Катынский синдром в советско-польских и российско-польских отношениях - Инесса Яжборовская

Через день германский посол Г. Мольтке передал в Берлин: для Польши Данциг — это символ. Изменение статуса Вольного города — казус белли.

Стали укрепляться западные границы и разрабатывался план на случай войны, который, правда, не успел принять законченную письменную форму. Военные расходы были увеличены, однако план модернизации армии из-за недостатка средств был сокращен. К сентябрю он оказался выполнен лишь на 35% и не принес качественных изменений в структуре вооруженных сил. Между тем Германия, форсируя подготовку к войне, затратила на нее в 45 раз больше средств, чем Польша.

Считаясь с приближением войны, дальновидные обозреватели и политики относили к непременным условиям победы включение в состав сил, противостоявших Германии, Советского Союза.

Крупнейший польский военный теоретик того времени, бывший и будущий премьер-министр польского правительства, генерал В. Сикорский полагал, что грядущая война будет носить тотальный характер и основываться на стратегии блицкрига. Однако эта стратегия не могла быть применена против СССР, который сам способен одержать победу над Германией. Статью-прогноз на 1939 г. в Рождественском номере «Курьера Варшавского» генерал Сикорский так и назвал: «Нереальные планы». Он сомневался, впишется ли сталинский режим в складывающийся блок демократических государств, противостоящий гитлеровской Германии, но надеялся, что в борьбе против фашизма этот режим изменится в сторону демократизации и либерализации.

Обращение за поддержкой к Великобритании, проведение тайных переговоров и получение 31 марта гарантий, с присоединением 13 апреля Франции к британским гарантиям, осуществлялись польским руководством в тех же рамках билатеральных соглашений.

Во время пребывания Бека в Лондоне там проходили англофранцузские штабные переговоры. Преимущество Германии на суше и в воздухе не вызывало сомнений. Был избран вариант наращивания военной мощи, сдерживания Германии, стратегии отступления в начальный период, ведения длительной, экономически изнуряющей войны. В приоритетах Польша не значилась. Все это полностью перечеркивало надежды польских политиков и военных на непосредственную военную помощь Запада. 4 мая во время англо-французских штабных переговоров при рассмотрении ситуации, какая могла возникнуть в случае германо-западно-европейского конфликта при участии Польши и Румынии на стороне Англии и Франции, было записано: «Судьба Польши будет зависеть от окончательного итога войны, а он, в свою очередь, будет зависеть от нашей способности добиться возможного поражения Германии, а не от нашей способности уменьшить нажим на Польшу в начале войны»{7}. И Великобритания, и Франция не были готовы к войне, методов эффективного воздействия на Гитлера не имели. Их гарантии были прежде всего моральной поддержкой, что поляки не сумели распознать{8}.

Делая антигитлеровские жесты, обе страны в то же время не исключали варианта «умиротворения» агрессора. Влиятельная «Таймс» писала 1 апреля 1939 г.: «Новые заверения не обязывают Великобританию защищать каждую пядь земли территории Польши в нынешних границах. Ключевым словом является не целостность, а независимость». В конце апреля бескомпромиссность курса Гитлера на войну стала очевидна, но еще и в августе английская миссия Райли в Гданьске заявила, что не убеждена в жизненном значении Вольного города для Польши{9}.

5 мая Ю. Бек выступил в сейме с разъяснением внешнеполитических установок правительства: оно может идти на уступки Германии до пределов, не угрожающих независимости страны, далее же притязаниям должно давать отпор. «Мы в Польше не знаем понятия мира любой ценой». Бек говорил о неизменности курса в отношении СССР.

В мае был ратифицирован торговый договор.

В мае же генерал Сикорский пришел к выводу, что участие СССР в антигитлеровской коалиции необходимо, и записал в дневнике: «Военный союз Италии и Третьего рейха должен ускорить объединение Европы против Германии. Коалиция должна как можно быстрее включить Советскую Россию, без опоры на Россию мирный блок не победит. Сам факт достижения соглашения с Россией необычайно укрепит шансы сохранения мира»{10}.

10 мая Бек пригласил на беседу проезжавшего через Варшаву В.П. Потемкина и «констатировал необходимость для Польши опереться на СССР в случае нападения на нее Германии»{11}. Советская дипломатия расценила это как доказательство того, что Польше не удастся договориться с Германией. В июне конструктивные беседы с советским полпредом Н.И. Шароновым провели премьер-министр Ф. Славой-Складковский и министр иностранных дел Ю. Бек. Первый констатировал отсутствие взаимных территориальных претензий, второй — вообще каких-либо противоречий{12}.

Было очевидно, что Германия не втянула Польшу в совместные действия против СССР. Однако удельный вес Польши в глазах сталинского руководства уменьшался: она не представлялась для СССР существенным партнером на фоне успехов продвижения к расширению советско-германского сотрудничества. Сталин склонялся в пользу не необходимого для подлинной безопасности объединения всех потенциальных противников блока агрессоров, а геополитического решения в имперском стиле. После того как советский посол в Берлине в середине апреля заявил высокому немецкому дипломату, что идеологические различия не должны влиять на характер отношений двух государств, а другой советский дипломат прямо спросил своего собеседника, не мог ли уход Литвинова способствовать изменению отношения Третьего рейха к СССР, В.М. Молотов прямо выступил с инициативой формирования новой политической основы для налаживания экономического сотрудничества. 20 мая в беседе с германским послом Ф. фон Шуленбургом он поставил вопрос ребром: «...Мы пришли к выводу, что для успеха экономических переговоров должна быть создана соответствующая политическая база»{13}.

Германское руководство откликнулось на эти сигналы предложением о выработке германо-советского политического компромисса, сделанным 30 мая статс-секретарем МИД Германии Э. фон Вайцзеккером поверенному в делах СССР в Германии Г.А. Астахову. На долю последнего выпала сложная миссия ведения секретных летних переговоров в Берлине — формально на уровне бесед с заведующим восточно-европейской референтурой отдела экономической политики германского МИДа К.Ю. Шнурре, на самом же деле как Астахов имел прямой выход на Молотова при помощи шифрограмм и дипкурьеров, так и Шнурре — непосредственно на Риббентропа. Через них и обговаривались условия «политического компромисса», который был нужен Гитлеру, чтобы, исключив партнерство СССР с Англией и Францией, срочно задействовать перевооруженную армию в реализации своих экспансионистских планов. На пути его агрессивных стратегических планов оказалась Польша, которая первой сказала им «нет» и была обречена на скорую расправу, становилась «объектом обоюдных интересов» соседей, не впервые превращаясь в разменную монету. Дело было за тем, чтобы соблазнить Сталина планами совместного переустройства Восточной Европы, разжечь его аппетиты в отношении «жизненно важных интересов России», а для этого, как говорил Вайцзеккер, «в германской лавке есть все товары».

На первой стадии прощупывались возможности для политического сближения и намечалась общая плоскость эвентуального соглашения. 26 июля в кабинете берлинского ресторана «Эвест» Шнурре заверил Астахова в готовности Германии пойти «целиком навстречу СССР в этих вопросах» и трактовать Балтийское море как «общее» и «начисто» отказаться от притязаний на Украину, «(исключая части, входившие ранее в состав Австро-Венгрии, относительно которых положение неясно)». Подведя беседу к польской проблеме, немецкий дипломат готов был предложить основной предмет торга: «Еще легче было бы договориться относительно Польши...»{14}. Стало ясно, что раздел Польши занимает ключевое место в планах нацистов. Астахов имел инструкцию выяснять конкретные предложения германской стороны, но не отвечать на них. Поэтому он стал выяснять ее трактовку отношений в советско-немецко-польском «треугольнике». Он услышал уверения в «крахе германо-польской „дружбы“»: «Эта „дружба“, и ранее бывшая крайне непопулярной в народе, рассыпалась буквально в течение суток. От Данцига мы не откажемся — это можно усмотреть хотя бы из „Майн кампф“». За этим последовал диалог Астахова и Шнурре:

— Ну, а если Польша, скажем, уступит Данциг? Ведь тогда «дружба» может возобновиться и, следовательно, политика в отношении СССР снова изменится в худшую сторону?

— Этого не будет. Восстановиться германо-польские отношения уже не могут. Они расстроились непоправимо{15}.