Театр теней: Фантастические рассказы - Клиффорд Саймак

—   О чем вы говорите? — спросил Бишоп.— Вот ваш стакан. Окунайте мордашку и…

—   Придет день, когда мы устареем, когда мы больше не будем развлекать их. Мы больше не сможем выдумывать новые трюки. Возьмите, например, мои картины…

—   Послушайте,— сказал Бишоп,— я ничего не могу понять.

—   Навестите меня через неделю,— сказала девушка,— Меня зовут Максайн. Просто спросите, где Максайн. Через неделю мы поговорим. Пока!

Она соскочила со стула и вдруг исчезла.

К своему стакану она не притронулась.

Он пошел наверх, в свой номер, и долго стоял у окна, глядя на невыразительный пейзаж, пока не услышал голос шкафа:

—    Почему бы, сэр, вам не попробовать окунуться в другую жизнь?

Бишоп тотчас обернулся:

—   Вы хотите сказать…

—   Пройдите в третью комнату,— сказал шкаф.— Это вас развлечет.

—   Окунуться в другую жизнь?

—   Совершенно верно. Выбирайте и переноситесь куда хотите.

Это было похоже на приключения Алисы в Стране чудес.

—   Не беспокойтесь,— добавил шкаф.— Это безопасно. Вы можете вернуться в любое время.

—   Спасибо,— сказал Бишоп.

Он пошел в третью комнату, сел в кресло и стал изучать кнопки. История? Можно и историю. Бишоп немного знал ее. Он интересовался историей, прослушал несколько курсов и прочел много литературы.

Он нажал кнопку с надписью «История». Стена перед креслом осветилась, и на ней появилось лицо — красивое бронзовое лицо кимонца.

А бывают ли среди них некрасивые? Бишоп ни разу не видел ни уродов, ни калек.

—   Вам какую историю, сэр? — спросил кимонец с экрана.

—   Какую?

—   Галактическую, кимонскую, земную? Почти любое место.

—   Земную, пожалуйста,— сказал Бишоп.

—   Подробности?

—  Англия, четырнадцатое октября тысяча шестьдесят шестого года. Сенлак[6].

Он уже не сидел в кресле в четырех голых стенах комнаты, а стоял на склоне холма в солнечный осенний день, и кругом в голубоватой дымке высились деревья с золотой и красной листвой и кричали люди.

Бишоп стоял как вкопанный на траве, покрывавшей склон. Трава уже перезрела и увяла на солнце… а дальше, внизу, на равнине, он увидел неровную линию всадников. Солнце играло на их шлемах и щитах, трепетали на ветру знамена с изображениями леопардов.

Это было 14 октября, в субботу. На холме стояло, укрывшись за стеной сомкнутых щитов, Гарольдово воинство, и, прежде чем солнце село, в бой были введены новые силы, решившие, каким курсом пойдет история страны.

Тэйллефер, подумал Бишоп. Тэйллефер помчится впереди войска Вильгельма, распевая «Песнь о Роланде» и крутя мечом так, что будет виден только огненный круг.

Нормандцы пошли в атаку, но впереди не было никакого Тэйллефера. Никто не крутил мечом, никто не распевал. Слышались только хриплые вопли людей, мчавшихся навстречу смерти.

Всадники мчались прямо на Бишопа. Он повернулся и бросился бежать. Но не успел, и они наскакали на него. Он увидел, как блестят отшлифованные копыта лошадей и жестокая сталь подков, он увидел мерцающие острия копий, болтающиеся ножны, красные, зеленые и желтые пятна плащей, тусклые доспехи, разинутые рты людей, и вот они уже над ним. И промчались они сквозь него и над ним, словно его здесь и не было.

А выше на склоне холма раздавались хриплые крики «Ут! Ут!» — и слышался пронзительный лязг стали. Вокруг поднялись тучи пыли, а где-то слева кричала издыхающая лошадь. Из пыли показался человек и побежал вниз по склону. Он спотыкался, падал, поднимался, снова бежал, и Бишоп видел, как лила кровь сквозь искореженные доспехи, струилась по металлу и окропляла мертвую сухую траву.

Снова появились лошади. На некоторых уже не было всадников. Они мчались, вытянув шеи, с пеной на губах. Поводья развевались на ветру. Один из всадников обмяк и свалился с седла, но нога его запуталась в стремени, и лошадь поволокла его по земле.

«Выпустите меня отсюда! — беззвучно кричал Бишоп.— Как мне отсюда выбраться! Выпустите!»

Его выпустили. Он был снова в комнате с четырьмя голыми стенами и единственным креслом.

Он сидел не шевелясь и думал. «Не было никакого Тэйллефера. Никто не ехал, не пел, не крутил мечом. Сказание о Тэйллефере — всего лишь выдумка какого-нибудь переписчика, который додумал историю по прошествии времени».

Но люди умирали. Израненные, они бежали, шатаясь, вниз по склону и умирали. Они падали с лошадей. Их затаптывали насмерть.

Бишоп встал, руки его дрожали. Он нетвердо зашагал в другую комнату.

—   Вы будете спать, сэр? — спросил шкаф.

—   Наверно,— сказал Бишоп.

—   Прекрасно, сэр. Я запру дверь и погашу свет.

—   Вы очень любезны.

—   Обычное дело, сэр,— сказал шкаф.— Не угодно ли вам чего?

—   Совершенно ничего,— сказал Бишоп.— Спокойной ночи.

—   Спокойной ночи,— сказал шкаф.

Утром Бишоп пошел в агентство по найму, которое оказалось в одном из углов вестибюля.

Там была только высокая, белокурая, сложенная как статуэтка девушка-кимонка, грациозности движений которой позавидовала бы любая земная красавица. Женщина, подумал Бишоп, явившаяся из какого-то классического греческого мифа, белокурая богиня во плоти. На ней не было ниспадающих свободными складками греческих одежд, но они пошли бы ей. По правде сказать, одежды на ней почти не было, и красота ее от этого только выигрывала.

—   Вы новичок,— сказала она.

Бишоп кивнул.

—   Я знаю о вас,— сказала она, бросив на него всего один взгляд.— Селдон Бишоп, двадцать девять земных лет.

—   Да, мадам.

Она внушала раболепные чувства.

—   Ваша специальность — деловая администрация.

Он уныло кивнул.

—   Садитесь, пожалуйста, мистер Бишоп, и мы обо всем поговорим с вами.

Он сидел и думал: «Хорошо ли для красивой девушки быть такой рослой и крепкой? Или такой компетентной?»

—    Вы хотели бы взяться за какую-нибудь работу,— сказала девушка.

—   Была у меня такая мысль.

—   Вы специализировались на бизнесе. Боюсь, что в этой области у нас не слишком много вакантных мест.

—   Для начала я не рассчитываю на многое,— сказал ей Бишоп с приличествующей, как ему казалось, скромностью и реальной оценкой обстановки.— Я готов заняться любым делом, пока не докажу, на что способен.

—   Вам придется начать с самых низов. И целые годы набираться опыта. Дело не только в навыках, но в мировоззрении, в философии.

—   Мне все…

Он заколебался. Он хотел сказать, что ему все равно. Но ему не все равно. Ему совсем не все равно.

—   Я потратил на учебу многие годы,— сказал он.— Я знаю…