Островитяния. Том первый - Остин Райт

Вернулись мы во второй половине дня. Разговор с Дорном приободрил меня. С ним я всегда чувствовал себя уверенно во всем, что касалось практических вопросов, каждый раз находя новое подтверждение связывающей нас дружбы. Торжественность новых ощущений, однако, почти не шла в ущерб полному моему счастью.

Впереди было еще полдня.

Дорна тоже уже покончила с делами. Все утро и часть второй половины дня она проработала на солнцепеке в своем саду. Мы нашли ее в большой круглой зале, самом прохладном месте дома. Она лежала на ковре, на полу, раскинув руки, и лицо ее пылало. Увидев нас, она медленно приподнялась.

Мы сидели в полутемной прохладе большой тихой комнаты, не зная, чем заняться, и обмениваясь отрывочными впечатлениями о моей «Истории», которую брат с сестрой сейчас читали. Вряд ли Дорн мог найти в моей книжке какие-либо новые для себя сведения об Америке, но зато в ней было много нового для Дорны. Она сказала несколько сочувственных слов о моем стиле и добавила, что теперь гораздо лучше понимает нашу американскую жизнь.

— У вас тоже бывает жарко? — спросила она.

— Бывает и жарче, — ответил я. — У вас еще терпимо.

Дорн предложил мне пойти искупаться. Вода в дельте еще, должно быть, холодная, но все равно от купания полегчает.

— Можно и мне с вами? — спросила Дорна.

После мгновенного колебания Дорн согласился. Она встала и вышла.

— Пойду достану полотенца, — сказал Дорн. — Встретимся внизу.

Купались обычно на протоке, напротив острова Дорна XV; в отличие от других мест, где берега круто обрывались над водой, здесь протянулась полоска песчаного берега.

Вышла Дорна с полотенцем, накинутым на плечи, как шаль. Коса была закручена в узел на макушке. Я не заметил никаких купальных принадлежностей ни у нее, ни у Дорна, и решил, что будем купаться по раздельности.

Мы прошли среднюю часть усадьбы, пересекли поле, беспощадно палимое солнцем, а потом свернули на западную дорогу, которая вела сначала через пастбище и дальше — через сосновый лес.

— Да, хорошо бы сейчас выкупаться, — сказала Дорна радостным, предвкушающим удовольствие голосом. Жара была не такой уж сильной и довольно сухой, накаляла и высушивала кожу, так что все мы невольно мечтали о блаженном соприкосновении с водной прохладой. Распаленная солнцем, пыльная дорога представлялась чем-то вроде чистилища, вслед за которым нас ожидала райская благодать.

Мы лишь изредка обменивались короткими замечаниями. Дорн что-то тихо напевал. Дорна шла своим широким, свободным шагом, слегка улыбаясь. На ней была бледно-голубая льняная юбка и белая блузка. Пыль оседала на ее гладких белых икрах.

Солнце стояло еще довольно высоко, и тени были короткие. Приземистые, с тугими пучками хвои сосны, и без того почти всегда неподвижные, сейчас совсем застыли, и только темно-зеленые остроконечные иглы дрожали и переливались. В присутствии Дорны моя любовь к ней придавала обыкновенным вещам какое-то новое качество, так что мне казалось, будто я вижу их сокровенную суть, скрыто бьющую в них жизнь.

Неожиданно сосны кончились. Мы стояли перед протоком. На берегу был низкий причал, к которому могло пристать небольшое судно. Напротив полого возвышался остров Дорна XV, где мы бродили с Дорной и она рассказывала мне о бегстве лорда, о его попытке спасти младенца. Слева, изгибаясь примерно на сотню ярдов, тянулся берег, довольно крутой, покрытый крупным желтым песком.

Дорна отошла в сторону, обернув полотенце вокруг шеи. Дорн стал раздеваться. Я никак не мог решиться и наблюдал за Дорной, которая размотала полотенце и бросила его на песок. Вода перед ней отражала голубое, выцветшее от жары небо.

Дорн снял уже куртку и брюки. Чувствуя, что задыхаюсь и кровь сумасшедше стучит в висках, я отвернулся от Дорны и тоже начал медленно раздеваться.

Для брата с сестрой все это явно было совершенно естественно, иначе они никогда бы не повели себя так, и, видимо, они считали, что я уже достаточно свой человек и тоже воспринимаю это естественно.

Я быстро разделся донага. До сих пор я ни разу не видел обнаженной женщины и, насколько знаю, никто из них тоже не видел меня без одежды. Голое женское тело в моих мыслях всегда связывалось с плотской любовью. Для них это было очевидно, не так? Мог ли я подняться до их уровня?

Дорна вся была открыта моему взгляду, но было так же неприлично постоянно отводить глаза, как и назойливо ее разглядывать.

Мы с Дорном, он чуть сзади, подошли к воде. Я хорошо знал его тело, высокое, мускулистое, коричневое от загара, поросшую темными волосами грудь. Он попробовал ногой воду. Потом раздался голос Дорны:

— Холодная!

Обернуться в ее сторону — то, что в другом случае было бы легко и просто, — сейчас было мучительно неловко. Она стояла, недалеко зайдя в воду, глядя на нас без тени скованности или смущения. Без одежды она казалась совсем тоненькой. От кожи ее словно исходило ровное сияние, ложившееся на голубую воду, оранжевый песок, матово-зеленую болотную траву и темную зелень сосен. Не было ни одного уголка ее тела, который был бы мне не виден, оно все раскрылось мне в своей простой наготе.

Дорна входила в воду большими шагами, высоко поднимая ноги и брызгаясь, как ребенок. Вода пенилась вокруг нее. Потом она быстро окунулась, толчок — и она уже плыла, размашисто вскидывая руки, сначала к Острову, потом, развернувшись, к брату. Я поднялся, зная, что она видит меня. Но теперь это уже не имело значения.

И вот плавали уже все трое. В воде я чувствовал себя уверенней: подолгу смотрел в глаза Дорне и улыбался, видя совсем рядом ее влажно блестящие плечи и на мгновение мелькнувшие полные, правильно очерченные груди.

Вода была холодной, поэтому купанье длилось недолго. Переплыв реку, мы подплыли к островку, а затем — обратно. Дорна вышла из воды первая и пошла вдоль берега, у меня на виду, к тому месту, где оставила одежду. Тело ее влажно блестело на солнце.

Тяжелый груз навалился на меня, сковал судорогой, и мне стоило немалого труда одеться, досуха растеревшись полотенцем. Для островитян все это, наверное, было легко и естественно, однако для моих привычек и для уровня моей тренированности все вместе было чересчур. Дорна оказалась прекрасней, чем то когда-либо рисовалось мне в мечтах. Она принадлежала к женщинам, фигуру которых одежда лишь отяжеляет. Нагое тело ее обретало природную легкость, изящество и гармоничность. Я изо всех сил старался держаться естественно, но потрясение было слишком глубоким.

Одевшись, все трое растянулись на песке. Теперь я робел глядеть на Дорну и вообще чувствовал себя ужасно усталым и подавленным. Со стороны Дорны было жестоко проделать подобное с американцем. После всего она стала мне еще дороже. Да и Дорн тоже еще глубже вошел в мое сердце. Со мной рядом были двое, ближе которых для меня не существовало на свете.