О чем он молчит (СИ) - Ставрогина Диана

— Ленусик, — Саша резко, словно ей только что ударили в голову два бокала вина, забеспокоилась, прекратив свой рассказ о работе на новом месте. — Ты не с нами. — Слова она протянула с капризной интонацией.

Аня закивала в согласии, продолжая цедить свой коктейль. Лена послала подругам извиняющуюся улыбку.

— Простите, девочки. Задумалась.

Саша хотела было что-то сказать, но Аня ее опередила:

— Лен, случилось что-нибудь? Ты сегодня и правда невеселая. — Тревога в ее голосе была неподдельной. — Все хорошо с Денисом, в студии?

Покачав головой, Лена поспешила успокоить обеих, теперь пристально за ней наблюдавших, подруг:

— Все хорошо. — Она улыбнулась как можно радостнее. — В студии все отлично: учеников прибавилось, я сегодня семь уроков отвела, можете себе представить. Далеко не все мои ученики сразу поют как ангелы. — Саша и Аня рассмеялись. Лена поспешила добавить: — Да и с текилой на голодный желудок нелегко оставаться трезвой. — Теперь они посмеивались уже втроем.

Саша со значением покачала головой:

— Семь занятий в день, а? Помнишь, как ты начинала с трех учеников в месяц?

Лена кивнула.

Конечно, она помнила. Как почти все, кого она знала, крутили пальцем у виска, когда она все-таки решила бросить юрфак и еще раз попробовать поступить в Гнесинку на эстрадно-джазовое отделение. Как затем никто из них не верил, что она в качестве преподавателя по вокалу сможет заработать себе на достойный уровень жизни. К ее счастью все эти люди были неправы и, вероятно, мало что знали о стоимости занятий у действительно компетентных педагогов.

Сразу после окончания одиннадцатого класса Лена пыталась поступить в Гнесинку, но провалилась на втором туре отборочных, и ее уверенность в себе из-за этой неудачи значительно пострадала. Сейчас она, зная ситуацию изнутри, прекрасно понимала, что не пройти в тройку избранных, поступивших на бюджет в главную музыкальную академию страны — событие, далекое от провала, но для нее семнадцатилетней все происходящее казалось трагедией.

В те дни ей никто — даже ее преподавательница по вокалу в родном городе — не подумал объяснить, что в мире высокой конкуренции побеждает тот, кто после отказов пытается лишь сильнее прежнего.

Ее родители, ничего не знающие о творческих сферах деятельности, тем не менее в один голос твердили, что музыка не профессия, и денег с ее помощью не заработаешь, если у тебя их изначально нет. Разницы между шоу-бизнесом и иными областями работы для музыкантов они не знали, и слова Лены о том, что на эстраду она не собирается, их не успокаивали. Зато успокоили ее провалившиеся вступительные.

Конечно, никто не позволил Лене ждать год до следующих экзаменов; пришлось выбирать среди обычных специальностей обычных ВУЗов. Юрфак оказался тычком пальцем в небо. Уже позже Лене стало ясно, что у нее есть неплохие способности к пониманию мира юриспруденции: учеба шла легко, иногда даже интересно, но, к сожалению, нельзя было развивать в себе юридическое мышление без умерщвления эмоциональной чувствительности. По крайней мере у нее не получилось.

Сначала Лене думалось, что она сумеет легко переключаться между двумя версиями себя: одна, рациональная и трезвомыслящая в самых тяжелых ситуациях, с холодной головой на плечах слушает об очередном жестоком убийстве и неосуществленном правосудии; другая, нежная, тонко-чувствующая, поет баллады о любви с бегущими мурашками по коже и разрывающимся от боли о выдуманной на три минуты льющейся мелодии истории любви. Это был отличный план для совмещения разных сфер жизни, но не осуществимый.

Чем дольше Лена ходила на пары, играя в успешную будущую адвокатессу, тем более черствой она становилась. То, что раньше трогало до глубины души, уже не вызывало прежней реакции. Песни пелись сухо, мертво. Лена чувствовала, что начинает терять прежнюю себя, что ей все тяжелее вспомнить, в чем заключалось ее прежнее «я».

Осознание было достаточным ужасающим, чтобы не побояться лишиться финансовой поддержки родителей и очередного провала на вступительных. На середине третьего курса Лена забрала из университета документы, нашла на оставшиеся полгода до летних вступительных испытаний подработку, чтобы вернуться к занятиям с педагогом и подготовиться.

Ни разу после она не пожалела, что, наконец, послушала только себя, а не других.

Аня, будто угадывая ее мысли, подняла бокал, предлагая тост:

— Давайте выпьем за нынешний и будущий успех! И за решительную готовность к переменам ради лучшего!

Лена осушила свой бокал до дна.

Вечер плавно переходил в ночь, опьянение растекалось в Лене затуманенностью в голове и расслабленностью в теле. Куражащиеся на сцене музыканты успешно отвлекали ее от мучивших до этого вечера проблем, пусть она все еще не могла до конца погрузиться ни в текст песни, ни в содержание оживленно-громкой болтовни Саши и Ани о неожиданном весеннем параде бывших в соцсетях. Сознание с трудом стремилось по привычке зацепиться за идущие кругом мысли о Денисе, об их браке, о том, что происходило с ними сейчас. Или скорее с ним?

Все изменялось прямо на ее глазах. Их общий дом словно потерял одного из своих жильцов. Тишина и пустота комнат — не редкость и прежде — теперь ощущались каждой клеточкой тела, каждым неожиданным шорохом, каждым темным уголком, будто из стен и мебели медленно, капля за каплей утекали те признаки, что всегда позволяли чувствовать присутствие Дениса, даже когда сам он был очень далеко.

Лена больше не удивлялась тому, что за последний месяц ее муж уже несколько раз ночевал на работе, хотя ни разу за предыдущие года он не оставался в офисе на всю ночь, всегда возвращаясь в их квартиру, даже если сон в его планы не входил. Она больше не пыталась разобраться в том, что происходит. Она больше не задавала вопросы обеспокоенным голосом, устав слушать бессодержательные оправдания.

В первый раз получив от Дениса сообщение (сообщение! даже позвонить он не осмелился), Лена была крайне удивлена, однако и не подумала волноваться. Действительно, внезапный аврал возможен, и без поездки домой Денис успеет сделать больше. Действительно, Лена предпочла бы одну ночь провести в одиночестве, чем пару часов в тревожных переживаниях о том, что Денис рискует заснуть за рулем.

Один эпизод не значил ничего, но с тех пор она успела подружиться с пустотой их новомодной, сияющей свежим ремонтом квартиры, особенно тоскливой по ночам. Иногда Лене казалось, что мир вокруг обернулся другим: мрачный и угрюмый, он отворачивался от нее, не имея ни малейшего желания объяснить, что и где разваливается прямо сейчас. И почему.

Нельзя было и дальше не замечать, что Денис взял в привычку возвращаться из офиса около полуночи, когда Лена уже заканчивала приготовления ко сну. Она не могла позволить себе нарушить режим и следующим днем сипеть во время урока: певческий голос требовал здорового восьмичасового сна, независимо от того, хотела Лена побыть с собственным мужем хотя бы чуть дольше получаса или нет.

Почти ежедневно они, едва пересекаясь, расходились вновь, и связь, что всегда на том или ином уровне существовала внутри их отношений, ослабевала после каждого быстрого, бестолкового разговора о делах, где еще яснее просматривалась нелепость их нынешней действительности, как бы упорно они вдвоем ни притворялись. Лена — боясь разрушить хрупкое, но все-таки равновесие, а Денис… если бы она только знала, чем руководствовался Денис…

Он даже не пытался заполучить хотя бы немного ее времени: ему всегда требовалось что-нибудь доделать, дописать, дочитать и т.д. и т.п. Отговорки, позволявшие найти ему подходящее извинение, удачно правдоподобные, чтобы нельзя было подумать, будто причина — неожиданный и невероятно важный аврал на работе, а не его стремление свести их общение к минимуму.

Сначала Лена растерянно, будто за стороны, следила за происходящим. Затем, нервничая, переживала, пыталась понять и злилась, натыкаясь на стену безответного вежливого равнодушия. После проснулись подозрения, но им не было ни единого подтверждения: она не так давно невзначай поделилась своими мыслями с Ларой, но та могла лишь подтвердить, что несколько раз, задерживаясь в офисе допоздна, все равно уходила предпоследней — в кабинете Дениса продолжал гореть свет.