Вся твоя ложь - Гарриет Тайс

ей было там, в том ужасном темном сарае. Робин ничего не рассказывает об этом – наверное, не помнит. Или просто не хочет говорить. Я надеюсь, что, пока она была там, в том страшном месте, она так и не приходила в сознание, не просыпалась и не звала меня в поисках утешения, никого не находя.

Я как-то читала об одном опыте: детенышей обезьян оторвали от своих матерей, а потом к ним в клетки помещали пластиковые копии взрослых обезьян в качестве муляжа их матерей. Естественно, неживые обезьяны не двигались и никак не реагировали на крики этих детенышей. Этот эксперимент потряс меня до глубины души – плач детенышей обезьян так громко звучал в моем сознании, что я почти что физически слышала из оглушительный крик.

Моя собственная мать была такой жесткой и непреклонной, будто она была неживым пластиковым муляжом. Я помню, как все свое детство я снова и снова пыталась заговорить с ней, заставить ее обратить на себя внимание, заслужить ее любовь. Но что бы я ни делала, я всегда была недостаточно хороша, я постоянно доставляла ей сплошное разочарование.

Моя мать годами жила со мной бок о бок в одном доме, готовила для меня еду, стирала мою одежду, но при этом она могла ни разу не взглянуть на меня. Она умудрялась неделями не встречаться со мной взглядом, игнорируя элементарную потребность любого дитя в ласке и любви…

Как только Робин полностью просыпается, мы одеваемся и идем наверх в мою детскую спальню. Время пришло. Мы обсуждали это с ней накануне вечером. Мы будем действовать быстро и жестко. Из этой комнаты, находящейся под самой крышей, открывается самый лучший вид из окна во всем доме. Я смотрю вниз на наш маленький садик на заднем дворе – на горшки с яркими цикламенами, которые я посадила в зиму. А по весне там распустятся нежные крокусы, подснежники и нарциссы.

Я думаю, что эта комната с таким превосходным видом из окна идеально подходит для Робин. Мы непременно вернем себе это место, разорвав тиски ненависти, которые ее сейчас сковывают. Я начала двигаться в этом направлении еще пару недель назад, когда в порыве ярости сгребала в мешки весь хлам из своей разрушенной детской комнаты. Теперь уже недалеко до финиша, чтобы закончить эту работу.

– Отнести этот мусор на помойку? – спрашивает меня Эндрю, поднимаясь по лестнице. – Я уже четыре мешка вытащил из твоей комнаты.

Я протягиваю ему еще несколько пакетов с мусором, который мы уже сгребли, и слушаю, как он тяжело спускается по лестнице до входной двери. Он сказал – из ТВОЕЙ комнаты. Он все еще живет у нас и спит в гостиной на диване. Но он здесь исключительно ради Робин, только и всего. Во всяком случае, именно так я говорю сама себе.

Робин разбирает ящики комода, стоящего у противоположной стены комнаты. Мы с ней обе преодолели свой первоначальный ужас от того, что сделала с моей комнатой Лидия, и теперь занимаемся разборкой этого помещения почти что шутя – весело и непринужденно.

– Смотри. Должно быть, она долбанула ее ботинком или чем-то подобным, – говорит Робин, показывая мне смятую голову пластмассовой куклы. Один ее глаз полностью выбит, другой жутко торчит из глазницы, делая ее похожей на зомби из какого-нибудь фильма про оживших мертвецов.

– Это просто потрясающе, – с сарказмом ухмыляюсь я.

Некоторое время мы продолжаем работать молча. Я нахожу несколько целых страниц из красочного атласа о дикой природе и пытаюсь собрать их вместе, размышляя о том, как я была бы счастлива оказаться в доме, где бы меня любили и ценили.

– Мама, – вдруг резко говорит Робин, перепутывая плавный ход моих мыслей. – Мам, посмотри на это.

В руках у нее старая обувная коробка.

– Интересно, что там может лежать? Я нашла ее в самом дальнем углу нижнего ящика комода. Она совершенно не тронута.

– Ух ты, похоже, ты нашла единственную вещь в этой комнате, которая уцелела после кораблекрушения, – восклицаю я, и мы обе смеемся.

Робин подходит ко мне ближе, пробираясь по замусоренному полу и протягивает мне эту коробку.

– Знаешь, я даже боюсь заглядывать внутрь, – признаюсь я. – Как ты думаешь, что там лежит?

– Мертвая жаба?

– Или отрезанный палец ноги?

– А может быть, это бычье сердце, набитое гвоздями? Я читала, что ведьмы так делали для какого-то ритуала, – говорит Робин, и глаза у нее округляются от ужаса.

Мне в голову проходит весьма заманчивая мысль не открывать коробку вовсе и не смотреть, что за гадость находится там внутри. А просто выбросить ее прямо в мусорный мешок и забыть о ней навсегда. Но я понимаю, что меня будет преследовать и не давать покоя мысль о том, что же там все-таки лежало. Я делаю глубокий вдох, чтобы взять себя в руки. Я прекрасно знаю всю глубину материнской ненависти и злобы. Но теперь она уже ничего не может сделать, чтобы причинить мне боль.

– Давай, мам, поскорее узнаем, что там, и покончим с этим, – подбадривает меня Робин.

И я, собравшись с духом, снимаю с коробки крышку.

– О, – восклицаю я от неожиданности. – Боже мой…

От удивления и растерянности я даже прикрыла рот рукой.

– Что там такое? – интересуется Робин. – Дай мне посмотреть.

Она заглядывает в коробку и достает оттуда матрешку которую