Поиск в темноте - Михаил Михеев

Катюшка встрепенулась, как гусарская лошадь, услышавшая звук гвардейской трубы, и вышла из-за стола. Поль вытащил откуда-то бубен — настоящий бубен с погремушками, — вероятно, Вика отыскал его среди своего музыкального реквизита.

Катюшка подняла бубен над головой, прихлопнула:

Шла бабуся из РостоваПосмотреть на Льва Толстого…

Голос высокий и звонкий, даже приятный на слух, если не вдаваться в смысл того, что она поет, а я сразу вспомнила, откуда это ее начало: «Васса Железнова», еще с участием Жарова — эту пьесу я слышала по радио.

Во саду ли, в огороде…

Она закончила озорно и нецензурно, а я вспомнила того же Горького, который говорил, что всякое великорусское сквернословие и пьяное непотребство — это еще не порок… И, глядя на Катюшку, согласилась с Горьким еще раз — Катюшку, на самом деле, нельзя было назвать порочной, на это у нее просто не хватало воображения.

Слегка притопывая и постукивая в бубен, она повернулась к Полю, и он, так же притопывая, начал расстегивать пуговицы на ее блузке, стянул один рукав, Катюшка перехватила бубен, Поль стянул с ее плеч блузку и повесил на спинку стула. Потом распустил застежку-молнию на боку юбки, Катюшка крутнула бедрами, и юбка скользнула по ногам, Поль положил и ее на стул. Наконец упала на пол и комбинация, чулок на Катюшке не было, возможно, она загодя приготовилась к «номеру». Она повернулась к Полю спиной, он расцепил застежку лифчика. На Катюшке остались коротенькие плавочки.

Вика был прав — фигура у Катюшки была куда как хороша.

Присутствующие отбивали такт ладонями, с веселым любопытством поглядывали на меня — для них это чем-то особенным уже не было. Как, впрочем, и для меня — я уже видела нечто похожее на вечере у Аллаховой, только в худшем исполнении. «Номер» был стар, как мир, некий дополнительный штрих в него добавил Поль, думаю, что ни он, ни Катюшка до этого не додумались, тему им мог подсказать тот же Вика.

Поль уже протянул руки к Катюшкиным плавочкам, но она что-то застеснялась — возможно, меня, увернулась от его рук, бросила ему бубен, сделала неуклюжий реверанс, схватила свою одежду и побежала на кухню, сопровождаемая аплодисментами.

Поль стукнул в бубен и с поклоном протянул его мне.

Конечно, это был розыгрыш, не более того, все можно было перевести в шутку. Однако я не стала отказываться. У меня было в запасе лучшее продолжение. Я взяла бубен, поднялась со стула, и это озадачило присутствующих. Вика воззрился на меня с удивлением, даже Поль несколько оторопел, однако тут же нашелся:

— Вам помочь?

— Нет, — сказала я, — в другой раз. — Я повернулась к Вике: — Ты «цыганочку» играешь?

— Эту? — он взял несколько аккордов.

— Эту самую. Только начинай помедленнее. Так сказать — «цыганочку с выходом».

Четыре года тому назад, когда я еще училась в торговом институте (куда поступила по настоянию матери и ушла из которого «по семейным обстоятельствам»), я много и усердно работала в клубной самодеятельности. У нас был хороший режиссер, практикант ГИТИСа, мы ставили вполне солидные пьесы, в том числе «Барабанщицу» Салынского, где я играла заглавную роль — Нилы Снижко. Для тех, кто эту пьесу не видел: Нила Снижко — работник нашей военной разведки, — оставшись в оккупированном немцами городе, ведет рискованную работу, играя роль «офицерской девки» и участвуя в пьяной попойке, зарабатывает себе репутацию танцем на столе «в натуральном виде».

Драматург Салынский, введя в пьесу такой эпизод, предоставил режиссеру-постановщику право выполнять его, исходя из насущных возможностей. И наш режиссер, решив, что «танец на столе» — не бог весть что, начал не с него, а с лихой зажигательной «цыганочки». Он долго возился со мной и я с удовольствием плясала «цыганочку», чувствуя, что она у меня получается. Потом, по сюжету пьесы, мне таки приходилось в купальном костюме забираться на стол и отбивать там чечетку среди бутылок и стаканов, но «гвоздем» моего номера наш режиссер считал-таки «цыганочку».

Вот на нее я и рассчитывала сейчас.

На мне была короткая кофточка с длинными широкими рукавами с напуском, широкая юбка — наряд мой как нельзя более подходил к «цыганочке», хотя, направляясь сюда, я о ней и не думала. Вика начал медленный «выход», я, постукивая в бубен, прошлась по кругу. Я четыре года не танцевала «цыганочку», мне нужно было войти в ее ритм. Но сомнений у меня не было — танцы, как езда на велосипеде, если научишься, так на всю жизнь.

Вика играл задорно, с настроением, и танец у меня «пошел». Я не глядела на зрителей, скользила взглядом поверх их голов, не улыбалась, не старалась, чтобы мое лицо выражало что-то дополнительное, просто танцевала «цыганочку» и хотела, чтобы получилось хорошо.

Потом я бросила бубен Полю, а Вика точно уловил конец и прижал струны ладонью. Я опустила руки и вернулась к столу.

Конечно, мне хлопали. Вика подвинул мне стул.

— Ну и ну! — только и сказал он. — Вы, случаем, не из ансамбля Моисеева?

Не аплодировала мне одна Лариса. Вадим смотрел на меня, а она смотрела на Вадима, и в ее глазах была горечь и тревога. Мне не довелось испытать, что такое ревность так, как о ней писал Куприн в «Суламифи», но я запомнила: «…сильна, как смерть, любовь, жестока, как ад, ревность, стрелы ее, стрелы огненные…» Я верила мудрому библейскому царю и еще раз пожалела Ларису, — чем бы ни закончился мой поиск, не будет у нее радости с Вадимом…

Опустив глаза, она царапала вилкой по скатерти, потом резко встала, включила магнитофон.

— Если сольные партии закончились… — сказала она. Я заметила, что Тобольский собирается ко мне подойти, и поспешно протянула руку Вике… и тут звякнул дверной звонок.

Лариса вышла в переднюю. Я бы тоже с удовольствием посмотрела, кто там еще пришел, но бросить Вику среди танца было нельзя, я только постаралась развернуться лицом к двери. Лариса тут же вернулась, кивнула Вадиму, захватила с туалетного столика сумочку, и они вышли в переднюю вдвоем, прикрыв за собой дверь.

Танцуя с Викой, я поглядывала поверх его плеча и заметила, как дверь чуть приоткрылась, мелькнуло чье-то лицо, чьи-то глаза — мне показалось, что разглядывают именно меня.

Потом опять хлопнула входная дверь, Вадим с Ларисой вернулись, она бросила сумочку на столик.

— Послушай! — сказала я Вике. — Хватит двигаться, пойдем покурим.

— Ты же не куришь?

— Иногда курю. Под хорошую выпивку.

Поль тоже вышел вместе с нами, Геночка не курил, но отправился, для компании, за Полем. В передней я взяла у Вики сигарету и, прежде чем он зажег спичку, подошла к дверям, к своему пальто.

И, вдохнув, почувствовала чуть слышный запах бензина…

ДОМИК В ТУПИЧКЕ

1

После вечера у Ларисы прошло четыре дня.

И вот мы сидим с Максимом в его «Запорожце» и ждем.

Ожидание — всегда нетерпеливо. А так как оно чаще всего связано со временем, то обычно проявляется нетерпение у всех одинаково — ожидающий то и дело поглядывает на часы. Что сейчас и делали мы с Максимом — он глядел на свои, а я на свои, хотя могли бы и не глядеть — перед нами, на приборном щитке, были вмонтированы электрические часы, только на них не было стрелок, а были цифры и пульсирующая голубая точечка, которая как-то плохо увязывалась со временем.

Пятнадцать минут пятого — занятия в лабораторном корпусе водного института заканчивались в четыре.

Вначале мы разговаривали о чем-то, потом замолчали, как будто слова могли ослабить наше внимание. Падал легкий снежок, ветра не было, пушистые снежинки мягко опускались на ветровое стекло, таяли, по стеклу бежали извилистые дорожки, и хотя они были прозрачными, но смотреть мешали, и Максим то и дело включал «дворники», которые прочищали два полукруга.

В квартале от нас, в глубине улицы, был виден подъезд лабораторного корпуса. Люди появлялись в дверях, расходились и налево, и направо, и прямо на улицу. Снег налипал на подошвы, на асфальте оставались черные следы, которые опять заносило снегом.

Вадима Тобольского не было.

Мы ждали его и вчера, но так и не дождались. Или он вышел через другие двери, на задах лабораторного корпуса, и пошел в сторону проспекта, хотя это было ему не по пути. А может, мы просто проглядели его среди других сотрудников института и студентов. Собственно, глядела я одна, Максим Вадима Тобольского в глаза не видел.

Как и вчера, на работе Тобольский был, Максим специально звонил по телефону в секретариат института. Лариса работала в поликлинике во вторую смену и помешать нам не могла.

Наша программа была разработана мною. Максим не внес в нее каких-либо поправок и дополнений, сказав, что свою роль, касающуюся автотехники, постарается выполнить, как договорились. Он пробовал шутить, пытаясь за шутками скрыть беспокойство, так как разделял опасения полковника Приходько, что если я иду верно, то, чем дальше вникаю в окружение Ларисы Шараповой, тем ближе подбираюсь к человеку, который, пряча преступные следы, так умело действует ножом. Но все это были только предположения, и рано было говорить о какой-то реальной, грозящей мне опасности, но она могла возникнуть непредвиденно, внезапно — это понимал и Максим, понимала и я, однако «риск нам по уставу положен!» — поэтому о случайностях мы старались не говорить.