Записки полуэмигранта. В ад по рабочей визе - Александр Шлёнский

В Америке я наладил себе прекрасную диету, при этом требующую минимум кулинарных усилий. Я очистил правильной диетой свою кожу, суставы и позвоночник, стал выглядеть моложе и стройнее. И запачкал голову. Что ж, всё вполне закономерно. Ведь раскладов, при которых выигрывают все части тела, просто не бывает в природе.

Каким образом я испачкал голову? Сейчас объясню.

Дело в том, что работа на моей бывшей родине и работа в США отличаются друг от друга как лёд и пламень. Так же как уровень жизни и темп жизни в этих странах. В США интенсивность труда программиста (и не только его) на порядок больше, чем в союзе прошлых времён и в теперешней России. Все решения здесь принимаются быстро, документации ведётся минимум, поэтому очень многое необходимо либо самому записывать по ходу, либо хранить в памяти. Сроки на выполнение заданий даются крайне ограниченные. Взамодействие с коллегами постоянное и очень интенсивное. Вся работа выполняется командным методом, поэтому постоянно приходиться работать с коллегами — объяснять, показывать, исправлять. Самому слушать объяснения, обучаться по чужим примерам, благодарить за исправления допущенных тобой неточностей. Всё это происходит не в живую, а по большей части по корпоративной электронной почте, а также по телефону. Темп речи американцев вдвое превосходит русскую речь. Надо уметь встроиться в этот бешеный темп, в этот поток, водоворот разнородной информации, вовремя и правильно отвечать на звонки, емэйлы, ходить на разнообразые «митинги» (так здесь называют рабочие совещания). Необходимо уметь работать с огромным количеством программных инструментов, составляющих рабочую среду, и в которых собственно средства разработки исходного кода продукта занимают очень скромное место. Само умение программировать у разработчика программного продукта в софтверной корпорации составляет не более десяти процентов от совокупных знаний. Необходимо также помнить и правильно применять огромное количество корпоративных стандартов кодирования, а не писать код как тебе нравится. При нарушении любого из стандартов написанный тобой код будет немедленно отбракован лидером группы и возвращён на исправление. Исправление может быть самое пустячное: неправильная индентация, то есть отступ от края. Вставлена лишняя пустая строка. Пропущен или неправильно оформлен комментарий. На правильность работы кода это никак не влияет. Зато сильно влияет на отношение к тебе начальства и на то, прибавит ли тебе компания жалования через год или наоборот — предложит тебе поискать другую работу.

В субботу утром в моей голове совершается великий переход. Из состояния американского корпоративного программиста, озабоченного огромной кучей текущих проблем, я должен перейти в состояние русского писателя, мыслителя, философа, отца русской демократии. Блядь! Как же это мучительно больно! Мозги скрипят и клинят. Но я твёрдо знаю свой урок: я ненавижу свою бывшую родину, а значит я не могу о ней не думать. А для того чтобы о ней думать, я должен вытряхнуть из себя весь американский мусор и стать русским. Ты слышишь, сука! Это у тебя на родине я был еврей, человек второго сорта. А здесь, в Америке, я русский, и нихуя ты с этим не сделаешь, хоть удавись. Не на тебе, а на мне лежит ответственность за сохранение подлинной русской традиции и русской культуры, хотя я и еврей. Хотя я и в Америке. Да, вот такие дела братишка! Я по крови еврей, но по национальности русский. А ты… что ж, по крови ты, конечно, русский, да только по национальности ты зэк.

Итак, на мне лежит ответственность за сохранение подлинной русской традиции и русской культуры, и поэтому каждую субботу утром я должен переходить в состояние русского писателя, мыслителя, философа, отца русской демократии. И я совершаю этот великий переход вновь и вновь. Мои мучительные усилия мне во многом облегчает живая местная природа. Мексиканский залив. Сидорки. Великий могучий Атлантический океан. Жаркое пронзительное солнце. Густое тропическое небо. Деревянные рыбацкие постройки. Игрушечно-маленькие катера на чуть волнистом, живом серебряном зеркале залива. Терпкий запах солёной воды и водорослей. Ветхий деревянный пирс. Сквозь прищуренные от яркого солнца веки — размытые силуэты людей с провисшими удочками на фоне ослепительного горизонта. Чаечки-хуяечки, рыбёшки-хуёшки, пеликанчики-пиздюканчики. Чудо, прелесть, только сильная резь в глазах от ярчайшего света. Поебать! Я всё равно не надену тёмных очков. Пусть уроды ебутся в противогазе и нюхают цветы в гондоне, а я хочу ощущать природу в чистом виде. На фоне этой природы голова очищается сама собой, и переход из одного состояния в другое происходит плавно и незаметно. Впрочем, не буду забегать вперёд. Итак, суббота, утро.

8. Сидорки (продолжение продолжения)

Суббота, утро

Суббота! Очередная суббота… Одинокая американская суббота "эмигранта печального образа". Эмигранта- писателя. Моя нынешняя супруга Галка далеко, в Техасе, это дальше чем тысяча миль от меня. Если ехать на машине — выезжать надо рано утром, тогда можно успеть добраться заполночь. Я так ездил к ней на побывку много раз — пятнадцать часов за рулём в один конец. По субботам я жене не звоню. Она мне — тоже. Обычно я звоню ей по будням, с работы. Почему — не знаю. Так сложилось. Пробыв год безработным в период депрессии, я почёл за благо устроиться на работу во Флориде и видеть жену лишь эпизодически, чем видеть её ежедневно, и при этом висеть у неё на плечах в качестве мокрого рюкзака, каковым является безработный муж.

Субботнее утро отличается от будничного тем, что я встаю очень поздно, часов в одиннадцать, потому что сижу до глубокой ночи на работе за компьютером — полирую программные модули, свои и хозяйские, лазаю по Интернету, а в последнее время ещё и пишу эти мемуары, которые ты, урод, сейчас читаешь. Поэтому приезжаю я домой очень поздно, часа в три ночи, а ложусь около четырёх, ведь и музыку тоже надо часок послушать.

Встав, я первым делом принимаю длинную белую таблетку соталола. Эта чудо-таблетка не даёт моему сердцу биться вкривь и вкось, предохраняет его от срыва в мерцательную аритмию, которая преследует его повсюду уже более двадцати лет. Уехал в Америку — и мерцательную аритмию тоже с собой привёз. Разминаю свои заскорузлые от сидячей работы кости и одеревеневший ото сна позвоночник. По старой каратистской привычке грею бёдра, вращаю тазом, машу ногами. Потом опять кручу бёдра, колени, голеностопы, локти, плечи и прочие члены и сочленения, отжимаюсь от пола и подтягиваюсь на двери за неимением дома перекладины. Покончив с утренней разминкой, иду умываться. Включаю свет в ванной комнате, и над зеркалом, укрепленным на стене за раковиной, включаются сразу три яркие лампы. Они не под потолком, а именно на стене, прямо над кромкой зеркала, горизонтально в рядок. Бывает и по пять штук в рядок. Такой здесь стандарт. Вытяжка приветствует меня оглушительным рёвом. Вытяжка включается вместе со светом одним выключателем, поэтому избавиться от рёва можно только если не включать свет. Срать в темноте — не проблема, но вот умываться и бриться без света нельзя. Поэтому я мысленно затыкаю уши, делаю широкий решительный шаг в ревущий bathroom, и приседаю в хорошую, чёткую стойку киба-дачи перед раковиной. Хорошее дело. Сенсей научил меня много лет назад: не ленись, встань в стоечку. Пока ты зубки чистишь, у тебя ноги укрепляются. Привычка — вторая натура.

Я вытягиваю из плоской белой коробочки полупрозрачную зубную бечёвку, пахнущую мятой и фтором, и начинаю зубную экзекуцию под названием flossing. «Флоссать» зубы положено каждый день. Надо намотать бечёвку на пальцы и хорошенько продрать ей все промежутки между зубами, залезть под дёсна, извлечь весь наросший за предыдущий день налёт, потом сполоснуть рот водой с ярко-голубым листерином, и только потом орудовать щёткой. Только так можно избежать зловонючей вони изо рта, гнилых зубов, щербатых дырок во рту и прочих стоматологических прелестей, которыми отличаются жители моей бывшей родины. В Америке гнилой рот не в почёте. После бечёвки мои зубы напоминают вампирские клыки, а изо рта капает в раковину и красиво растворяется в воде яркая алая кровь. Кровь также течёт по подбородку, по рукам, капает на грудь. Ничего страшного. Кровь легко смывается. Я привык к своему утреннему кровавому ритуалу, и если вдруг у меня не хватает на него времени, потому что надо убегать на работу, я делаю это на работе в туалете. Никакие хорошие дела без крови не делаются. Кровь должна проливаться регулярно, таков заведённый мной порядок жизни. А может, и не мной.

Покончив с зубами, я скоблю физиономию бритвой Жиллет, пальцами обрываю волосы на ушах и из ноздрей без наркоза, чищу поры на лице какой-то дрянью на основе персиковых косточек. Потом стою под душем, намыливаю голову шампунем, смываю, вытираюсь и сушу волосы феном. Волосы длинные, потому что я не хожу в Америке в парикмахерскую. Я купил себе машинку для стрижки волос за семь долларов и стригу себя сам. Машинка стоит семь, а посещение парикмахерской как минимум двадцать. Поэтому я мастерски равняю себе виски и чёлку, а все остальные волосы стягиваю на затылке заколкой в конский хвост, который американцы называют pony tail. Кроме того, стричься коротко в этом климате мне и нельзя. Я не местный, к тропической жаре и солнцу сызмальства не привык, и поэтому могу влёгкую заработать солнечный удар. Подушка из волос под шляпой играет роль теплоизолятора и не даёт центральному процессору перегреться. Одна шляпа, при коротких волосах, мою голову от перегрева не спасает. Проверено в Техасе.