Беспокойный человек - Любовь Воронкова

Так решила, и снова стало легко на душе. И снова стала ощутимой радость наступающей весны. Эта радость сверкала в синих, обрамленных ледком лужицах; она сквозила в тонких, пригретых солнцем березовых ветках, висящих над крыльцом; она звенела в оживленных голосах птиц, щебечущих на крыше. Она таилась и в глубине Катерининого сердца, и от этого каждый день казался ей праздником.

Как-то в полдень, после дойки, Катерина, напевая, вышла из коровника и загляделась на небо. Веселые розоватые облака летели, как большие птицы, — видно, там, наверху, очень сильный ветер, так он их гонит! Ветер с запада — жди дождя. Пройдет дождик, смоет застаревший снег, вызовет зеленую травку из земли… Хорошо!

— Смотрите, — засмеялась Тоня, проходя мимо, — Катерина ворон ловит?

— Ступай обедать! — дружелюбно окликнула Катерину тетка Аграфена. — Об чем задумалась?

— Мало ли у молодых девок дум… — вполголоса сказала тетка Таисья. — Ведь целая жизнь впереди! Сердце-то, чай, трепещет, как щегол в клетке. Идем, идем, Катерина!

— Сейчас… только в молочную зайду, — отозвалась Катерина. — Я там платок забыла.

Никакого платка Катерина не забыла в молочной, ей просто хотелось побыть одной, посмотреть на синеву неба, на теплые, потемневшие крыши сараев, на стайки щебечущих воробьев, на березовую рощу — всю рябую и сквозистую, белеющую за дворами…

Вдруг в телятнике хлопнула дверь, и оттуда вышла Маруся Чалкина, молоденькая девушка-зоотехник, которую недавно прислали в колхоз из района. Она быстро взглянула на Катерину и отвернулась, чтобы скрыть свое заплаканное лицо.

Катерина живо окликнула ее:

— Маруся! Ты что? Подожди-ка!

Маруся остановилась и, не оборачиваясь, уткнулась в носовой платок, который выхватила из кармана. Она стояла на дорожке, маленькая, в синей шапочке, с тонкими косичками крендельком, лежащими на плечах, и плакала, будто школьница, получившая двойку. Катерина нахмурилась, большие светлосерые глаза ее помрачнели.

— В чем дело? Кто тебя — Марфа Тихоновна?

— Не буду я больше работать здесь! — всхлипывая и вытирая маленький покрасневший нос, сказала Маруся. — Уеду в район, да и всё!

— Ну, а что случилось-то?

— Ничего особенного… Только я здесь совсем не нужна. Нас не этому учили. А меня все равно здесь никто слушать не хочет. Марфа Тихоновна всегда… будто я пустое место. А скажешь Антону Савельичу — он только уговаривает меня, да и всё. А сам: «Ну что ж, старуха лучше знает!» А раз лучше знает, пусть и делает! — Голубые в покрасневших веках глаза Маруси опять налились слезами. — А сейчас Паша прямо сказала, что я в колхозе нахлебница, только даром деньги получаю…

— Ну, знаешь, — резко сказала Катерина, — я с этой Пашей сама поговорю! И деду Антону скажем!

Маруся нервно усмехнулась:

— А что с Пашей говорить? Она правду сказала. Конечно, даром получаю. Конечно, даром. А я не хочу! Сейчас пойду к председателю, пусть отправляет обратно!

Девушки шли по деревне и разговаривали. Катерина уже давно прошла мимо тропки, по которой она ходит к себе домой, на Выселки.

— Ты, Маруся, не горячись, — дружелюбно говорила Катерина, — подожди. Ты все-таки комсомолка, член нашей организации. Давай сначала поговорим с Сашей Кондратовым, он у нас очень хороший парень. И все-таки наш секретарь. Разве можно такие дела без секретаря решать? Вот зайдем к нему и поговорим.

Смуглый, темноволосый Саша только пришел из амбара — сегодня сортировали семенной овес, подготавливаясь к севу. Он умывался, крепко намыливаясь, — весь пропылился на сортировке. Младший братишка, Костик, поливал ему над тазом.

— Мойся не мойся — все равно цыган! — засмеялась Катерина.

— Беда! — улыбнулась и мать Саши, Матрена Андреевна. — Сколько мыла тратит — страсть! Все думает, что побелеет!

— Полюби меня черненького, — ответил им Саша, разбрызгивая по кухне воду, — беленького-то всяк полюбит!.. Костик, лей, не жалей!

— Вот так, лейте, лейте! Глядишь — по кухне-то и ручьи побегут!

— А мы с Костиком возьмем да и вытрем и пол вымоем! Что нам, привыкать, что ли!

— Ох, Саша, кому ты достанешься, — со смехом сказала Катерина, — счастливая будет: ты ей и пол вымоешь и хлеб испечешь!..

— Ну, та счастливая еще на свет не родилась, — ответил Саша, причесывая перед зеркалом свой черный блестящий чуб.

— Подумаешь, какой красавец нашелся! — заговорили сразу и Матрена Андреевна и Катерина. — Лауреат Сталинской премии!

— Пока не лауреат, а когда-нибудь буду!

— Ох ты! А в Москве еще вчера спрашивали: «Когда же вы Сашку Кондратова на премию выдвинете?» Там уже и орден приготовили! — подхватил шутку Костик.

Только Маруся стояла в сторонке и молча улыбалась, застенчиво поглядывая из-под припухших век.

Матрена Андреевна начала было собирать обед, но Катерина остановила ее:

— Подождите немножко, у нас тут к Саше важное дело.

— Ну ладно, — согласилась та, — поговорите, а я пока пойду корову подою.

Саша, выслушав девушек, сказал серьезно и твердо:

— Никуда никому уходить не надо. А надо работать. Это во-первых.

— А как с ней работать? — вспыхнула Катерина. — Ты же видишь, что она Марусе ничего делать не дает!

— А у Маруси разве голоса нет? Добиваться надо! Марфа Тихоновна не одна колхозные дела решает, есть ведь и правление, есть и партийная организация. Разве не к кому обратиться? Пойди к парторгу, поговори — разберутся, помогут.

— Пойдешь? — спросила Катерина Марусю.

Маруся наклонила голову:

— Ладно.

— Вот, глядишь, и дело наладится! — обрадовалась Катерина. — Саша у нас такой — он слово скажет, и все ясно!

— А вы сами до этого слова додуматься не могли?

В черных глазах Саши Катерина уловила насмешку и рассердилась:

— Ну и ладно! Работать — это во-первых. А уж если хочешь правильно строить речь, то должно быть и во-вторых. Где же оно у тебя?

— А во-вторых мы все должны Марусе помогать. Мы — комсомольцы. Вот ты, Катерина, вместе с ней работаешь. Чем ты ей помогла? Как ты ей помогла? Интересовалась ли ты ее судьбой, пока ее слезы не увидела?

Катерина густо покраснела:

— А я же не телятница…

— Значит, и дело не твое? Вот хороший характер — позавидуешь!

Катерина, встретив горячий насмешливый взгляд Саши, вскочила со стула, будто ее ударили.

— Я хотела! Я давно хотела с Марфой Тихоновной поспорить… Я даже на совещании хотела выступить! Ты думаешь, я не знаю, что сказать?

— Вот и выступи!

— А! «Выступи»! А Рублиху, думаешь, легко переспорить?

Саша поглядел ей в глаза:

— Но переспорить надо?

— Надо!

— Тогда о чем же разговор?

Саша прошелся по комнате и, с улыбкой взглянув на Катерину, добавил:

— А я думал, ты у нас крепкая!

Саша рано остался без отца — отец погиб на фронте в первый же месяц войны — и рано стал хозяином в доме. Кондратовы пережили много тяжелых дней, но никто из них никогда не жаловался. Матрена Андреевна так говорила своему старшему сыну: «А что жаловаться? Зачем на людей свое горе да свою нужду вешать? Сами справляться должны!»

Бывало, что Матрена Андреевна с утра до ночи пропадала в поле на работе, а Саша хозяйничал в доме: топил печку, нянчил младшего братишку. Возится-возится Саша с горшками, да с малышом, да с курами, да с цыплятами — и рассердится:

«Всё девчачьи дела делаю! Разве мальчишки печку топят? Не буду больше!»

А мать скажет:

«Ну, значит, ты не крепкий человек. Крепкий человек не разбирает, девчачьи или мальчишьи дела, но раз надо — значит, делает. Делает и не хнычет. А я ведь думала, что ты у меня крепкий!»

Тогда Саша, мужественно скрывая слезы, отвечал:

«А я крепкий!»

Катерина знала все это. И теперь она рассмеялась Саше в ответ и задорно подняла голову:

— А я и есть крепкая! — И, вкрадчиво заглядывая Саше в глаза, попросила: — Только, Саша, и ты приди. Ладно? Ну просто как член правления приди… С тобой все-таки посмелее!

Производственное совещание началось вечером, после третьей дойки коров.

До самого этого часа Катерина жила с легкой душой. Но, уже всходя на крыльцо правления, она почувствовала, как все-таки тяжело ей будет выступать против человека всеми уважаемого, тяжело бороться с высоким авторитетом старшей телятницы… Ну, а что же делать? Что делать? Раз надо, то какой разговор?

Мать с некоторой тревогой провожала ее на это совещание:

— Ты там полегче, поаккуратней. Не обижай старуху. А еще лучше, если бы и совсем ты ее не трогала. Василий Степаныч за нее горой и дед Антон тоже. Перессоришься со всеми, а к чему?

Катерина ответила ей:

— Обижать не собираюсь, а сказать — скажу. Не могу не сказать, мама. Должна сказать, ведь я же комсомолка! И так слишком долго молчали!