Ворон - Дмитрий Щербинин

Эти слова он обратил к тому малышу, который лежал в выемке и ничем от первого не отличался. Как только он увидел близнеца, так и перестал плакать. Вдвоем они очень хорошо уместились на руках Барахира, и он почти не чувствовал их веса. Они соединили свои маленькие ручки, и теперь только улыбались, да лепетали что-то.

Он вновь быстро пошел. Шаг за шагом, шаг за шагом — тогда же подумалось ему, что он так долго уже идет, что должен был пройти весь город и находится в это время где-то под рекой.

И вновь стены всколыхнулись. Продолжалось это лишь малое мгновенье, но что-то столь уродливое проскользнуло, что Барахира бросило в дрожь, и вновь он почувствовал, что все это подстроено. Но то колебание, было лишь кратким мгновеньем, и он ничего не успел разглядеть.

Но вот закричал третий младенец.

На этот раз крик раздавался сверху, и, задрав голову, Барахир обнаружил, что метрах в десяти над ним, на самом пределе видимости, свешивается, и маятником раскачивается, ручка младенца.

Барахир дрожащим, хриплым голосом проговорил:

— Да что же это за наважденье такое?.. Кто ж тебе положил на высоту этакую? Как же это быть может… Да ладно, ладно…

А малыши даже засмеялись, услышав голосок своего братика, потянули вверх ручки. Барахир еще раз вздохнул, нагнулся и уложил младенцев в одну выемку (места бы там и для троих хватило); сам же, старался не задумываться, сколь все это неестественно, сколь легко кошмаром может разрушиться. Он ухватился за край той выемки, которая была над ним. Подтянулся, перекинул туда ноги, и, кое-как, удерживаясь руками за гранит, встал, ухватился за следующую.

Таким образом, поднялся он до той выемки в которой лежал младенец, она находилась в шестом или седьмом ряду от пола. Младенец лежал у самого края, а, когда появился Барахир — стал свешиваться навстречу смеху своих братиков.

Юноша чувствовал, что наверху воздух отравленный — в глазах его появлялись темные круги, а голова то все клонилась и клонилась. Он склонился над малышом, осторожно прижал одной рукою к груди, и говорил:

— Ну, вот, маленький. Сейчас мы как-нибудь спустимся. Уж ты не бойся, я то тебя удержу.

И, когда он перевесил одну ногу вниз — начался кошмар. Вновь по стенам пробежала рябь, но на этот раз не мгновенная. Барахир судорожно сжался рукою в край… не гранита, но черной, прогнившей насквозь доски, которая проминалась под его пальцами. Не было больше желтого света: в жуткой, бесцветной дымке едва угадывались уходящие куда-то ряды гнилых досок, и в этих досках были выемки, и в каждой из них лежал истлевший человеческий остов. От многих остались одни только черепа, и их то черные провалы-глазницы, было хорошо видно. Они прямо-таки зияли, буравили своей тьмою.

Видно, Барахир прижал младенца чуть сильнее, раздался хруст — юноша взглянул, и мучительный вопль вырвался из него. В руках его был скелет младенца, тоже истлевший, просохший, от одного этого не сильного сжатия переломившийся, выпустивший облачко костной пыли. Рот неимоверно широко раскрылся в вековечном вопле, и была там тьма. Та самая, вопящая ужасом, тянущаяся тьма! И тут затрещала стала лопаться шейная кость, раздался шипящий, низкий вой.

Когда рот стал раскрываться, а череп трещать — рука Барахира разжалась и скелет полетел вниз, во мрак. В то же мгновенье, вновь по стенам пробежала рябь, и вновь они стали выглядеть так, будто были сделаны из черного гранита, вновь засияла желтоватая дымка. А с низу раздался вопль — вопили два младенца оставленные Барахиром в нижней выемке.

Он метнул взгляд вниз, и увидел последнее мгновение падения выпущенного им младенца. Он смотрел вверх, прямо на Барахира, и в ясных глазках его можно было прочесть удивление — как этот дядя разом стал таким маленьким. А на губах его еще жила та милая детская улыбка, которой он так засиял, когда Барахир взял его на руки. Все это было видно лишь краткое мгновенье, после же чего, он столкнулся с полом, и… стало много крови.

Барахир вцепился пальцами в глаза, до боли сжимая их, едва ли не выдавливая — только бы не видеть, только бы не видеть этого! Его тело перевешивалось назад, но, ужас был так велик, что он и рук от лица не убрал, шипя страшным голосом: «Нет, нет, нет — не было же ничего такого! Не было!»

Потом, когда уже началось падение, руки все-таки отдернулись от лица; и он уж не разумом, но одним инстинктом самосохранения, ловко, по кошачьи перевернулся, и на лету ухватился за один из выступов на противоположной стене. Вновь чернота, вновь скелеты в деревянных выемках! Гнилая доска не выдержала, с треском переломилась, но, все-таки, замедлила его падение: в результате он повалился на пол, и не расшибся, только больно ударился спиною.

Под ним что-то затрещало, и он вскочил, дико вытаращив глаза, уже зная, что увидит. И действительно, под ним на полу лежал раздавленный в порошок скелет; череп остался, но без челюсти….

Он отшатнулся, но все же взглянул в ту выемку, где оставил других двух братиков. Как и следовало ожидать — там лежали два остова, однако руки их так переплелись, что проходили через ребра, через всю грудь друг у друга.

Барахир хотел отвернуться, броситься бежать, однако, какое-то болезненное любопытство удерживало его, и он все разглядывал: на скелетах кое-где остались истлевшие куски одежды. Черепа плотно опоясывали короны. Были, с несколькими устремленными вверх клыками; из глубин их исходило темно-матовое сияние, однако — свет этот не разливался в воздухе, но оставался на поверхности корон. Никаких украшений на коронах не было, но зато из глубин их проступали некие письмена, и, чем дольше Барахир вглядывался тем сильнее они наполнялись огненно-кровавым светом.

— Наважденье. Наважденье! — пробормотал он сорванным, дрожащим, но уже вполне понятным голосом.

Отшатнулся, побежал по коридору, бормоча при этом: «Конечно же, ничего не было!.. Не было!»

Он споткнулся об еще один скелет, и, когда поднялся на ноги, то вновь заполнилось все желтоватым сиянием, вновь взметнулись вокруг стены из черного гранита, а сзади раздался вопль двух младенцев, увидевших смерть своего братика.

— Нет, нет… — бормотал он, продолжая бежать.

Но вот он резко остановился, схватился за лицо, вжался в гранитную стену. Тело его дрожало, и сквозь стон можно было разобрать только: «Нет… нет… Не было… Наважденье…». Но вот вновь он весь передернулся, точно перекосился; и, вдруг отчаянно, безысходно зарыдал.

И вновь он увидел личико разбившегося — оно не могло быть лишь виденьем — он знал, что это был настоящий младенец; вспоминал он и то, как держал на руках его братиков, как волновался за них; как одному из них даже и колыбельную спел.

Барахир оглянулся назад. В глазах темнело, ноги подкашивались. Он заскрежетал зубами, попятился, шепча:

— А что, ежели обманываю себя? Признайся же, что одного младенца разбил… Сейчас ты должен вернуться, взять их и вынести отсюда. Если оставишь — в гибели еще двоих виновен будешь.

Так говорил он, а сам пятился все дальше и дальше — вспоминались и черепа обтянутые коронами, и они казались не менее явными, чем лица.

Захваченный этими переживаниями, он бормотал:

— Ладно, пускай скелеты. Вернешься, увидишь скелеты и…

Тут он вспомнил, что сам упал на один скелет и раздавил; и зашептал быстрее:

— Нет, нет — ты ведь, чувствуешь, что все это бред!

И тогда, решившись окончательно, он развернулся и побежал прочь. Блекло-желтоватая дымка висела удручающе однообразно, без всяких теней — ничто не изменялось, ряды углублений все тянулись и тянулись, и, казалось, конца края им не будет…

Сколько он не бежал, младенческие крики не умолкали, а, напротив, с некоторого времени стали возрастать; и, наконец, прорезались оглушающим, сбивающим с ног ужасом, совсем близко прорезались!

На побелевших, плотно сжатых губах Барахира появилось чудовищное подобие усмешки; и он выплеснул из себя:

— По крайней мере, теперь вы себя выдали! Вы всего лишь призраки, злые духи! Да! Кто, как не злые духи, мог переместится вперед меня! Ну — вот вы себя и выдали! Не боюсь! После того, что пережил — не боюсь! Не повинен в смерти младенца! Давайте — бросайтесь, вцепляйтесь в меня; кровь пейте! Не боюсь!

Он, однако, совсем измучился — голос у него был слабый.

А вопль совсем близко — уже прямо перед ним! Барахир замедлил бег, шатаясь как пьяный, хватаясь руками за стены, сделал еще несколько шагов, и вот выступили перед ним из желтоватого света очертания. На полу лежала бесформенная кровавая груда, над которой возвышалась голова младенца. Голова была живая: у нее были огромные, вылезшие из орбит, покрытые слизистой оболочкой глаза, и там бешено вращались, ревущий чернотою два зрачка — у этой головы не было челюсти, чтобы кричать; зато другие два младенца выбрались из своих углублений, и теперь вот ползли по полу, уже измазавшись в крови своего братика, оставляя за собой темные следы. И у них были эти огромные, страдальческие глаза, и их рты раскрывались все шире, пронзая воздух все большим воплем.