Бронепароходы - Алексей Викторович Иванов

жестокие слова. Нобелям не оставалось иного пути, кроме продажи компании… Однако Викфорс тоже прав: Хамзат Хадиевич и сам ощущал, что предан. Почему?.. Причина ведь не в собственности на предприятия. Причина в том, что Нобели утратили веру в будущее. С верой можно было надеяться на победу белых в гражданской войне, на какой-нибудь внезапный поворот истории, на чудо… А без веры надо просто продавать компанию, и всё. Но вера в будущее — это суть прогресса. Нобели отреклись не от Мамедова с Викфорсом и не от компании, они отреклись от прогресса. От того, на чём компания и стояла изначально.

На Мотовилихинском заводе светились ряды окон в длинных корпусах, что-то погромыхивало, всплывали клубы пара. Хамзат Хадиевич думал об Алёше Якутове. Алёша и есть будущее. При белых или при красных, не важно. Альоша не может предать прогресс, как не может отринуть себя. Альоша — вот для кого стоит жить и что-то делать. Конечно, он, Хамзат Мамедов, достанет Нобелям документы Турберна, спрятанные в поломанном локомобиле на Арланском промысле, но работать с Нобелями уже больше не будет. Ему это нэ ынтэрэсно. Он не охранник при коммерсанте. С большевиками мир стал ещё хуже и злее, поэтому инженерам требуется защита. Он, Хамзат Мамедов, знает своё место в этой жизни, и у него уже есть свой инженер.

Хамзат Хадиевич прошёл мимо всей Перми: пристани с пакгаузами и эстакадами, церковь, особняки на высоком берегу, шпиль собора, фабрика, снова пристани с пакгаузами и эстакадами, трубы завода, товарные склады, огороды, железнодорожный мост через всю реку… День давно угас. В тёмно-синем небе висела мертвенная луна. И справа, и слева берега стали пустыми.

В конце концов Хамзат Хадиевич увидел справа низкую дамбу; на ней, как огромные валуны, лежали заснеженные бакены; за дамбой торчали мачты пароходов, сгрудившихся в затоне. Хамзат Хадиевич направился к берегу.

Он ещё снизу заметил эту дачу с тройным арочным фронтоном. Окна дачи тепло светились. Хамзат Хадиевич подумал, что Альоша непременно должен быть там — так радостно и по-доброму выглядел сказочный резной теремок.

Пыхтя, Хамзат Хадиевич вскарабкался на крутой склон. Оказывается, он очень вымотался… Он подошёл к забору перед дачей и остановился у калитки, чтобы рассмотреть двор. В сарае кто-то возился, сердито брякал там чем-то, споткнулся о ведро. Дверка сарая распахнулась от пинка. Алёшка, ругаясь вполголоса, тащил здоровенную охапку дров, обхватив её обеими руками.

— Альоша!.. — негромко окликнул Хамзат Хадиевич.

Алёшка, закинувшись назад, повернул кудлатую голову.

Дрова полетели в снег, Алёшка полетел к забору.

Он облапил Хамзата Хадиевича, такого толстого и неуклюжего в тулупе, и Хамзат Хадиевич тоже неловко обнял его.

— Дядя Хамзат!.. — упоённо выдохнул Алёшка.

— Альоша!.. — сдавленно ответил Мамедов.

10

В коридорах пульманов и в вагоне-ресторане, где сутки напролёт сидели господа офицеры, свет по ночам даже не убавляли, хотя из тьмы по горящим окнам могли стрелять бойцы атаманщины или красные партизаны, а двигался поезд Верховного правителя медленно, потому что опасался снеговых заносов и разобранных путей. Перед поездом в глухом завьюженном мраке катилась моторная бронеплощадка с пулемётами и грузом рельсов. Троицк и Курган, Челябинск и Златоуст… Машинисты подгадывали, чтобы Верховный прибывал в города по утрам. На перронах выстраивались комендантские роты и оркестры; Колчак выходил в серой солдатской шинели и принимал рапорты начальников гарнизонов, потом приглашал встречающих к себе в салон-вагон на завтрак. Обедать и ужинать он отправлялся к местным властям. Депутации подносили адреса, войска маршировали на парадах, в госпиталях раненые солдаты получали Георгиевские кресты, в театрах выступлениям адмирала рукоплескали земцы, на банкетах гремели бравурные тосты.

Разумеется, Роман в этих торжествах не участвовал. Ещё в Омске к поезду Колчака подцепили вагон военно-морской миссии коммодора Мюррея; вагон ехал до Перми. Романа поселили в купе с Федосьевым, но Петька всё время пропадал у каких-то приятелей, возвращался пьяный и сразу валился спать.

В вагоне-ресторане Роман встретил Костю Строльмана.

— Уже и не на реке, а всё ещё пересекаемся? — усмехнулся Роман.

— Дело не в реке, а в общей борьбе, — серьёзно ответил Костя.

Он чувствовал себя бывалым фронтовиком.

— Вы по-прежнему у Каппеля?

— Да, конечно. — Костя намазывал масло на хлеб. — В ноябре Владимир Оскарович произведён в генерал-майоры. Его части стоят в Кургане, а меня командировали в Пермь. Повезло, что адмирал направляется туда же.

— Послушайте, Костя, — Роман говорил осторожно, — а вам известно что-либо о судьбе Бориса Константиновича Фортунатова?

— Борис Константинович с нами ещё с Самары. Вместе отступали.

— И как он?..

Костя опустил нож и оглянулся. В ресторане никто на них не обращал внимания: офицеры за соседними столиками говорили о своём, тихо скользили в проходе официанты, вагон покачивался, позвякивала посуда.

— Вы же знаете, что Борис Константинович — учредиловец, — негромко сказал Костя. — А для членов КОМУЧа адмирал Колчак — реакционер. Многие из комитетчиков встали в оппозицию к нему, некоторые даже сбежали к красным. Адмирал издал приказ об аресте учредиловцев. Но Фортунатов — храбрый солдат. Каппель взял его под защиту и не позволил арестовать.

Роман почувствовал удовлетворение. Фортунатов отстранён от дел, и это главное. Золото КОМУЧа теперь у Колчака, и Фортунатову не узнать, все ящики получил Колчак или не все. След «Кологрива» затерян. Может, Фортунатова вообще убьют на передовой, тогда угроза разоблачения рассеется как тень.

— А вам зачем в Пермь? — спросил Роман, чтобы перевести разговор.

— Вы, похоже, забыли, что моя сестра — жена Владимира Оскаровича, — немного обиделся Костя. — Я должен забрать её, детей и своих родителей и привезти их в Курган. Так что я еду по личному поручению генерала Каппеля.

При упоминании о жене Каппеля, оставшейся в Перми, Роман подумал о Кате Якутовой. Если бы не гражданская война, он наверняка женился бы на Кате. Наверняка был бы счастлив. Наверняка сделал бы прекрасную карьеру и со временем заменил бы Дмитрия Платоновича в руководстве компании. Из капитанов — в собственники пароходства. Как Альфонс Зевеке. Или Владимир Глазенап, основатель «Самолёта». Но обрёл бы он себя? Сумел бы ощутить свою личную силу, а не силу огромного предприятия?.. Зато сейчас он знает, что выдержан и настойчив. Умён и предприимчив. Что он может убить, если потребуется. Что его успех — это его заслуга, а не удача и не чужая милость.

В тёмном купе пьяный Федосьев ворочался на узкой койке, пытаясь уснуть. За окном в непроглядной ночи плыли какие-то тусклые огни.

— Скучный ты человек, Горецкий! — пробормотал Петька. — Ни выпить с тобой, ни поговорить!.. Чего тебе надо вообще?..

Вагон покачивался