Защита от дурака - Владислав Задорожный

— Хотят спрятаться друг за дружкой. Каждый в тройке норовит спрятаться, и каждая тройка, в свою очередь, то же старается укрыться. Тройки, которые оказываются впереди проталкиваются внутрь. Они боятся ответственности. Это «танец президентов». А главное, мы никогда не знаем, кто какое решение принял и кому мы за него должны либо сторицей, либо в омут головой.

Все президенты были великолепны, их так много, что я не знаю, на которого смотреть.

— А вот тот, чубатый, — говорит агломераткин голос рядом, похоже, на ногах не держится.

Я ошеломленно оглядываюсь. С остервенением: кто? Но вокруг десятки агломераток — и все смотрят на толпу президентов с одинаково восторженным выражением лица. Очевидно мне послышалось.

Президенты — выступать. К микрофону — и говорить.

Я не все понимаю. Кое-чего не слышу. Голова трещит. Ура! Ох! Разум! В диагоналевых комбинезонах. Ура!

— …Окинем взглядом достижения Разума! Мы…

— … мы также положили конец многовековой борьбе агломерата с природой — мы загнали природу в Аграрку и в резервацию, где она медленно дотлевает и больше уже ничем не грозит агломерату.

— …мы высушили моря и превратили их в колоссальную свалку, видную далеко из космоса, мы превратили планету в Пустицу. Да здравствует Разум!

Толпа владеющих, подхватывая, закричала:

— Да здравствует Разум!

Толпы подвластных пророкотали:

— Да здравствует Разум!!!

— …мы разумно осваивали космос и участвовали всего лишь в полутора миллионах войн и потеряли в них только девяносто два миллиарда агломератов. Эти ничтожные потери Агломерации есть яркое выражение торжества Разума на протяжении всей истории Агломерации! В то время, как мы могли не потерять ни одного агломерата погибшим, мы потеряли всего лишь девяносто два миллиарда. Вот к чему приводит Разум. По-настоящему оценить неповторимость жизни агломерата, глубину этой жизни можно только после того, как он перестал быть. Наше огромное счастье, что мы смогли познать утрату 92 миллиардов агломератов. Тем самым мы остро ощутили неповторимость каждой из этих жизней в оценили горечь потерь. Если бы мы не ценили так высоко жизнь каждого, именно каждого, тогда бы погибло не 92 миллиарда, а намного меньше. Но мы принесли на алтарь самое ценное.

— Да здравствует Разум!

— Да здравствует Разум!!!

— …мы добились того, что стоит одному агломерату солгать в одном конце Агломерации, и эту ложь через несколько долек времени уже принимают за незыблемую правду во всех уголках огромной Агломерации. Это и есть чудо средств коммуникации. А правда — это что? Это то, что никого не обижает.

— Да здравствует Разум!!!

Среди рева толпы я вдруг явственно слышу чье-то:

— Чем трепать языками, Дурака бы лучше изловили. А то чучело его каждую ступень жгут…

Я остервенело кругом. Все с одинаково восторженными лицами. Почудилось?

— Да здравствует Разум!!!

Толпа взвыла миллионноглоточно, дрогнула и серым студнем, колыхнулась в сторону трибуны президентов. Передние готовы повалиться на шеренгу лиловых, не подпускающих публику к трибуне, но внезапно словно упираются в невидимое препятствие.

— Электромагнитный пояс, — поясняет криком Брид. Оказывается, он здесь, не оттерли еще. — Невидимая стена. В комбинезоны всех агломератов вшиты тонкие пластины металла — и пояс отталкивает их со страшной силой.

Толпа продолжала неистовствовать, так что я едва слышу Брида, который мне в ухо.

— За-щи-та! За-щи-та! Ра-зум! По-бе-да! — скандируют кругом, аж уши трещат.

— Вот животы поотьедали, падлы! — прозвенел рядок чей-то. Я не стал оглядываться и искать: кто? Я, наверно, переволновался — и мне чудятся голоса. Может, это мои внутренние голоса? Тогда — о ужас? Нет, во мне нет, не может быть подобных голосов. И в толпе не может. Я брежу.

Внезапно вижу невдалеке агломераша, зажатого среди взрослых. Он истерически рыдает. И вдруг среди всего гама, ора — возможно, по губам — я отгадал, что он кричит: «Мама! Мамуся!»

Он тянется к агломератке, которая не смотрит на него, иступленно орет и рвется вперед, ближе к родным диагоналевым комбинезонам.

Я кричу Бриду, что надо спасать ребенка, но он не слышит. Тогда я стал пробираться к агломерашу. Я толкаю агломератов изо всех сил, грубо, но ни один не обращает внимания. Тут толпа сгустилась еще больше и я остановился в не скольких шагах от агломераша, зажатый в тиски, — дальше не пробиться.

— Да здравствует Разум! Нет Дураку! Нет! Нет!

Агломераш упал. Я — а-а-а! Кто-то большой на

волокут вперед. Не видят — а-а-а! Кто-то на лежащих вскочил, чтобы лучше видеть вперед

— Ребенок! — рву себе легкие. — Ребенка задавили! Расступитесь! О галактика! — Они не слышат.

— Да здравствует Разум!

— Нет — Дураку!

— В порошок Дурака!

— Ура семи условиям Победившего Разума!

— Ребенок! Спасите!

— Мы победили! Мы победим еще лучше!

— О, спасибо Разуму!

— Эй, что тут за дрянь мокрая под ногами?

Брид бьет кого-то наотмашь.

— Пробивайся сюда, — орет мне, — а не то хана. . . . .

. . . . . сидим в каком-то подъезде. Брид бинтует мне голову рукавом от своего комбинезона — оторвал.

— Легко отделались, — еще тяжело дыша, сбивчиво, приговаривает он. Снаружи после умеренной тишины — снова рев.

Жуть.

— Чего там еще? — содрогаюсь.

— Небось чучело Дурака сжигают.

Я выполз из подъезда. Отсюда виден приличный кусок площади перед Оплотом. Над толпами колышется многометровое чучело — лишь отдаленно формой напоминает агломерата. Оно вымазано черным и броско выделяется над серым морем толпы.

Крики сильнее. Президенты неистово у микрофона, стараясь перекричать толпу. Как будто сто ракет стартовали одновременно.

Метнулась вверх точка огня — и вся черная фигура сразу вспыхнула. Стартовали еще двести ракет, и еще двести. Я заткнул уши.

Фигура Дурака медленно горит, и стали вдруг заметны сгустившиеся сумерки.

Я зачарованно смотрю на языки пламени.

Я хочу, как можно скорее, прекратить делать то, что хочется. Ходить и ездить туда, куда мне хочется, распоряжаться своим временем по своему усмотрению. Я хочу прекратить думать то, что мне хочется, и хотеть того, о чем мне думается. Я хочу думать, хотеть и делать только то, что положено. Я хочу перестать быть недоразвитым, гадким, тупым мальчишкой — и стать полноценным живым существом, которое думает, хочет и делает лишь то, что положено. А я то и дело ошибаюсь. Деревенщина!

Немыслимый шум внезапно больше не раздражает, я даже отпускаю уши. Сладкий покой на меня. Дурак неспешно, верно, необратимо горит, и душа моя пылает радостью. Я рванулся бежать на площадь.

Брид подсек меня — и я падаю.

— Не спеши, олух! — шипит Брид.

Я укусил его. Он вскрикнул, но больше драться не стал.

Сидя на покрытии тротуара, я восторженно ласкаю взглядом дрожащий студень толпы. Я с ними, один них. Мои чувства — их чувства.

— Да здравствует Разум! — выкрикиваю я что есть мочи. Чучело внезапно вспыхивает, ломается пополам, рушится прямо на чьи-то головы!

— В клочья Дурака!!!

Даже если бы у меня из горла хлынула кровь, я бы не остановил свой счастливый крик. . . . . . . . . .

— Сейчас начнется праздничный карнавал, — с нехорошей улыбкой говорит Брид. — Это очень веселое мероприятие, поэтому я предпочитаю скромно удалиться. У меня что-то бок разболелся.

— Постой, Брид, а что такое карнавал? — говорю я.

— Это не просто карнавал, это разумный карнавал. Его особенность — каждый на несколько часов становится самим собой.

— Значит, все остальное время, всю ступень…

— Это ничего не значит, — грубо перебивает меня Брид. — Я тебе говорю: на этот карнавал надо являться со своим истинным лицом. Ты что, остаешься? Брось, лучше спрячемся, до моего дома все равно не успеем.

Мы зашли в подъезд. Привычно пахнуло помоями. Голова больше не кровоточит. На улице, как я заметил, происходит странное: агломераты поспешно разбегаются с площади перед Оплотом, пустеют и окружающие улицы. Кто же будет участвовать в веселом карнавале? Брид помалкивает.

Через полчаса улицы пусты. Брид привалился к обшарпанной стене и дремлет. Я, то и дело, выглядываю наружу. Ну, пустыня, Пустица. Это после столпотворения-то. Хотя бы где-нибудь, хоть один прошмыгнул. Даже не видно обычных патрульных шиман лиловых. Фонари льют свет на пустые шоссейные траншеи. Агломерация словно перестала быть. Только посапывание Брида отпугивает мой страх.

Вдруг — сразу, грохотом — музыка!

Брид подскочил и заморгал глазами. Его лицо искривилось от ужаса и отвращения.

— Ты, Бажан, крепкий, нормально переносишь музыку. — говорит.

— Так я ж привык в Аграрке. У нас, что ни вечер, — то песни, а то и танцульки.