Джойс - Алан Кубатиев

Он презирал Фрейда, питал холодное отвращение к Юнгу (которого считал наемником тех, ко хотел поработить его сознание), но тем не менее с юношеских лет серьезно интересовался снами и их миром. Джойс говорил о них с Бадгеном, с парижскими друзьями, читал и обсуждал многое. Работать в эстетике сна, где формы длятся и умножаются бесконечно, где видения перетекают из банальности в апокалипсис, где мозг использует корни звучаний и преображает их в другие, чтобы назвать свои фантазмы, аллегории и аллюзии, — таким было его новое намерение. Всех, кого мог, Джойс расспрашивал об их снах и грезах с устрашающей дотошностью.

Уильяму Берду он задавал вопросы о том, грезится ли ему, что он читает, и с какой скоростью он читает в этой грезе. Когда Берд признался, что да, но с натугой и по плохо напечатанным книгам, Джойс в него вцепился: знает ли он, что когда ему снится, что он читает, то скорее всего он разговаривает во сне? Но мы не можем говорить так же быстро, как читаем, и потому наш сон изобретает основания для медлительности…

Или он пускался в рассуждения о шумах и звуках во сне, о том, что все, что слышит спящий, превращается в сон. Майрон Наттинг, страстный поклонник психоанализа, пересказывал Джойсу свои сны и дивился, как тонко интерпретировал их Джойс. Он и сам видел сны, если только не сочинял их, — например, Молли Блум в бальном платье, несущую маленький черный детский гробик, похожий на табакерку, подаренную ему крестным, Филипом Макканом. Джойс написал на этот сон очень ядовитую пародию, где Молли смешивалась с Анной Ливией. Но ведь и до этого в Молли Блум слились Нора Джойс, Мари Таллон и Амалия Поппер — это те, кого можно отследить, а сколько менее явных, но не менее ярких для Джойса, амальгамировавших в лаву его эротических видений… А они, в свою очередь, стали Анной Ливией, рекой Лиффи, омывающей мир. В «Поминках по Финнегану» он безоговорочнее, чем прежде, лепит своих героев из смеси мифа и реальности.

Шем и Шоун явно наследуют черты Джеймса и Джона Фордов, дублинских дурачков — их так и называли, потому что они не выговаривали даже своих имен. Все, на что они были способны, это подносить клюшки хоккеистам и таскать рекламные щиты. Но там же проглядывают и сам автор, и Станислаус, и множество персонажей популярных фарсов, комедий и фельетонов, вплоть до старого Ника (дьявола) и святого Мика (архангела Михаила). Возможнее всего, это персонификация архетипов собственного джойсовского мира — подонка и блюстителя, художника и продажного критика, гопника и ботаника, буржуа и анархиста. Джойс слепляет ипостаси, как экономная хозяйка обмылки, но они те, что проносит по миру тот же поток, Река Всех Рек. Улисс, по наблюдению Виктора Берара, возвращается в Итаку нахоженными торговыми путями, и его двойник идет по Дублину дорогами, по которым он ходил уже тысячи раз, но каждый ли раз этой дорогой проходил тот же самый человек.

Джойс всегда стремился вплести факт в сказку, придать сакральность тривиальности, даже бытовизму. Отсюда и его страсть ко всем предрассудкам, коллекционирование их, нумерология и множество амулетов. Не раз и не два он говорил о том, что его книги — не просто книги, но некие заклинания и предсказания. Он высмеивал себя в роли пророка или мага, на этом построен целый раздел «Поминок…», однако для него жизнь решительно есть колдовство, природа есть гигантская книга волшебств и в любой обыденности светится огонь чуда, которое не дается в руки, но может быть засвидетельствовано.

Сэмюел Беккет писал, что для Джойса реальность есть парадигма, иллюстрация к закону, который, возможно, установить не удастся. Но можно высказать более или менее верное предположение. Для Джойса оно явно было в совпадениях. Реальность обретает те формы, какие может, а из мешка выпадают одни и те же номерки, и закрываются одни и те же цифры на карточке лото. Движение постоянно, но у постоянства есть границы. Блум утешается тем, что любая измена, в том числе и Молли, есть одна из бесконечного множества, а любое проявление жестокости есть новое проявление всегдашней жестокости и т. д. Возможно, Джойса крайне заинтересовал бы метод фракталов, когда любая фигура описывается как повторение все уменьшающихся изображений этой фигуры. Ирония и одновременно уважение Джойса к этому закону прокомментированы тем самым видом Корка в пробковой рамке[137], что висел у него в Париже; совпадает все, вот главное правило мира.

Совпадает ли прошлое с настоящим? Этот вопрос среди множества прочих Джойс обязательно задает в «Поминках по Финнегану». Никаких дат, никаких хронологий, разве что догадки о них, но совпадения во всем и для всей вселенной — слова со словами, люди с людьми, события с событиями, пуны, сны, пародии. Паровоз мчится по рельсам, но в полном тумане. Видно только одну дату. 11 марта 1923 года он написал две страницы новой книги — вслепую, на огромном листе грубой бумаги, чтобы прочесть и поправить. Семнадцать лет спустя, 4 мая 1941-го, он возьмет в руки новую книгу.

Глава тридцать первая ПОМИНКИ, ФИННЕГАНЫ, СЛЕПОТА

A strange, unserviceable thing,A fragile, exquisite pale shell… [138]

Новые зубы подоспели вовремя, сели идеально, в них повеселевший Джойс отправился в Лондон с Норой и Лючией — Джорджо остался в Париже.

Кэтлин, младшая сестра Норы, уже собиралась встретить их, из Голуэя приехали Майкл Хили и миссис Барнакл. В пять утра Кэтлин была на Юстон-стейшн и, не увидев там никого, от неожиданности разрыдалась. Но тут появился худой мужчина в темных очках, и она спросила:

— Вы не Джим?

— Боже, Кэтлин, — сказал он, — как мне тебя описали! Откуда у тебя взялись ресницы?

И улыбнулся.

Потом, когда Кэтлин умудрилась потеряться на вокзале, он улыбнулся снова. На ней были ее лучшие вещи, и за столом она вела себя прекрасно, так что Джойс заметил Норе:

— А она вполне.

С ними Кэтлин поехала в Сассекс, где они решили провести лето.

Как ни странно, Джойс оставлял работу ради долгих прогулок и бесед со свояченицей. Возможно, ее поведение и восторг от свободы, которой в Голуэе она не знала, представляли для него чисто антропологический интерес. Он пристально наблюдал, как она по-детски возится с косметикой Норы, тоже запретной для нее. В кои-то веки он пошел к мессе — с ней, предупредив, что лишь для того, чтобы снять эту тему в домашних скандалах. Когда она с радостными воплями покупала у Вулворта чайные чашки для друзей, то он наблюдал за ней почти с умилением. Младшие сестры жен — существа особенные. Биографы описывают ситуацию, когда у Кэтлин лопнула только что купленная замшевая туфелька (редкость по тем временам) и Нора потащила ее в магазин, а управляющий отказался менять пару. Тогда Нора сказала, что ее муж писатель и, если они не поменяют туфли, он опишет это в газете. Хотя Нора спутала писателя с репортером, все же это едва ли не единственный раз, когда она гордо призналась в занятии своего мужа. Управляющий смалодушничал и обменял товар. Джойс купил себе белые брюки, но носить не смог — они просвечивали.