтай дальше.

– Да это я так, по дурости, – продолжил Метелик испуганно. – Мы не хотим гневить вас, хозяин! Зачем? Нам с вами живется хорошо. А закончится война, будем жить еще лучше.

Иггельд нахмурился.

– Ты знаешь, что случилось? Из-за чего Ратша сцепился с этими… я согласен, неприятными людьми, но, увы, могущественными? От них может быть немало бед.

Метелик потупился, переступил с ноги на ногу, развел руками.

– Да, ваша милость.

– Говори!

Метелик помялся, снова переступил с ноги на ногу. Лицо у него было несчастное.

– Ратша вступился за рабыню. Может быть, и не стоило так уж сразу за меч, но гости хотели ее изнасиловать, а это для Ратши показалось негоже. Он ведь не равнинник, он из горных…

Иггельду показалось, что Метелик пытается оправдать Ратшу, сказал нетерпеливо:

– Он прав, но нельзя доводить до ссоры. Что за рабыня?

Метелик сказал с некоторой неохотой:

– Та, что… не рабыня, а эта… пленная. Артанка. Она в цепях. Говорят, Ратша вообще потом разрубил ее цепи своим мечом. У него такой меч, особенный… Немало прольет артанской крови!

Иггельд ахнул, кровь отхлынула от лица. Смертельный холод пронзил, как будто голым бросили в прорубь. Рука метнулась к мечу, он вскрикнул страшно:

– Что с ней?

– Не знаю, – ответил Метелик испуганно. Он отступил, глядя в его страшное перекошенное лицо. – Не знаю, господин… Сегодня она не выходила.

Он отшатнулся, Иггельд пронесся по ступенькам, как свирепый смерч. В голове стучала страшная мысль: а что, если изнасиловали? А что, если… Боги, да как он мог, как оставил одну? Привык, что в Долине все только по его воле, а тут эта нахлынувшая мразь!.. Артанка, прости, прости меня! Только бы с тобой ничего не случилось!.. Отныне никогда-никогда никаких цепей. Сам сниму и выброшу в окно. Никогда-никогда никаких оков. Я скорее закую в оковы себя, дурака и мерзавца, чем позволю железу прикоснуться к тебе!..

Он помчался по коридору, как взбешенный тур, ничего не видя налитыми кровью глазами. Артанка, только сейчас я понимаю, насколько ты мне дорога… И насколько я дурак, тоже понимаю. Ты сто раз говорила, что можешь дать слово, а я не верил. Ты не убежишь, любимая, теперь я это знаю. И не только потому, что твое слово нерушимее, чем вот эти горы, но и потому… да, еще и потому, что я тебе тоже небезразличен…

– Гордецы, – прорычал он со стыдом и бешенством, – что мы натворили, гордецы!

В конце коридора показалась дверь ее комнаты. Он мчался, как ураган, успел подумать, что не сумеет остановиться, вышибет дверь, а там нужно только упасть к ее ногам, сознаться, каким был дураком, себялюбцем, слепцом., и вымолить у нее прощение. Она должна простить, ведь как бы ни задирала подбородок, но и она, как уже сказала открыто и честно, тоже любит его.

Дверь распахнулась, мелькнули две ступени. Он прыгнул сразу на разбросанную в беспорядке солому. Все растоптано, разбросано сапогами. Взгляд упал на клочья ее платья. Торопливо нагнулся, пальцы ощутили грубую ткань, в которую одевали здесь… стыд какой!.. Эту рожденную для того, чтобы взирать с небес на всех людей разом. Еще клочья, еще…

Он снова похолодел – это означало только одно: с нее сорвали платье. Она, обнаженная, отбивалась от насильников. Ее хватали грязными потными лапами, ее пытались согнуть, заставляли раздвинуть ноги… А вот куски цепей, разрубленные оковы… Ратша, я упаду тебе в ноги и вымолю твое прощение, ты добр, ты простишь меня, неумного, растерянного…

Дикий крик вырвался из его груди. Он выхватил меч, с силой ударил по стене. Полетели искры. Звякнуло, он думал, меч сломается, но клинок, выкованный гномами, как и у Ратши, лишь высек длинный сноп ярких искр.

– Сволочи!

Он рубил стены в бешенстве, потом выскочил в коридор, пронесся по залам, глаза шарили во все стороны, пытаясь увидеть радостно галдящую толпу, что тащит голую женщину, или хотя бы заметить краем глаза, как где-то мелькнет обнаженная рука или нога, артанка должна прятаться где-то поблизости, ведь в свою комнату сейчас возвращаться просто не решается…