Круглые коленки - Ирина Степановская

чепуха полезла мне тогда в голову. Муж не приехал за мной, потому что разбился. С чего бы ему разбиться, если он катался на лыжах почти как профессионал? Но ведь застряла же в башке эта мысль! Боже, он разбился! Мой какой- никакой, а все- таки муж. А Вовик между тем пил чай у подножия, думая, что я сяду на креселку и спокойно спущусь. Удивительно, что он и мне заказал тогда чай, и меня даже растрогало, когда я об этом узнала. Я давно уже не верю в «око за око» и «зуб за зуб», но сейчас мне хочется, чтобы Вовик подавился бы этим чаем.

Я решила спускаться. Сначала всё шло вполне благополучно, и я не боялась. Потом вдруг налетел небольшой ветерок. Он тоже показался не страшным. Мне не было холодно. От напряжения я даже немного вспотела. Но вдруг с каждым новым поворотом, с новой дугой я стала чувствовать, что лыжи больше не слушаются меня. Неожиданно, в поисках более лёгкого пути, я оказалась на самом краю, на голой ледяной дорожке, снег с которой размели лыжи моих более удачливых собратьев. Сбоку был густой лес. Ветерок сыграл со мной злую шутку. Трасса обледенела. Меня понесло вниз.

Конечно, было бы хуже, если бы я ударилась о дерево головой. Шлемов тогда никто не носил, и я должна благодарить судьбу, что не осталась парализованной на всю жизнь. Мне повезло (я знаю, что к этому надо относиться именно так, сколько бы мне не хотелось относиться по- другому), что я влетела не в дерево, а в тяжёлый снег. Не домчалась до огромных сосен какой- нибудь пары метров. Кости не выдержали силы скручивания. Ноги мои оказались вывернуты в одну сторону, тело в другую, одна рука скрючилась под спиной вместе с палкой. В снегу было тихо, а верхушки сосен шумели вверху под ветром. Сгущалась темнота, навалилось бессилие, и боль от холода чуть уменьшилась. Захотелось покоя. Я закрыла глаза и подумала, что сейчас усну, и будет все равно, но вдруг откуда- то всплыло мамино лицо, и я позвала вслух, громко, без всякого выражения: «Мама!» И тут же услышала вблизи чей- то громкий голос:

– Сюда! Она здесь!

***

Я люблю летать и никогда не боюсь. Чтобы разбиться, надо упасть с высоты, а для этого надо на эту высоту еще вскарабкаться. Я знаю, что я не вскарабкалась, и за это я себя ненавижу. Это ведь надо было умудриться быть такой дурой. Только за Мишу я себя не ненавижу…

Я всегда выхожу из самолёта последней. На аэрофлотовских рейсах меня практически никто не пропускает вперёд, у нас привыкли пробиваться несмотря ни на что. Да я и сама не тороплюсь. Мне жаль выходить из самолета. Командировки у меня бывают редко, кто его знает, когда я еще смогу полететь. Мне нравится даже сам воздух салона – специфический и немного пыльный.

Я отношусь к самолетам, как к живым существам. Я вижу, как они напрягаются, если мы попадаем в зону турбулентности, как дрожат тогда их плоскости, будто это аистенок нерешительно делает свой первый полет. Я мысленно подбадриваю их, называя нежно: «миленький самолётик». Я не думаю об экипаже и о других пассажирах, я даже не думаю о сыне с точки зрения «как же он без меня останется». К счастью, мой сын уже вырос настолько, что я могу не мешаться у него под ногами.

На взлёте я всегда подбадриваю «мой» самолёт. «Ну, миленький, давай, разгонись… Хорошенько! Давай ещё…» Я хвалю его, когда он набирает высоту. «Мы летим. Ты – молодец. Ах, как это славно – летать… Когда летишь, тебя обтекает холодный воздух, но холодный воздух, это не снег, он бодрит, а не замораживает, ты только не поддавайся обледенению, мой дорогой!»

А на посадке я чувствую что- то вроде печали. Несколько минут назад я была ещё высоко, летела над облаками, а сейчас, пронзив влажное марево, я спускаюсь к земле, будто выныриваю из- под одеяла, из прекрасного сна, из которого не хочется просыпаться. Меня волнуют огни, дома и дороги, которые я вижу внизу, я представляю, как я могла бы смотреть на свой самолёт с земли, из окна дома, или по дороге куда- нибудь. В детстве я часто смотрела на самолеты, задирала голову, и как многие думала: «Улечу!». Сейчас мы делаем вираж, чтобы зайти на полосу, и я знаю, что наш самолет садится, приподняв кверху нос, похожий на утку, растопырившую перепонки лап, чтобы спланировать на поверхность воды. Я чувствую, как он вздрагивает корпусом, когда выпускает шасси. Я знаю, посадка нелёгкое дело. Я успокаиваю его, как успокаивают матери детей перед ответственными экзаменами. «Будет всё хорошо, я уверена. Только не наделай ошибок от волнения, милый».

И самолёт опускается всё ниже, я жду его касания с полосой и чувствую разочарование, как только оно происходит, так бывает при окончании долгожданного праздника. Мой полёт завершён, и кто его знает, когда я ещё раз поднимусь в небо. Сегодня меня посадили ближе к проходу – дальше мне не пробраться, но у окна никого нет. Это счастье. Я сижу с вывернутой головой, ощущаю затылком спинку сиденья и смотрю сверху на облака. Они напоминают мне снег, плотный, спрессованный ратраком снег в горах, местами с небольшими сугробами, иногда с разбросанными по поверхности снежными комками. Удивительно, но при виде их я не испытываю каких- то неприятных чувств, хотя призрачная снежная долина очень похожа на настоящую, горную.

Что там в школе говорилось про «привыкший ползать летать не может»? Вот мне всегда казалось, что я обожаю полёт во всех смыслах – явных и виртуальных. Уж если я не могу теперь порхать на своих ногах, то я могу летать в своих мыслях. А тот же Никитин, когда бросал меня, сказал, что я ужасная зануда, скучный, приземлённый человек, зацикленный на своем «эго». Некрасивая женщина. Учёная мышь, которая никогда не превратится не только в принцессу, но даже в лошадь из каретной упряжки. Интересно, почему я будто проглотила язык, слушая его? Могла бы двинуть своей загипсованной ногой ему в челюсть. Но даже желания такого не возникло. Почему я приняла его слова, как данность? Потому что поняла, что это правда?

…Наш самолёт совершил посадку в аэропорту Шереметьево. Температура воздуха в Москве восемь градусов, просим всех оставаться на своих местах. Благодарим, что выбрали компанию «Аэрофлот»…

– Алло? Майя Михайловна, вы сели?

Это Толя, водитель.

– Я буду вас ждать в зале прилёта. Тамара Александровна сказала, чтобы вы не беспокоились. Я отвезу вас