Защита от дурака - Владислав Задорожный

Смысл его речей темен был для меня.

Вместе с Бачи, Начи и Рачи в Центре Высокого Обучения. Из любопытства напросился.

Вводят в огромную аудиторию. С трудом свободное. Шумище. Вошел: на пределе возраста, сугорбый, но глаза вместительные — насосы, жадные до впечатлений.

— Нуте, — говорит, — молодые друзья, на чем мы остановись? Итак, последняя четверть пролета перед открытием принципа неглупости и зарождением ЗОД. Прелюбопытнейшая эпоха. Начнем…

И он замолчал. Только насосы — глаза — работают. Я Бачи шепотом: «Почему он только глядит на нас, а — молчит? Когда он начнет?» — «Да ведь он уже начал.» — «Как так начал, когда он помалкивает да таращится на нас!» — А кто гарантирует, что среди студентов нет Дурака? А Дурак, он ведь может не так понять, неверно истолковать. ЗОД чутко охраняет историю от Его посягательств.» — «Выходит, профессор так ничего и не расскажет?» — «Имеющий уши — услышит».

Но, как ни странно, сколько ни трогал я свои, имеющиеся, уши, я ничего не услышал. Профессор даже губами не шевелил. Однако все напряженно слушали, в аудитории была почтительная и внимательная тишина. Некоторые студенты конспектировали. Мне стало скучно и в то же время обидно: восхитительный смысл отчаянной защиты истории от Него не достигал моего умишка… Я, похоже, задремал.

— …и в той же ступени был открыт принцип неглупости агломератов, что создало прочную основу для креации систем Защиты От Дурака, — неожиданно, хрипло, после часового молчания, сказал профессор, нарушив настоявшуюся тишину. Я очнулся. Лекция заканчивается. — «Вопросы, пожалуйста!»

Встал один: с насыщенными серыми пятнами смущения на лице, глаза такие же вместительные, как у профессора.

— Скажите, профессор, неужели все то, о чем вы сейчас так выразительно молчали, — правда?

— Увы, — торжественно произнес профессор.

Больше вопросов не было.

Я возвращаюсь с работы. Центр перекрыт. Шиману тормозят. Лиловые предупреждают, что на площади перед Оплотами — кварталами 999 президентов — собрались нонфуисты. Я с любопытством.

Площадь громаднейшая. Тысячи агломератов. И на трибуне один ярится. Я: кто? Мне: Пим.

Пим! Брат!

Я во все глаза. Обрюзгший. Высокий. Глаза вялые, хотя почти кричит. Нонфуистишка! Слушаю:

— Братья! Восчувствуем! Взыскуйте и обрящете! — речитативом говорит Пим, а толпа подвывает в одобрении. — Ибо дрожит и не дрогнет, ибо колеблется и непоколебима! Скажи себе: истинно верую, — и сгинет душевная боль, и воспрянет к будням своим. Скажите себе: истинно верую в Торжество Разума.

— Веруем! Веруем!

— Сегодня для нашей беседы я выбрал слова Учителя «От дурной привычки нельзя избавиться, выбросив ее в окно. Нужно медленно свести ее по лестнице.»

Чтение — единственный вид спиритуализма, только так мы можем вызвать тени прошлого, чтобы они поддержали нас своей мудростью. О чтении можно сказать, что это телефонная связь между современниками и почтовая, в один конец, между настоящим и будущим.

Мы, нонфуисты, верим в агломерата, в это вместилище порока. Верим в агломерата, в этот зыбучий песок, в эту мертвую воду. Мы верим в агломерата, истерзанного борьбой со злом в себе, со своей глупостью, агломерата, полного суетности и тщеславия. Мы верим в него за его порыв к свободе, за безумную игру воображения, за его головокружение, когда он смотрит на звезды, за его способность быть товарищем, братом; за его смех, за его слезы, за стойкость и мягкость! В Мире нет Дурака! И он есть — в нас самих! Именно из себя мы должны изгнать беса. Это и есть наша система защиты от дурака. И она надежнее электронных ловушек ЗОД!

От дурной привычки не думать или думать, имея в виду только часть предмета, не стараясь охватить мысленным взором пространство большее, чем семь условий якобы победившего разума, большее, чем пространство перед собственным носом, — вот что делает человека дураком, — от этой привычки быть Дураком нельзя избавиться, выбросив ее в окно. Этого нельзя сделать в одно мгновение. Скажем, провозгласив Духовную Революцию, вколов в зад самое премудрое лекарство, придумав похабные условия разума. Нет, наш Учитель, изобразивший в своих трудах глупость агломератии, учил, что и тысяча ступеней не избавит агломератов от проклятия глупости, если оно выбрасывает ее в окно — хотя бы в такое просторное окно, как Защита. Глупость возвращается через дверь. И так без конца. Сводите ее медленно по лестнице, и она зачахнет по пути, все уменьшаясь и уменьшаясь. Нельзя спрятаться от укуса змеи за бетонной стеной ЗОД, если эта змея в твоем сердце!

ЗОД вокруг каждой кнопки ставит десять других кнопок блокировки, чтобы гарантировать нас от случайного жеста Дурака, случайного жеста, который якобы может принести гибель планете. Двери оббиваются стальными листами, чтобы Дурак не проник в квартиры. Вечером, тем паче ночью, мы не выходим на улицы — как же, Дурак нападет! Оскорбит, обидит, изнасилует — еще что? Ни одно решение не принимается толком — обязательно скопом, при этом любой не несет ответственности. Мол, если в скопе окажется Дурак, остальные его остановят. Удивительно, почему семьи у нас не из трех агломератов — ведь так надежней!

Даже трех президентов нам показалось мало. Для пущей гарантии мы их наплодили 999 — разбиты по тройкам, и тройки следят друг за другом — как бы кто не ошибся! Нет ни брата, ни сестры, ни отца, ни матери, ни дочери, ни сына — есть потенциальный Дурак. Ни друга, ни подруги. А в поколении этом-то, текущем-то, Его-то может и не быть! А верят в Него — только бы не видеть, как все кругом летит в тартарары!

Есть ли на свете дураки? Да. Те, кто верит в существование дураков и жестоко преследует их. Других дураков в мире нет.

Есть лишь дурное и оно — случайно в нас. Мы принуждаемы к дурному дурной обстановкой вокруг нас. Сведем же это дурное медленно-медленно вниз с лестницы и простимся с ним.

И возрадуемся началу новой жизни!

Но не противьтесь Дураку насилием — и ослабеет Он, и дрогнет Его сердце, и смягчится, и возопит Он: «Не могу идти и топтать, не могу потворствовать злу в себе и во мне, не могу не задуматься о последствиях дел своих, глядя в их голубиные глаза!» И изрыгнет Он злобу из утробы своей, и пойдет навстречу нам с просветленной душой! И мы приветим Его, раскрыв объятия, понеже и мы остались чисты, не запятнали себя ни злобой, ни, тем паче, недобрым словом, ни преследованием несчастного, обделенного умом и пониманием нравственности.

Братья! Наше время — время потрясения корней. Колоссальная прекрасная система ЗОД не выдерживает напора агломератской глупости.

Рядом со мной агломерат пробормотал, видимо, такой же случайный прохожий, как и я:

— Зачем про смирение-то пристегнул? Выходит, Дурак таки есть? Или нет?

Я застыл, ухватив своим умишком у Пима фальшивую поту: «напор агломератской глупости». Откуда? На планете лишь один Он. Как он может создать целый напор глупости? Один-то? До того, как проявит себя? Даже если Он тайно гадит, то это действительно тайно происходит — и напора невозможно ощутить. Тут Пим опять чушь…

— Все мы, окончательно ошалев, — продолжает петь Пим, — решили, что можем делать все, что нам взбредет в голову, жить, как попало, работать, как придется, — и если мы натворим такое, что творить не стоило бы, так за нашей спиной маячит ЗОД, которая в любой момент нас поправит. ЗОД стала исполинской нянькой. Но нянькой обозленной… грубой, которая раскачивает люльку в остервенении, не умея успокоить распоясавшегося ребенка. ЗОД отчаялась успокоить ребенка и раскачивает люльку так, что ребенок грозит весь выпасть — хотя бы и в Г/А. ЗОД защищает теперь уже себя, а не нас, свои высокие идеалы. А при защите бешеной высоких идеалов можно ненароком скатиться до самых низменных приемов.

Смысл его речей был темен мне. Я бы кишки ему выпустил.

Нонфуисты! Я вспоминал, как сладко было подпалить шерсть Лохматому, как он скулил и как пахло жженым. Нонфуисты! А головешкой в морду?

Обочь шоссейной траншеи дымится перевернутая шимана. Рядом агломерат размахивает руками. Я торможу. Тот ковыляет ко мне. На плече темно-серое пятно. Кровь! Блокировать дверцы, чтобы не пустить?

— Не бойтесь, — стонет странный — упал. Огромное темно-серое пятно. Кого бы в помощь? Втащил его в свою шиману.

— Я не Дурак, — бормочет. — Спасите меня. Я из 16-го города.

— Кто вас знает, — забормотал и я. — В больницу?

— Нет, нет! Домой.

Мы трогаемся. Раны здорово кровоточили. Агломерат сжимает зубы и — пригибается. Ясно. Я вдруг угадываю.

— Бросьте, приятель, — говорю. — На такой скорости никто не различит вашего лица.

В яблочко: он вздрогнул.

— Вышло так, — объясняет. — Закончился спектакль в театре, я с толпой к выходу и — угораздило! — наступил какому-то агломерату на ногу. Он как зашипит: «Дурак!» было в амбицию, как вдруг рядом агломератка как взвизгнет: «Где Дурак?» Все вокруг засуетились, закричали, затолкались. Уже вдалеке ор стоит: «Дурак! Здесь Дурак! В зале Он!» Толпа рванулась к выходу, вынесли меня наружу, порвали комбинезон. Я хотел отдышаться, но тут меня хватают, тащат: «Это Дурак? Кто кричал на него?» Впопыхах — по голове. Тот идиот, который прошипел роковое слово, кричит издалека: «Это не Дурак, я просто обозвал его!» — но не слышат и не слушают. Орут. Знаете, кричащие хуже глухих, стократ хуже. Поволокли меня дальше — ну, я вырвался чудом, побежал, вскочил в первую попавшуюся шиману — и деру.