Ворон - Дмитрий Щербинин

Тогда младенец раскрыл рот и закричал. Во рту был провал в черноту, подобную той, что зияла ужасом в его зрачках. Там был такой ужас, такое нечеловеческое страдание, что Барахира попросту отбросило в сторону. Он повалился лицом на пол, зажал уши, сжался клубком, как сжимался он в детстве под одеялом, спасаясь от всяких пугающих видений. Теперь ничто не помогало, вопль ужаса все возрастал, от него дрожал воздух, голова, тело: «А-А-А!!!».

Тут его дернули за плечо — вопль возрос до такой силы, что голова Барахира загудела, затрещала; казалось — сейчас разорвется. Из ушей сочилась кровь…

И вот он развернулся — младенец подполз к краю стола, перевесился через него и мерно, как маятником, размахивая своей ручонкой, задевал ею Барахира за плечо. Глаза его вылезли из орбит, бешено и стремительно вращались, и, казалось, сейчас выпадут — из них вырывались слезы; опадая, пронзительно шипели на полу. А рот был раскрыт так широко, что должен был бы уже порваться, но не рвался — только раскрывался все больше и больше, и ничего не было кроме этого: «АААААА!!!!» — вопль заполнял сознание, невозможно было мыслить, невозможно было хотя бы вспомнить своего имени….

Наконец и Барахир закричал — закричал из всех сил, заключал иступлено; так, что сразу же что-то стало хрипеть в гортани, однако этот вопль, потонул в вопле младенца, как случайно вспыхнувшая лучинка в пламени лесного пожара.

Ручка размеренно, словно маятник, била по плечу Барахира — а он не мог и пошевелиться, ибо его сознание слилось с воплем, и вопль растягивал его, вжимал в пол, все что угодно, только не давал отойти.

По мере того, как раскрывался рот, вытягивалась и голова младенца, и, наконец, стала такой большой, что стала перевешивать лежащее на столе тело. Итак, младенец стал заваливаться к Барахиру.

Вдруг, вопль оборвался… Тишина… Ничего… Он не помнил своего имени, не знал, как он в этом месте оказался, но тишина оглушала. Тишина была такой сильной, что вдавливала его в пол; перемалывала кости, тысячью колоколов раскалывала череп. А младенец медленно, плавно соскальзывал со стола…

Барахир, еще не вспомнивший своего имени, перехватил младенца уже на лету, да еще так перехватил, чтобы не потревожить, не сжать как-нибудь больно.

Вот мальчик поднял личико и… Глаза были самые обычные — ясные, младенческие; он поморщился, собираясь плакать, но только от душного воздуха; вот открыл ротик — еще беззубый, но там не было никакой черноты — посмотрел на Барахира, и передумал плакать. Вдруг рассмеялся, и, решивши видно, что — это огромная такая игрушка, стал бить его ладошкой по носу — совсем не больно, просто щекотно. Барахир, хотя голова его раскалывалась от боли, а из гудящих ушей кровь сочилась — тоже улыбнулся.

Вглядевшись внимательнее в личико младенца, он понял, что раньше его видел. Это был один из трех сынов правителя Хаэрона.

Некоторое время Барахир сидел без движенья, борясь с болью в голове, смотрел на малыша, ожидал, когда растворится это наважденье. Однако, малыш, настучавшись ему по носу, стал крутить пуговицу на Барахировой рубахе, отодрал ее, и попытался было подержать во рту, что было вовремя предотвращено…

— Так. — говорил Барахир, все еще не слыша себя. — Раз уж я его останавливаю, чтобы он пуговицы не рвал, значит, все-таки, признаю, что он существует. Ведь, призраков не ловят, когда они со столов падают; не волнуются за них, когда они пуговицу пытаются проглотить. Что ж — значит действительно у меня на коленях сидит один из троих сынов Хаэрона…

При этих, произнесенных очень громко словах, малыш вскинул свою русую голову, внимательно посмотрел на Барахира, и заливисто рассмеялся.

— …Ну, так и есть. — бормотал, пытаясь не поддаться головной боли, Барахир. — …Конечно, если начинать задуматься, как такое могло получиться, так выходит какой-то бред. Лучше, даже и не задумываться — приму, как есть. Может, из люльки выпал, провалился в этот подвал?.. Может — эти лебеди здесь живут?.. Уф-ф, бред какой — сказал же, что лучше совсем об этом не задумываться! Но — если здесь один, так, наверное, и другие двое должны быть…

Тут он приблизился к личику малыша, и попытался вымолвить нежным шепотом: «Где ж твои два братика? Как бы это было замечательно, если бы я всех вас сейчас нашел. Найду вас троих, и тогда Эллинэль стану искать…» — Если бы он мог услышать тогдашний свой голос, то ничего, кроме бессвязного хрипа и не разобрал бы.

Он поднялся, держал младенца на руках и покачивал — стал прислушиваться, надеясь услышать других двух…

Тут рябь пробежала по воздуху; из стен иные очертания проступили, младенец весь потемнел, сжался, стал холодным, костяным. Но это продолжалось лишь мгновенье, и вновь все приняло прежние формы.

Младенец потянулся ручкой к стене противоположной входу.

И он пошел в ту сторону, куда указывал малыш, внимательно осматривая при этом стены. Шептал малышу, который дышал все тяжелее, и вновь собирался расплакаться:

— Когда горят на улице огни — ты спи, ты спи, ты спи…Во снах, в их ясной глубине себя ты утопи…Придет пора — в ночи свечой, ты будешь полыхать,Творить, стремиться, создавать, о красоте мечтать.Пока младенец тихо спи, а не гори свечой,Пока в спокойной тишине вся ночь и сны с тобой.

Младенец успокоился не столько от этих слов Барахира, сколько от того, что тот направился в ту сторону, куда тянулся он ручками.

Барахир ступил в некую дымку, которая ту стену, оказывается, обволакивала, и лучше уж было совсем не дышать — жар разрывал легкие… Он закрыл глаза, и, чувствуя, как забился на руках его младенец, сам едва не плача от отчаянья; выставил одну руку вперед, и пошел поскорее.

Уже должна была быть стена, однако он делал шаг за шагом, задыхался, голова стала точно чугунной, клонилась к земле. Шагов двадцать, тридцать было пройдено — он не выдержал, вздохнул, передернулся от этого жара, а младенец забился сильнее.

Чувствуя как разрывается его грудь, он побежал. Он и руку перед собой уже не держал, так как уже не мог думать о том, как бы не ударится, но одно только было: вырваться, вырваться, Вырваться!!! Он бежал, заваливаясь вперед, так быстро, что ежели бы действительно была перед ним стена, так он бы и разбился об нее…

Однако, дымка неожиданно закончилась и он вырвался в новый коридор. Он замер глубоко, часто дыша.

Сделав над собой неимоверное усилие, он взглянул на младенца. Тот был жив. Жив! Лицо его покраснело, из глаз текли слезы, ротик широко раскрылся в крике; но, главное — он был Жив.

Охваченный нежным чувством, Барахир осторожно провел рукою по его русым волосикам, зашептал:

— Ну, ничего-ничего, маленький. Видишь, как мы пробежали. Теперь все позади. Раз ты указывал сюда, значит, где-то здесь и братики твои. Сейчас мы их найдем, и вновь все будете вместе. Значит, выберемся под свет звездный; вы там ручку за ручку себе возьмете, да и заснете, воздух свежий вдыхая…

Младенец, внимательно слушал его нечленораздельный хрип, улыбался, а потом — приложил ладошку к его губам; как бы говоря: «Слова твои, хороши; но лучше бы ты дело делал».

Барахир встряхнул головой, и тут сквозь царящий в ней гул, смог расслышать младенческий плачь — совсем, правда тихий, похожий больше на призрак.

Огляделся, и хоть в глазах еще рябило, понял, что коридор, в котором он стоял гораздо шире своих предшественников, потолка же его не было видно; откуда-то сверху развесилась недвижимая желтоватая дымка. Стены в этом коридоре были из черного гранита, гладко обточенные, без единого вкрапления, без единой трещины; только вот от дымки казалось, что и гранит истлел. В этих стенах были выемки — каждая, метров двух длинною, и метр в глубину. Они тянулись вдаль, и поднимались еще на многие уровни вверх…

Он шел так быстро, как только мог, несколько раз спотыкался обо что-то, однако, под ноги не смотрел. Он выкрикивал, и теперь в его голосе уже можно было различить отдельные слова:

— Где ж вы?.. Маленькие, найти бы вас здесь…

И вот он увидел, какое-то движенье впереди себя. Еще несколько шагов…

Так и есть — из углубления в стене, высовывалась, подрагивала в воздухе маленькая ручка. Вот вновь, сквозь гул услышал он младенческий плач.

— Ага, ага! — выкрикнул он и восторженно, и с болью, уже предчувствуя, что все это нарочно подстроено, чтобы свести все к мрачному финалу.

— Вот, видишь, видишь. — лепетал он. — …Вот и второго братика нашли. Думаю, и третий близко. Как же все счастливо сложилось — да, да? Не будет никаких странствий; вот выберемся мы отсюда и заживем счастливо…

Эти слова он обратил к тому малышу, который лежал в выемке и ничем от первого не отличался. Как только он увидел близнеца, так и перестал плакать. Вдвоем они очень хорошо уместились на руках Барахира, и он почти не чувствовал их веса. Они соединили свои маленькие ручки, и теперь только улыбались, да лепетали что-то.