Гнёт ее заботы - Тим Пауэрс

Дверь отворил крепко сбитый юноша, ростом пониже Кроуфорда. Кроуфорд подумал, что он больше походил на подсобного рабочего, чем на студента-медика. Его рыжевато-коричневые волосы, очевидно, лишь за мгновение до этого были откинуты со лба.

― Да? ― сказал юноша.

― А…, ― хрипло произнес Кроуфорд, ― э-э, Генри Стивенс у себя?

― В данный момент нет. Я могу вам чем-нибудь помочь?

― Ну… его друг сказал мне, что я, возможно, смогу получить здесь комнату. Кроуфорд оперся о дверной косяк, стараясь дышать ровно. ― Думаю, это означало, помочь с оплатой за общую гостиную. Его голос был глухой и скрипучий после утреннего вопля.

― Вот как? Юноша на миг вгляделся в его лицо, а затем распахнул дверь. ― Э-э, входите, пожалуйста. Тиррел выселился неделю назад, полагаю, вы об этом слышали, так что помощь нам не помешает. ― Вы тоже… студент-медик? ― неуверенно спросил он.

― Он самый. Кроуфорд шагнул вперед, к теплу и свету и опустился в кресло. ― Меня зовут… Запоздало он задумался, какое же имя выбрать. В голове было абсолютно пусто. Все что пришло ему на ум, совет из записки Аплтона: «Be Frankish». ― …Майкл Франкиш[63].

Юноша, похоже, счел имя вполне правдоподобным. Он протянул руку. ― А я Джон Китс ― в настоящее время студент больницы Гая[64], прямо за углом. Вы тоже из Гая?

― Э-э, нет, я из… святого Фомы[65]. Он был доволен собой за то, что вспомнил название больницы напротив Гая.

Затем Китс заметил темную повязку на пальце Кроуфорда, и это, казалось, его расстроило. ― Вот так палец у вас! Что с ним случилось?

― Немного обеспокоенно Кроуфорд ответил ― А, это… пришлось ампутировать. Гангрена.

Китс бросил на него тревожный взгляд. ― Что ж, похоже, у вас было тяжелое путешествие, ― решился он, наконец, закрывая дверь. ― Вероятно, стакан вина будет кстати?

― Кстати, как горошина у Соломона на кровати, ― сказал Кроуфорд, слишком утомленный, чтобы беспокоиться о смысле сказанного. ― Э-э, да, ― добавил он, поймав взгляд сбитого с толку Китса. ― Какую область медицины вы изучаете? ― поспешно продолжил он, повысив голос, так как Китс ушел в соседнюю комнату.

― Хирургию и фармацевтику, ― последовал ответ. Спустя мгновение Китс вернулся с полупустой бутылкой и двумя бокалами. В четверг я иду в Гильдию Аптекарей[66] сдавать экзамены, тем не менее, практиковать я смогу только после тридцать первого октября.

Кроуфорд взял наполненный бокал и как следует отхлебнул. ― Что, прямо после Хэллоуина? Мне показалось, ты сказал, что изучаешь хирургию, а не колдовское ремесло.

Китс неуверенно рассмеялся, беспокойство возвращалось на его лицо. ― К этому времени я достигну совершеннолетия; тридцать первого мой День Рожденья. Мой…, ― он запнулся, увидев, как Кроуфорд в изумлении уставился на несколько маленьких зернистых голубоватых кристаллов лежащих на книжной полке.

― Что, ― осторожно спросил Кроуфорд, ― это такое?

В этот миг в замке загремел ключ, и высокий мужчина, открыв дверь, вошел внутрь. Он не выглядел столь юным как Китс, а его лицо было комично худым.

― Генри! ― с нескрываемым облегчением воскликнул юноша, ― это Майкл… Мирра?…

― Майкл, э-э, Франкиш, ― поправил Кроуфорд, вставая, но при этом не сводя взгляда с маленьких кристаллов. Их грани посылали яркие иглы отраженного света и, казалось, усиливали жаркое давление в его голове. ― Артур Аплтон… посоветовал мне поискать здесь место для ночлега. Я студент святого Эльма. Он, нахмурившись, помотал головой. ―  Фомы, то есть, ― выдавил он.

Генри Стивенс одарил его добродушной скептической улыбкой, но лишь кивнул. ― Если Артур ручается за тебя, то для меня этого вполне достаточно. Ты можешь… ты что уходишь Джон?

― Да, пожалуй, ― сказал Китс, снимая пальто с вешалки возле двери. Нужно сходить проведать бедных подопечных доктора Лукаса. Приятно было с вами познакомиться, Майкл, ― добавил он, направляясь к двери.

Когда дверь закрылась, Стивенс опустился в кресло и поднял бокал с вином оставленный Китсом. ― Святого Эльма, да?

Несмотря на усталость, Кроуфорд улыбнулся и переменил тему. ― Подопечные доктора Лукаса?

Стивенс чуть заметно кивнул, уступая. ― Юный Джон ― ассистент самого некомпетентного хирурга в Гае. Ассистентам Лукаса всегда хватает гноящихся бинтов нуждающихся в смене.

Кроуфорд махнул рукой на странные кристаллы. ― А это что такое?

Стивенс, похоже, понял, что непринужденный тон Кроуфорда был напускным, судя по тому, как пристально он взглянул на него, прежде чем ответить. ― Это камни из мочевого пузыря, ― осторожно ответил он. Доктору Лукасу достается много таких случаев.

― Я видел мочевые камни, ― сказал Кроуфорд. ― Они совсем не похожи на эти. Они словно… усаженный шипами известняк. А эти больше похожи на кварц.

Стивенс пожал плечами. ― Тем не менее, именно такие извлекает Лукас из своих пациентов. Вот до чего он их доводит. Я ожидаю, что не сегодня-завтра руководство вызовет Лукаса и сообщит ему: «Доктор, с вами у нас совсем не останется пациентов!» Стивенс откинулся в кресле, беззвучно посмеиваясь над своей шуткой. Затем он хлебнул вина и продолжил. ― Видишь ли, Китс, конечно, отнюдь не самый блестящий студент. Таких к Лукасу никогда не назначают. Но все же, он… пожалуй, более наблюдательный, чем считает руководство.

Кроуфорд понимал, что что-то упускает. ― Хорошо…, ― сказал он, пытаясь сосредоточиться на сказанном, ― но зачем он оставил эти штуки?

Стивенс покачал головой с комичной, но очевидно искренней досадой. ― Проклятье, на мгновенье мне показалось, ты можешь знать, ты так пристально на них смотрел! Я не знаю… но помню, как однажды он играл ими, любовался, поднимая их к свету, и все такое, и он тогда сказал, словно самому себе: «Я должен их выбросить. Я знаю, что могу преуспеть в моей настоящей карьере и без них».

Кроуфорд отхлебнул еще немного вина и зевнул. ― А что у него за настоящая карьера? Ювелирное дело?

― Вот бы мерзкие были украшения, а? Стивен посмотрел на Кроуфорда, воздев брови. ― О нет, он, видишь ли, хочет быть поэтом.

Кроуфорд уже почти спал и подумал, что если уж заснет, то проспит добрых двенадцать часов, поэтому он попросил Стивенса показать ему его комнату, и когда Стивенс отвел его туда, бросил чемодан на пол. Он захватил с собой бокал, и теперь на мгновение застыл в коридоре, задумчиво покачивая дюйм вина, остававшийся на дне.

― Ну так, ― спросил он Стивенса, который доставал ему одеяла из бельевого шкафа, ― что общего у поэзии с камнями из мочевого пузыря?

― И не спрашивай меня, ― ответил Стивенс. ― Я не в ладах с изящными искусствами.

Сперва он подумал, что женщина в его сне была Джулией, так как, несмотря на скудное освещение ― они что, были в пещере? ― он видел серебро сурьмы вокруг ее глаз, а Джулия насурьмила брови, готовясь к свадьбе. Но, когда она поднялась, и обнаженная, пошла ему навстречу по мощеному плитами полу, он понял, что это кто-то другой.

Лунный свет скользнул по белому бедру, когда она, мягко ступая, прошла мимо окна или быть может трещины в стене пещеры, и он почувствовал благоухание цветущего жасмина и запахи моря. Затем она оказалась в его руках, и он страстно ее целовал, нимало не заботясь ни о том, что ее гладкая кожа холодна, словно каменные плиты под его босыми ступнями, ни о том чужеродном мускусном запахе, что внезапно коснулся его ноздрей.

Затем они катались по полу, и под его скользящими пальцами была не кожа, а чешуя, и это тоже его не волновало… но мгновение спустя сон переменился. Теперь они были на лесной поляне, по которой Луна разбросала бледные пятнышки света, что мерцали, словно вертящиеся серебряные монеты, когда ветви деревьев над головой раскачивались от дуновений Средиземноморского ветра… Она выскользнула из его объятий и исчезла в подлеске, и хотя он пополз за ней вслед, шелест ее отступления неуклонно отдалялся и вскоре совсем затих.

Но что-то, казалось, отвечало на его призыв ― или это он отвечал на зов чего-то? Как часто бывало с ним во сне, одна личность незаметно перетекла в другую… и он обнаружил себя смотрящим на гору, и хотя он никогда не бывал в этом месте, он откуда-то знал, что это был один из Альпийских пиков. Гора казалась ужасно высокой, полностью закрывая собой угол неба, хотя редкие облака испещрили ее грудь полосами закатных теней, делая очевидным, что до нее были многие мили ― и, несмотря на ее широкоплечий, твердоскулый вид, он знал, что это была женщина.

Боль в обрубке потерянного пальца подняла его до рассвета.

Двумя днями позже он, еле волоча ноги, поднимался по широким парадным ступеням больницы Гая, щурясь на выстроенные в греческом стиле колонны, которые вытягивались вверх, от верхушки арки парадного входа до крыши двумя этажами выше. Солнечный свет, отражавшийся от всех этих гладких камней, казался ему слишком резким, поэтому он позволил воспаленному взгляду вернуться к изучению каблуков Китса, выстукивающих по ступеням прямо перед ним.