Книга о Боге - Кодзиро Сэридзава

Ты вот в молодости жил на Западе, во Франции. И видел, как бережно там относятся к языку люди, как умело им пользуются… Я уже не говорю о взаимном дружелюбии, помнишь, какие задушевные беседы велись за столом? А когда хозяйка приглашала к обеду гостей? Она, конечно же, заботилась об угощении, но не только о нем, она заранее старательно обдумывала, что бы такое рассказать, как развеселить гостей, какую тему поднять, чтобы вовлечь всех в разговор… Помнишь, как ты мучился в первое время, когда тебя куда-нибудь приглашали? Не знал, о чем и как говорить… А ведь если человек ест молча, значит, ему не нравится угощение, такого больше и не пригласят в дом. Кроме того, тебе часто приходилось быть свидетелем жарких споров между друзьями, супругами, родителями с детьми. Помнишь, как ты боялся, что перепалка между друзьями закончится их окончательным разрывом? Но получалось иначе: спор лишь открывал в собеседниках новые достоинства, спорящие в какой-то момент разражались смехом и их дружба становилась еще крепче. Ты неоднократно бывал тому свидетелем. То же самое в отношениях между супругами и в отношениях между родителями и детьми… Право же, жители той страны полностью оправдали ожидания Бога, которые Он возлагал на людей, наделяя их даром речи. Он ими доволен. Как знать, не потому ли этой стране удалось создать такую замечательную культуру? Что скажешь?

— В Японии считается, что молчание — золото и говорить во время еды — неприлично. Везде свои обычаи. Это совершенно новая проблема, — невольно вставил я.

— Ну, теперь мир стал так тесен, что люди могут жить все вместе, ощущая себя детьми Бога. Какая разница, в какой стране ты живешь, от дурных обычаев надобно избавляться всем. Японцы хранят верность правилу «молчание — золото» и поэтому придают большое значение обходным путям. Возьми, к примеру, те случаи, когда крупные бизнесмены заключают соглашения о совместной работе с иностранцами… Иностранцы обо всем говорят открыто, а японцы свои истинные намерения держат при себе, стараясь быть предельно лаконичными… Это приводит к недоразумениям, возникают разные неприятные инциденты… Да ты, наверное, и сам знаешь… Молчание — золото? Да нет, это тяжкое бремя, тяжелее железного лома… Послушай-ка, Кодзиро, я так долго говорила об этом потому, что у меня к тебе просьба… Прошу тебя, если рядом с тобой окажутся люди, которые молчат, будто язык проглотили, старайся сам заговаривать с ними. Они ведь, может быть, молчат потому, что считают тебя глухим и не решаются обратиться к тебе, даже когда им хочется, а ежели ты заговоришь с ними сам, будут только рады: «А, значит, сэнсэй вовсе и не так уж плохо слышит». В результате ты сможешь поделиться с ними опытом своей долгой жизни, и это им будет на пользу. Когда видишь человека, настолько поглощенного собственными неприятностями, что у него окаменело сердце, не молчи сам как каменный, пытайся его разговорить, не жалей ради этого ласковых слов. Тогда этот человек постепенно забудет о своих неприятностях и сам станет стремиться к общению с тобой…

Я невольно опустил голову.

С того дня, как семья дочери со всем своим многочисленным скарбом свалилась мне на голову, зять, замкнувшись в себе, не произносил ни слова, он словно вдруг окаменел, и общаться с ним было очень трудно, в результате я и сам невольно окаменел и не мог заставить себя заговорить с ним. Я, конечно, догадывался, что он чувствует себя потерянным, нервничает из-за своего нового назначения, но не мог снять с его души это бремя, не мог никак его утешить — и только молча страдал, сокрушаясь о собственном бессилии.

Не в силах смотреть на это, госпожа Родительница нарочно пришла ко мне, со свойственным ей тактом долго говорила о разных посторонних вещах, стараясь незаметно подвести меня к этой важной мысли: я должен стремиться к душевной простоте.

Но ведь и Великий Бог-Родитель совсем недавно присылал сюда Жака, чтобы дать мне точно такой же совет! При этой мысли я устыдился, ощущая себя нерадивым учеником, недостойным такого внимания.

Около месяца тому назад Бог-Родитель, стараясь поднять мой дух, похвалил меня, сказав, что мне удалось всего за два года пройти то, на что обычно человеку требуется десять, а то и двадцать лет, а я, как это ни печально, до сих пор не могу достичь душевной простоты и смирения. И я твердо решил, что отныне стану покорно следовать всем указаниям Бога-Родителя…

Глава шестая

На следующий же день я пожелал зятю доброго утра. Он, ничего не ответив, скрылся в туалетной комнате. Еще раньше, когда я спустился из своей спальни — она же кабинет — в расположенную на нижнем этаже туалетную комнату, то увидел, что дочь, как всегда, уже хлопочет в смежной со столовой кухне.

— С раннего утра на ногах… Пожалела бы себя, — обратился я к ней.

Дочь повернулась ко мне и что-то тихо ответила, но я не расслышал из-за своей тугоухости. Тем не менее на душе у меня стало легче, и я прошел в туалетную комнату. Когда я закончил умываться, до завтрака еще оставалось время, поэтому я уселся в плетеное кресло, стоявшее в том углу столовой, из которого открывался вид на сад, и развернул утренний выпуск газеты. Вскоре появился зять, и мы сели завтракать. К тому времени из студии пришла Фумико и стала помогать сестре на кухне, внучка тоже спустилась со второго этажа и села за стол.

Зять сидит обычно рядом со мной, напротив него Рэйко, справа от нее внучка, а с торца стола слева от меня — Фумико. Такой порядок установился как-то сам собой. Когда мы жили вдвоем с Фумико, то на французский манер ограничивались самым легким завтраком: кофе с молоком, хлеб с сыром или джемом, иногда овощи или фрукты, но после приезда младшей дочери с семейством на завтрак стали подавать еще и какое-нибудь вкусное европейское блюдо из мяса или яиц.

За завтраком зять всегда читает «Японскую экономическую газету». Иногда он обменивается несколькими фразами с сидящей напротив женой — наверное, обсуждает с ней свои планы на день, но поскольку он говорит очень тихо, я обычно ничего не слышу и участвовать в разговоре не могу. Обычно я обращаюсь с ничего не значащими словами к сидящей напротив меня пятнадцатилетней внучке, и она охотно отвечает мне, отчего я испытываю некоторое облегчение.

Зять ест очень быстро, и я, как ни тороплюсь, все равно отстаю от него на несколько минут, однако он всегда ждет, пока я закончу, и только минуты через три после того, как я доем завтрак, отрывается от газеты, молча встает, опираясь обеими руками о стол, и уходит к себе на второй этаж. Это служит сигналом к тому, что завтрак закончен, и я, прополоскав рот, устраиваюсь на плетеном кресле в углу столовой с тремя газетами — своей дневной нормой. Однако после разговора с госпожой Родительницей я уже не замыкаюсь в себе, мое сердце исполнено покоя и уверенности, согрето желанием как можно быстрее расшевелить этого каменного истукана, моего зятя.

Прошло несколько дней.

Однажды меня пришел навестить прежний «каменный истукан» Макото Каваиси. Гостиная была забита вещами, поэтому я вынужден был провести его в столовую, и мы устроились в углу на плетеных креслах друг против друга. Внезапно вспомнив, кем был еще год назад этот человек, я почувствовал, что меня разбирает смех. И вместо обычных учтивых фраз о здоровье и прочем довольно бесцеремонно сказал:

— Рад тебя видеть. А то я уже начал было беспокоиться, не забыл ли ты о том, что стал человеком и не превратился ли снова в замшелого каменного истукана, каким был еще год назад.

— Я просто боялся, что вы заняты… Простите. — И он тоже засмеялся. — Ну уж нет, для того, кто из истукана стал человеком, обратного хода нет.

— Ну и прекрасно… Значит, не все еще потеряно…

— А? Что вы имеете в виду?

— Прости, это я о своем. Если у человека вдруг каменеет сердце, его не так уж и трудно оживить. Как тебе кажется? — Сказав это, я засмеялся.

Каваиси явно растерялся, но тут же взял себя в руки и церемонно сказал:

— Рад видеть вас в добром здравии… Вы не выглядите утомленным даже теперь, работая над столь сложной книгой… Прекрасно! Простите, что мой сын отрывает вас от работы…

— У тебя замечательный сын. Он часто заходит, когда по работе оказывается где-нибудь поблизости, и просвещает меня. Я всегда мечтал о таком сыне. В последнее время мне даже стало казаться, что Макото — мой сын, просто живет отдельно. Так что я всегда ему рад… Беседы с ним развлекают меня и взбадривают. Спасибо тебе за него…

— Сын, побывав у вас, вечером обычно подробнейшим образом рассказывает мне и невестке, о чем вы с ним говорили, и я каждый раз про себя благодарю вас… Недавно я взял у вас несколько записанных с пленки текстов бесед с госпожой Родительницей, мы их читаем с огромным удовольствием… Вам спасибо за то, что моя вера стала более твердой…