Смерть луны - Вера Инбер

Нинель видит во сне ту же площадку у моря, но тоже преображенную. Это сад, или, вернее, ясли, для юных крабов. Целые стада их плещутся в теплой воде под присмотром старого умного окуня в пенсне, покуда проворные скумбрии в полосатых джемперах приготовляют завтрак.

Южные дети видят во сне определенные, простые вещи, то, что они хорошо знают. Но уже утром начинаются непонятности.

Утром их приветствуют деревянные стены, проконопаченные мохом, и сосны в окне. Дети смущены: у них на юге нет таких домов и таких деревьев.

— Какой странный дом, — говорит Нинель. — Весь деревянный, как ящик.

Арлен исследует диковинные стены.

— Это редкий дом, — убежденно говорит он. — Второго такого нет нигде, он сделан специально для нас.

Через полчаса он убеждается, что таких домов сколько угодно.

В сандалиях на босу ногу, с голыми руками и грудью, дети выходят на террасу.

— Где здесь у вас море? — деловито спрашивает Арлен.

Моря нет. Одновременно с этим еще одно открытие: холод. Большая мохнатая туча ползет, цепляясь за вершины сосен, ветер сыр и неласков. И кожа детей, привыкшая к южному солнцу, пупырится. Дети дрожат.

— Когда у вас будет лето, — вежливо говорит Нинель, — мы покажем вам разные игры.

Но южные игры не годятся для севера; кроме того, лето уже наступило. Все по-другому в этом северном крае.

Арлен и Нинель гуляют, кутаясь в осенние пальто.

Они уже изменились, эти южные дети. Они уже забыли о рыбах и думают о грибах, которых пока еще нет, но которые будут. Южный загар сошел с них. Они потеряли южную самоуверенность, они узнали, что лето может быть холодным, ночи светлыми, дни темными; они узнали, что климат и формы жизни многообразны. Арлен и Нинель прошли уже несколько стадий северного развития. Сначала они ничему не удивлялись, рассматривая все чужое как чудачество и заранее зная, что все самое лучшее у них дома. Потом они начали удивляться чужому, не уважая его. Теперь они уважают чужое и стараются понять его: так расширяются их горизонты. Они внимательно слушают разговоры взрослых и, оставшись одни, обсуждают их.

— Никто так не понял природу женщины, как Кнут Гамсун, — сказала однажды старая незамужняя тетушка.

Вечером Нинель спрашивает Арлена, который все знает:

— Ты слышал… она сказала: «кнут Гамсун». Разве у кнутов тоже бывают фамилии?

— Я не слыхал об этом раньше, — честно отвечает Арлен. — У нас дома они без фамилий, но здесь…

Между тем лето идет и идет. Оно настолько холодно, что это удивительно даже для севера. Дожди идут помногу раз в день, дожди разных калибров и разных степеней холода. Ночи холодны, цветов и звезд очень мало, фрукты очень дороги. «Земная ось перемещается», — говорят взрослые. Дети слушают, и постепенно эта ось заполняет их воображение. Они часто умолкают и что-то слушают.

— Тс, тише, — шепотом говорит Арлен. — Вот сейчас, вот слышишь.

— Да, как будто, — не вполне уверенно соглашается Нинель.

Это они слушают скрип земной оси, которая перемещается.

Арлен рассказывает Нинель поразительные вещи про эту ось.

— Она перемещается ночью, когда все спят, — рассказывает он. — Вся земля наклоняется, и моря выливаются. Все эти дожди — это моря, которые падают обратно на землю.

На другое утро Нинель пробует на язык дождевую каплю.

— Она вовсе не соленая! — восклицает она. — Это ты все наврал.

Но Арлен сдается не так скоро. На другой день они находят на лужайке невиданный цветок.

— Ты видишь этот цветок? — говорит Арлен. — Так вот, ему здесь совсем не место. Это южный цветок.

— Как же он попал сюда?

— Ты, значит, забыла про земную ось. Вся земля передвинулась, и семена цветов вместе с ней. Это цветок другого полушария.

Однажды ночью Арлен просыпается оттого, что Нинель не спит. Она действительно не спит. Сидя на кровати, она пишет письмо начальнику будущей полярной экспедиции, Фритьофу Нансену.

— Что ты там пишешь? — спрашивает Арлен. Он подходит и читает письмо. — Ты, ты хочешь лететь на Северный полюс? Женщин туда не берут, это раз. И потом — что ты там будешь делать?

— Если ось перемещается, — отвечает Нинель, — ее необходимо исправить, иначе этому конца не будет. А это можно сделать только на полюсе, там, где она выходит наружу. Теперь ты понимаешь, почему этот Нобиле все летал туда: он боялся, что в Италии тоже наступят холода. Но конечно, один он ничего не сделал. Ось должны починить организованно.

— Ну а ты тут при чем?

— Я буду помогать им строить палатку. Теперь женщина — как мужчина, она может все. Вот прочти, я прямо пишу ему: «Рассчитывайте на меня».

В один из дней, как было обещано, Нинель везут в город, в Зоопарк. Арлен остается дома: он простужен, у него начинается свинка. Вообще, ему не везет, бедному Арлену, и он совершенно неприспособлен для северных экспедиций.

— Ты расскажешь мне про льва? — спрашивает он, мужественно сдерживая слезы.

— Я расскажу тебе про льва, и это даже лучше, чем самому увидеть. Потому что самому надо ходить, а когда начинают болеть ноги, то уже не хочется смотреть.

Нинель говорит, но она сама в это не верит. Просто великодушие подсказывает ей эти слова, великодушие и жалость сильной, здоровой женщины к слабому, болезненному мужчине. Она уезжает, полная благодушия, спокойствия и твердости. Арлен ждет ее весь день.

Она приезжает поздно, очень смутная, очень молчаливая. Арлен сгорает от жажды все услышать.

— Ну, расскажи, — дергает он ее за рукав. — Ну что? Ну как? Кого ты видела: жирафу, тигра? Какой величины слон? Правда ли, что кенгуру носит своих детей в кармане? Почему же ты молчишь? А лев? Видала ли ты льва? Ну что, как он?

Нинель молчит, потом отвечает неохотно и коротко:

— Видела льва. Совсем не похож.

И, сказав это, она горько плачет. Она плачет потому, что испытала тревогу, связанную с познаванием истинной природы вещей.

Не плачь, Нинель! Земная ось переместится еще не однажды. Жизнь твоя только еще начинается. Не плачь, Нинель!

1928

Человек умен

Корнелию Зелинскому

Разговор произошел на лестнице под большими часами, под институтскими часами вузовских жизней.

От тяжелых входных дверей лестница вела прямо к часам, откуда она разветвлялась вправо и влево. Идя налево, студент попадал в аудиторию номер семь, в чьи широко прорезанные окна видны квадраты неба. Идя направо, можно было прийти в помещение, где обитал Иван Иванович.

Разговор произошел на лестнице, когда часы показывали перерыв и в столовой шли бои по линии булок. Великий чемпион первого курса по гребле, синеглазый герой, победитель на лыжных состязаниях, триумфатор, врезавший остриями коньков в алмазный лед реки свои инициалы «П. К.» — «Петр Калугин», — Петр Калугин столкнулся под часами с Мотей Майданником, второкурсником. У Моти Майданника пламенели рыжие волосы, веснушки сидели густо, не меньше двадцати в поле зрения на каждый квадратный сантиметр, и на левой щеке расцветал флюс.

— Мотька, — сказал Петр Калугин, — вчера в Сокольниках мы вдрызг расколошматили второе эмгэу. Мы им показали класс и в прыжках и в беге.

— Ага, — произнес Мотя, — в прыжках. Это интересно. А как зачет?

Петр Калугин потемнел, но ответил с твердостью:

— Сегодня я сдаю переднюю конечность.

— Переднюю. А заднюю когда?

— Заднюю после Нового года: не убежит.

Мотя склонил голову набок и поверх флюса взглянул в окно. И был в этом окне падающий снег московской зимы, снег лыжного пробега, когда так радостно побеждать второе эмгэу, снег зачета, когда сдают переднюю конечность, а заднюю оставляют до Нового года.

— Так, — сказал Мотя. — Прекрасно.

Но было очевидно, что он этого не думает.

Гул наполнял каменные коридоры.

— Приглашаю тебя сегодня на новоселье. Слышишь? — прямо в Мотино ухо закричал Петр Калугин. — Мы переехали. Общежитие ремонтируется. Слыхал? А нас пока в гистологический перевели. Солому у кроликов забрали и нам дали. Слышишь? Мы на ней спим. Тепло в гистологическом. Приходи, Мотька. Слышишь?

— Слышу, — ответил Мотя, почесал веснушки на носу, и толпа разъединила их…

Зачет наступил и прошел. В профессорском кабинете при раннем электричестве лысеющий, непомерно любознательный профессор выпытывал у Петра Калугина то немногое, что тот знал о передней конечности.

— К какому типу вы отнесете человека? — спросил профессор.

— К человеческому — ответил Петр Калугин и умолк, почуяв, что тут что-то не то.

— Человека мы относим к типу сельскохозяйственных животных, — сказал профессор, прикусил карандаш и продолжал: — Какие мышцы могли бы вы мне перечислить в грудной конечности человека?

— Бицепс, — ответил Петр Калугин. — Необходим при легкой атлетике. А также и при тяжелой.