О чем он молчит (СИ) - Ставрогина Диана

Вопреки ее ожиданиям, на кухне не было настенных часов — только свидетельство в виде гвоздя, оставшегося вбитым в скрытый под обоями бетон; в зале кресла разместились слева от дивана, а ей почему-то помнилось, что должно быть по креслу с обеих сторон; в спальне на прикроватном столике больше не стояла в тонкой золотой рамке миниатюрная акварель с пасторальным пейзажем.

Одним летом много лет назад, Катя, убегая из Сухого фонтана у Новой Третьяковки, вдруг зацепилась взглядом за одну из множества выставленных у лавочников картин и не смогла пройти мимо. Она обожала эту акварель и, переехав в Питер, долго искала ее среди вещей, но так и не нашла. Оказалось, здесь ее не было тоже.

В кармане брюк завибрировал телефон. Катя, коротко взглянув на экран, улыбнулась имени звонившего и подняла трубку.

— Привет!

— Привет новоявленным, или лучше сказать: староявленным — москвичкам! — задорно произнесли в ответ. Катя рассмеялась. — Как добралась?

— Вполне неплохо. Я уже с полчаса в квартире.

— Быстро ты, я думал, поймаю тебя на пороге. Чем в таком случае занимаешься?

Катя осмотрелась вокруг и опустилась на кровать, застеленную видавшим лучшие годы покрывалом, внезапно почувствовав неподъемную усталость.

— Да вот собираюсь с силами, чтобы вещи распаковать. Если не начну сегодня, то не начну никогда. Завтра на работу, круг замкнется, — пошутила она. — Сам знаешь.

— О да, Катерина Сергеевна, ваша страсть к работе всем хорошо известна.

Закатив глаза, Катя ответила, подражая высокопарному тону собеседника, но добавив притом побольше сарказма:

— Ваша страсть к работе, Юрий Романович, тоже всем хорошо известна.

«Юрий Романович» хмыкнул.

— Туше.

— То-то же, — проговорила она довольно. — Ладно, пойду я трудиться на благо чистоты и хозяйственной устроенности. Увидимся завтра.

— Давай-давай. Мы со старичками очень ждали твоего возвращения.

Катя растроганно улыбнулась и призналась почти шепотом:

— И я ждала, Юр.

После разговора Катя позволила себе еще на несколько минут задержаться в спальне, но резко поднялась с кровати, едва мысли потянулись к закрытым дверям прошлого, в которое она намеренно старалась не заглядывать. Бессмысленно ворошить прошедшее, неизменное и горькое. У нее давно другая жизнь.

Загроможденная коробками и чемоданами прихожая при брошенном на нее повторно взгляде раздражала с особенной силой и вызывала желание поскорее навести порядок в и без того неуютной из-за затянувшегося одинокого простоя квартире; отсутствие отдыха перед будущим рабочим днем показалось Кате предпочтительнее постоянных завалов на входе в квартиру.

На самом деле коробки можно было передвинуть к одной стене до лучших времен, вещей Катя привезла не так уж и много: обновленная за проведенные в Питере годы библиотека, любимая посуда, одежда да всякая мелочь, — остальным она собиралась обзавестись уже в Москве. Тем не менее изгнать из собственной квартиры дух очередного перевалочного пункта хотелось как можно скорее.

Только сейчас, осознав как мало она привезла с собой после четырех лет жизни в другом городе, Катя неуверенно подумала, что до сих пор жила как будто на чемоданах — покупала лишь необходимое, не предпринимала попыток исправить недостатки петербургской квартиры, не захотела персонализировать ее, сделать своей: повесив новые шторы на окна, расставив по поверхностям вазы, статуэтки, фигурки на свой вкус, застелив мягкую мебель покрывалами любимого цвета вместо хозяйских зеленых, ведь она всегда не очень-то жаловала этот цвет. Признание стало неизбежным: она с первого и до последнего дня знала, что обязательно вернется домой.

Петербург был прекрасным городом, но он не был Москвой. День за днем Катю что-нибудь да приводило в чувство, стоило ей ненадолго забыть, что ПМЖ в этом городе она обрела не по своей воле. Выходя из квартиры на прогулку, она неуверенно делал один шаг, другой, третий… долго и трудно решая, куда ей направиться. Захотев выпить кофе, тратила уйму времени, заглядывая в окна кофеен — так она искала, в какой из них ей понравится настолько же, как в любимой кофейне в родной Москве. Тогда Катя не знала, что столь же любимых мест уже не найти.

Какими бы чудесными, уютными, красивыми ни казались питерские заведения, они не обладали теплой и родной атмосферой, что ткалась из памятных счастливых событий, веселых встреч с друзьями, повседневной, предсказуемой от и до рутины. Каким бы близким и любимым ни казался ей этот город в каждую из коротких туристических поездок, после переезда он вдруг стал ей чужим. Она двадцать девять лет прожила в Москве и не была готова ждать еще три десятка лет, чтобы почувствовать себя в Питере своей.

Едва ли она даже спустя столько лет сумела бы забыть, что в Петербург ее сослали. Вынужденно. Желая защитить. Спасти ее карьеру. Но ссылка оттого не переставала ссылкой быть. В питерском филиале никто не ждал Катю с распростертыми объятыми: и без нее хватало молодых и перспективных.

Наставники и наставницы, испытывавшие хотя бы скупую привязанность к своим стажерам и уже вполне самостоятельным юристам, к ней, ожидаемо, относились с холодным безразличием, а то и с кичливым ожиданием — она видела иногда на лицах вопросительное: «Ну? Докажи, чего ты стоишь, никому здесь ненужная москвичка».

Катя доказала. Одна, без поддержки и связей, без возможности по-настоящему посоветоваться с коллегами или просто поговорить. Первый выигранный процесс любители сплетен о причинах ее перевода могли списать на везение, на слабо проработанную позицию другой стороны; второй, третий, четвертый — тоже, но затем принижать ее профессионализм стало невозможно. Меньше чем за год Катя донесла до всех одну простую мысль: она своего места достойна как никто другой.

Тогда ей пришлось нелегко, даже несмотря на то, что в профессиональное плаванье она отправилась около семи лет назад. Нельзя было недооценивать уровень ее прежней защищенности: Москве с самого начала долгого и трудного пути ее окружали люди, на которых она могла — или думала, что могла, — положиться. Аверинцев, который сделал из нее настоящего юриста, Юра — ее единственный и самый верный друг, Денис… обернувшийся слабым звеном в этой цепи.

Она знала его с семнадцати лет. Она собиралась за него замуж. Она жила с ним в одной квартире восемь лет. Она доверяла ему как себе. Она думала, что он понимает, что ей важно. Почему ей это важно.

Она по глупости считала, что он, зная железобетонную истину: предательство она не простит, — никогда ее не предаст.

Она оказалась неправа.

Глава 11

Апрель, теплый и солнечный, совсем не похожий на питерский — Катя и забыла, каково это: радоваться ясному голубому небу в пальто нараспашку и легкой обуви в середине весны, — иногда вполне ожидаемо омрачался медленно перетекающими в офисе из пустого в порожнее сплетнями и едва ощутимыми, подобно досадно полученной занозе, кознями некоторых ее новых коллег.

Для Кати, знакомой с точно такими же «приветствиями» с эпохи перевода в питерскую фирму, они не значили ничего. За внешне обозримые пределы корпоративной этики выйти никто не осмеливался — дураков в успешных юрфирмах долго не держат, — а слабые попытки помешать ее работе она легко игнорировала.

Подличали обычно в мелочах: при любой удачной возможности ее новые «поклонники и поклонницы» якобы случайно теряли часть корреспонденции и находили бумаги спустя пару часов, они же якобы ненамеренно готовили нужные Кате документы дольше, чем того требовала поставленная задача, забывали — якобы на самом деле — включить ее в общую рассылку на корпоративной почте или передать важную информацию. Пустяковые затруднения. Ничего по-настоящему вредного, к счастью, не происходило.

Катя, благоразумно не афишируя свою дружбу с Юрой Брестером, одним из юристов-партнеров, благодаря его своевременной помощи, ни разу не попала впросак, несмотря на все старательно вставленные в колеса палки извне. Она заранее знала, что риск подобных нынешней кампаний против конкурентов более чем возможен, и предпочла подстраховаться даже при возвращении в родную фирму.