Сладкий вкус огня - Поль Андреота

— На твоем месте я бы забинтовал чем-нибудь палец.

— Именно так я и сделал. Поверь, это никудышная затея. Николь настаивала, чтобы я показал ей рану. Оказывается, она когда-то обучалась на курсах медсестер.

— И что дальше?

— В ту ночь у нас чуть не дошло до развода. В общем…

Я положил трубку на стол и не спеша закурил. Слова Сторка были почти неслышны. Между тем другие слова плыли в моем мозгу. Струйки холодного пота потекли по бокам. «Но это совершенно идиотская идея, — сказал я себе. — Если она еще раз появится — оторву тебе голову, честное слово».

Потом я опять взял трубку.

Когда я вернулся в спальню, Декамп энергично прощупывал спину Ким. Тут — болит, а тут — не болит.

— Перинефральная флегмона, — объявил он, наконец выпрямившись.

— Это серьезно?

— Ничего страшного. Покормим ее антибиотиками, и все будет в порядке. — Он начал писать рецепт.

— Отчего это бывает? — спросила Ким.

— Бог его знает… Какой-то микроб поселяется в организме… Завтра утром пришлю кого-нибудь из лаборатории.

— Когда я смогу вернуться на работу?

— Дней через десять. Ешь побольше йогурта и принимай сульфамиды.

— Роже, у нас зимняя коллекция, сейчас самый разгар, я не могу сидеть тут и вязать десять дней.

Она взглянула на меня.

— Кто это звонил?

— Сторк. Хотел узнать, как ты себя чувствуешь.

Через три дня Декамп позвонил мне утром в офис.

— Слушай, тут кое-какие неясности.

— Что ты имеешь в виду?

— В анализах. Так, небольшая деталь. Но нам лучше все повторить и сделать еще внутривенную урографию.

— Что-что?

— Рентгеновский снимок. Потом я покажу его Годану.

— Но что именно не так?

— Не знаю. Не волнуйся, старина. Возможно, ничего там и нет.

— Но она не ела с понедельника.

— Не волнуйся, говорю тебе. Привези ее в больницу завтра к девяти утра.

Рентген — довольно мучительная процедура. Вас помещают в своего рода пресс и при помощи мехом сплющивают ваше тело до толщины папиросной бумаги. Но Ким держалась превосходно, только ее большие глаза стали еще больше. Она отказывалась быть побежденной.

— Серж, они и дальше собираются меня уродовать? — спросила она, когда мы вернулись в машину. — У меня больше нигде не болит. В чем дело?

Через два дня, когда Годан осматривал ее, я ожидал в коридоре больницы, зажигая каждую минуту по сигарете. Наконец, Ким вышла, и главный специалист пригласил меня в кабинет.

Это был нетерпеливый и довольно бесцеремонный человек с белыми усами и светлыми глазами, которые делали его похожим на Альберта Швейцера.

— Вы доставили своей супруге кое-какие неприятности, не так ли? Во всяком случае, у меня сложилось такое впечатление… — Он впервые взглянул в мою сторону. — Ну, ладно, уверяю вас, у нее нет ничего страшного. Мы осмотрели ее самым тщательным образом. — Он показал на рентгеновский снимок, лежавший на столе. — Все нормально. Но я беседовал с ней довольно долго. Ваша личная жизнь меня не касается. Но я должен предостеречь вас: ваша супруга отнюдь не столь крепка, как кажется. Примите мой совет: обращайтесь с ней осторожней, если хотите, чтобы она оставалась здоровой. Вот и все. Прощайте.

Он открыл дверь, показывая, что аудиенция окончена. В коридоре мне улыбалась счастливая Ким.

VIII

И вдруг лето кончилось. Все оказалось поглощено лихорадкой осени. Еще и еще зрелищ, еще и еще денег, еще и еще любви. На Елисейских полях, где в сумерках внезапно зажигались уличные фонари, глаза искали глаза, пустые глаза, в которых горела золотая пыль и отражались изгибы обнаженных женских тел. Канава купил новую машину. Феррер устроил новую выставку портретов под названием «Рельефы». Он изобрел какой-то новый способ печати. Берни, выходя из кабинета босса, выглядел еще ужаснее, чем обычно. Оказалось, наш любимый редактор может потерять работу, если тираж не достигнет полмиллиона — и быстро… внезапно все в газете затрепетали. Волна паники охватила издательский офис, газетные листы летали по воздуху.

Сторк устраивал оргии в Монфоре. Мы ездили туда однажды (Ким сказала, что это может пойти нам на пользу), но продержались недолго — сказалось отсутствие тренировки. В конце каждого дня я все более остро ощущал, что иду по зыбкой тропинке, не внимая природе и противясь жизни, равнодушный к тому, что производило на окружающий сильное впечатление (этот чудесный английский фильм!), слепой к вечным красотам города (однажды вечером я проезжал в такси мимо Лувра и с полным безразличием взирал на сияющие булыжники мостовой), глухой к музыке, которая приводила в экстаз всю молодежь. Но я продолжал существовать. И приказывал сердцу биться, легким дышать, руке писать… «Стремление к убийству стало неотъемлемой частью жизни этой чрезмерно страстной пары. Достаточно было малейшего инцидента, улыбки или, быть может, слез, чтобы раздался выстрел. И никто не мог сказать заранее, кто окажется жертвой, а кто убийцей…»

Я написал очерк о тяжелой жизни жен шахтеров на северо-востоке Франции во время забастовки. (Газета приняла новое направление: «Поверь, старина, они сожрали достаточно грязи, которую мы им подавали из года в год. Ты знаешь, Серж, люди выросли. Они хотят чего-то нового».) Но пока что ради сохранения прежних позиций был проведен почти тотальный опрос на тему «Новый взгляд на супружескую измену». Поскольку ни одна из опрошенных женщин не призналась в неверности мужу, мне пришлось сочинить все самому.

Внезапно появилась большая новость: Бардо меняла любовника Началась всеобщая паника. Здание сотрясалось от крыши до основания. Команды фотографов рассылались в Кальви, Капри, Капуа. Однажды, двенадцатого октября, я сделал ошеломляющее открытие: у меня нет друзей.

Не с кем было поделиться той вампирической мыслью, которая высасывала мою кровь. Правда, Ким чувствовала себя хорошо или более-менее хорошо. В некоторые вечера она выглядела превосходно, а иногда с трудом вставала утром с постели и казалась необычно вялой. Но больше всего меня тревожило ее ненасытное желание жить, быть в движении, танцевать, ходить в гости, гулять, есть, заниматься любовью, работать. Как будто ее время истекало. Тик, тик, тик, тик. Словно какой-то демон постоянно нашептывал ей: «Поспеши, моя милая, тебе осталось немного».

— Серж, давай сходим куда-нибудь сегодня.

— Но, дорогая, мы и так ходили куда-нибудь всю неделю.

— Да, я знаю. Но я не устала.

И мы выходили из дома. Это было всегда одно и то же: самовлюбленные женщины с жидкими прическами, страдающие одышкой мужчины, которые отводили вас в угол, чтобы поговорить о новых левых демократах. «Серж, есть новый клуб, мы там еще не были. Давай сходим». В клубе пахло потом и звучала та самая пластинка, которая преследовала меня везде, куда бы я ни отправлялся, дома у приятелей, в ресторанах, в машине — какой-то кретин-англичанин, завывавший утробным голосом.

— Дорогая, тебе надо измерить температуру, — говорил я довольно прозаическим тоном, когда мы возвращались.

Может, это был просто плод воображения, но она казалась мне слишком теплой в постели. И она потеряла по меньшей мере восемь фунтов. Но Ким раз и навсегда решила наплевать на термометры, пилюли и докторов. Это была ее «Христианская наука».

— Во всяком случае, я чувствую себя хорошо.

Однажды в субботу она провела весь день лежа в постели и глядя в потолок, даже не пытаясь читать один из тех бесчисленных дешевых романов, которые прежде глотала один за другим.

— Да, — согласилась она около пяти часов. — я чувствую себя нехорошо.

— У тебя что-нибудь болит?

— Какой-то шум в голове.

Не знаю, что заставило меня пойти в кабинет и перерыть кучу старых бумаг в поисках календаря. Но моя догадка подтвердилась: в ту ночь было полнолуние, в ту самую ночь, и я ни с кем не мог поговорить об этом.

Конечно, не с Декампом. Декамп просто лопнет со смеху. И не с моей дорогой тещей. («Я очень беспокоюсь, Серж. Ким стала такой худой, она слишком много работает и питается плохо. Ты ей достаточно даешь мяса? Когда она была маленькой, я иногда заставляла ее есть. Вот, я привезла вам пачку новаросинтостенола, это новое американское средство, которое… Серж, я прошу тебя, заставь ее принимать по две капсулы в день в подслащенной воде. Ты же прекрасно знаешь, что она не станет, если ты ей не скажешь…») И не с X… и не с Y… и не с Z… Ни с кем. Как выразилась одна моя приятельница: одиночество — не такая вещь, которую можно принять или отвергнуть.

Однажды, проснувшись, я сделал второе открытие: вспомнил о своей профессии. Неплохая идея. Я поступлю со всей историей как репортер. Соберу документы, свидетельства очевидцев. Это будет объективный репортаж.

Для начала я отправился за справками в газетный архив и попросил материалы об оккультизме. Получив пачку прессы толщиной в шесть дюймов, я погрузился в ее изучение.