Дама в синем. Бабушка-маков цвет. Девочка и подсолнухи [Авторский сборник] - Ноэль Шатле

Птицы в ветвях каштана окончательно разошлись. Одна прямо-таки набросилась на ствол и принялась отчаянно трещать.

— Видишь эту птицу? Это темно-синее, — объяснила Соланж. — В отличие от всех прочих, он клюет, перевернувшись головой вниз.

— Ты интересуешься птицами? — спросила Дельфина, заметив у матери на коленях раскрытую книгу.

— И птицами тоже… Всем понемножку… и ничем особенно… собственно говоря, я…

Соланж не успела договорить: внезапно рядом с ними оказалась Дама-с-рыжим-котом, на этот раз действительно с Морковкой на руках. И уже не прихрамывая.

— Вы оказались правы. Я нашла его у малышки Эмили.

Соланж представила ей Дельфину. Дама-с-рыжим-котом немедленно вывязала, довольно грубой платочной вязкой, целый ряд насчет современной молодежи: очень поучительный для Морковки разговор.

Дельфина, которую это непосредственно касалось, готова была ответить, но мать выразительно ей подмигнула. Как бы там ни было, вязальщица все равно удалилась, продолжая рассуждать о пропасти между поколениями и призывая кота в свидетели.

Наградой за выдержку стало безмолвие. Солнце перестало обстреливать лучами ветки каштана. Птицы смолкли. Поползень перестал трещать и перевернулся, высоко вскинув головку.

Господин, дремавший в кресле рядом, проснулся и принялся рассматривать обеих своих соседок, в особенности Дельфину. Рассматривал долго. Должно быть, старался взломать слегка заржавевшую дверцу в одной из ячеек своей памяти, куда давно не заглядывал, а ведь когда-то она всегда была гостеприимно распахнута навстречу девичьим фигуркам.

Дельфина поздоровалась со стариком, грациозно наклонив голову, потом откинула назад непослушную, как у молодой кобылки, гриву.

Соланж нежно взглянула на эти волосы, так похожие на ее собственные: тот же оттенок воронова крыла, та же вызывающая необузданность. В каком-то смысле они приняли эстафету и, если в этом была необходимость, избавили ее еще от одной заботы, позволили чуть больше расслабиться. Мысль о том, что дочка стала ее преемницей, оказалась бесконечно приятной. Послужила доказательством того, что природа не все и не всегда делает шиворот-навыворот, как в случае с матерью-кукушкой.

Дельфина, кроме всего прочего унаследовавшая и интуицию Соланж, почувствовала на себе материнский взгляд.

— Знаешь, мама, тебе очень идет, когда волосы забраны в узел, — без малейшего лукавства заметила она.

— А главное, так очень удобно, — радостно откликнулась Соланж. — И мои седые волосы… Ты видела, сколько у меня седых волос?

Часы в столовой пробили четыре раза. Пора идти на полдник, пришло время гренков с маслом, печенья, теплого шоколада…

Дельфина словно бы обо всем догадалась — встала, одернула коротенькое обтягивающее платьице, которое удивительно шло ей. Если уж речь зашла о наследственности, с ногами тоже получилось удачно.

— Ну хорошо. Тогда я пошла… — жизнерадостно сказала она.

— Может быть, зайдешь завтра вечером поесть супчика… домой? — спросила Соланж, одновременно думая о своре поклонников, бегущих по следу этих сильных загорелых ног, о клыках, впивающихся в подол коротенького и такого соблазнительного эластичного платья.

— Домой? — Дельфину это, казалось, удивило, но вместе с тем и успокоило. — Да-да, конечно, приду!

Мать и дочь снова обнялись, поцеловались. Дельфина, закинув на плечо ремешок сумки, переминалась с ноги на ногу: детская привычка, она всегда так делала, когда не решалась о чем-нибудь заговорить, и, наверное, подумала Соланж, эта привычка так и останется у нее на всю жизнь.

Начали просыпаться и другие старики. Проснулись и таращат изумленные глаза. Можно подумать, они не могут опомниться от удивления, что снова оказались здесь, как будто, прежде чем уснуть, на всякий случай приготовились совершить великий прыжок. И теперь одни приободрились, испытывая облегчение оттого, что все еще существуют на этом свете, другие же, напротив, выглядят сбитыми с толку и слегка разочарованными.

— Знаешь, мама…

— Да, дорогая моя?

— Когда я сегодня к тебе пришла, у меня было такое странное впечатление в первую минуту…

— Да?

— Да… Представляешь, мне на какое-то мгновение показалось, будто ты — это бабушка!.. Глупость какая, да?

Глупость? Если бы это было так уж глупо, с чего бы Соланж стала улыбаться такой понимающей, такой проницательной улыбкой — улыбкой, от которой словно исходит небесное сияние?

~~~

С возвращением Дельфины в жизни Соланж ровным счетом ничего не изменилось.

Как только они впервые принялись за супчик, Соланж, набравшись смелости благодаря привычному запаху порея, начала рассказывать. Она прекрасно видела, что Дельфина крайне внимательно слушает ее рассказ, когда они, устроившись за кухонным столом, вместе лущили фасоль для кассуле[4] — блюда, от которого она ждала очень многого, потому что слишком уж долго себе в нем отказывала по диетическим и эстетическим соображениям, теперь представлявшимся ей совершенно невнятными.

Так вот, Дельфина, слушая, не проявляла ни малейшего нетерпения или тревоги, хотя несколько ее тонких замечаний показывали, что она, конечно же, все прекрасно понимает, но при этом нисколько не сомневается, что все это — явление временное. Она то и дело смеялась, она проявила интерес к ботаническим исследованиям, посвященным злакам латиноамериканских индейцев. А перед уходом она даже попросила мать показать ей окно Степенного старого господина, то самое окно, под которым стояли Жак и Колетт и откуда он их испепелял…

С того самого вечера, очень важного для Соланж, твердо решившей не говорить ничего определенного насчет того, окончательны ли происшедшие в ее жизни перемены или все еще можно пережрать, — с того самого вечера Дельфина стала регулярно ее навещать. Приходила она и в «Приятный отдых», но призналась матери, что приходить домой на супчик ей все-таки нравится гораздо больше.

Надо сказать, эти моменты близости стали необходимы им обеим еще больше, чем во времена ресторана «У Пьера», где они встречались по вторникам и, словно озорные сестры, запутавшиеся в бесконечных любовных историях, рассказывали друг другу о своих проделках.

На этот раз роли совершенно определились: Дельфина воспламеняется — Соланж тушит пламя; Дельфина расстроена — Соланж ее утешает. Соланж теперь находится там, где, как ей кажется, она все может понять, все услышать, она стала искушенной и всемогущей, такое у нее впечатление, пусть даже Дельфина и говорит ей иногда, улыбаясь: «Мамочка, ты заговариваешься», а Соланж улыбается в ответ.

Приходя к ней ужинать, дочка на всякий случай приносит подарки — флакон духов или забавную блузочку, хотя прекрасно знает, что все это отправится на нижнюю полку шкафа, в одну из картонных коробок, в которые Соланж убрала весь свой прежний гардероб амазонки. Отдав ей подарок, Дельфина тут же устраивается на табуретке у кухонного окна. Она тоже любит комментировать все, что происходит на улице, но все-таки куда чаще пересказывает всякие шумные и беспокойные городские истории, от которых у Соланж голова идет кругом, и при этом в такт поскрипыванию мельнички, перемалывающей овощи, болтает ногами.

Соланж молча слушает, покачивая головой. Это очень полезный рефлекс, приобретенный в «Приятном отдыхе», — вроде бы и участвуешь в разговоре, сопереживаешь, но без малейших усилий.

Иногда Соланж перестает крутить ручку, чтобы лучше расслышать, без помех разглядеть все, что происходит в душе этой девушки, увидеть мельчайшие трещинки. Только теперь она с удивлением замечает, до чего это сложное устройство — душа.

А когда горячий суп уже налит в тарелки и над ним поднимается пар, Соланж в свою очередь начинает говорить, делиться собственными ощущениями. Дельфина глотает суп заодно с советами.

Поздно вечером, перед уходом, должным образом снаряженная и вооруженная, закованная в броню, готовая к схватке со всем миром, она каким-то особенным, довольно забавным тоном произносит: «Спасибо, мамочка». Чувствуется, что Дельфина никак не может выбрать между удовольствием обзавестись наконец-то мудрой матерью и ностальгическим желанием снова вовлечь ее в собственные шалости. И, уже выйдя на лестничную площадку, Соланж неизменно запечатлевает на лбу юной воительницы мирный поцелуй…

Недели и месяцы продолжают сменять друг друга все с той же беспечностью, ловко пригнанные друг к другу без всякой суровой необходимости, напоминая конструкции из дерева и картона, которые мастерит Степенный старый господин. Отношения с ним у Соланж прежние: идиллические, абстрактные и бессловесные.

В один прекрасный день, как раз после того, как дети полдничают и выходят из школы, Степенный старый господин, протянув Соланж какой-то пакет, произнес ровным счетом три слова: «Возьмите для Дельфины». Откуда он узнал, что у нее есть дочь и, главное, как зовут эту дочь? Может быть, он разглядел ее за кретоновой занавеской в один из вечеров, когда Дельфина навещала мать? Если только Дама-с-рыжим-котом не провязала несколько петель на этот счет…