Сладкий вкус огня - Поль Андреота

— Возможно.

— Не могли ли вы действительно потерять его в амбаре? Или он просто выпал, когда вы открывали бумажник?

— Вполне возможно.

Он положил фотографию и долго смотрел на меня, не говоря ни слова.

— Вы любите ее?

— Какое это имеет значение? — спросил я, после того как оправился от изумления.

— Большое.

Аллио встал и прошелся по комнате. Я наблюдал за ним, и хотя он не произнес ни слова, я знал, что он имеет в виду: вся эта история держится лишь на моих иллюзиях.

— Но моя жена действительно больна.

— Ну-ну, болезни бывают от многих причин. Как зовут ту девушку?

— Тереза.

— Тереза, — повторил он. — На таком расстоянии магическое воздействие маловероятно. Видите ли, города рассеивают вредоносные излучения, потому что сами полны ими, и в результате радиус действия оказывается мал. Если только… — и он продолжал, словно сам не верил в свои слова, — если не произошел контакт между вашей женой и Терезой… Я имею в виду помимо вас.

— Нет, это исключено.

— Не могла ли Тереза завладеть каким-нибудь предметом, принадлежавшим вашей жене?

Я задумался.

— Нет. Если только она не похитила волосы.

— Хорошо. А могла какая-нибудь вещь Терезы прикоснуться к вашей жене?

— Что вы имеете в виду?

— Допустим — я не знаю — допустим, она написала вам.

— Она никогда мне не писала.

— Но, может, вашей жене? Она могла просто послать ей… пустой конверт. — Внезапно он повысил голос: Запечатанный конверт!

— Зачем?

— Воск — лучший проводник человеческих флюидов. И если устроить так, чтобы жертва коснулась воска, на котором запечатлен образ…

— Какой образ?

— Изображение… Что случилось?

Я вскочил, не в силах оставаться на месте.

— Можно еще раз прийти к вам?

— Приходите, когда хотите.

Ему пришлось еще раз повысить голос, потому что я уже был на лестнице.

Я вернулся в центр Парижа. «Пробка на бульваре Дидро и улице Риволи, избегайте Больших бульваров» — объявил звонкий девичий голос по радио в машине. Я был слишком взволнован, чтобы придумать какой-то другой путь, и надолго застрял в массе автомобилей, которые, подобно моим мыслям, продвигались вперед судорожными рывками с длительными остановками.

Когда наконец я добрался до офиса Ким — ее стол был одним из четырех в комнате — там сидели четверо посетителей. Двое молодых мужчин держали на коленях раскрытые папки и, перелистывая страницы, возбужденно разговаривали по-английски.

Я сделал ей знак выйти — и немедленно. Моя мимика не терпела никаких возражений. Когда Ким вышла, я шагал взад-вперед перед дверью лифта.

— Что случилось, Серж? Что с тобой? У меня самый разгар приема. Я положил руки ей на плечи.

— Мне нужна твоя помощь. Пожалуйста, постарайся вспомнить.

— Что вспомнить?

— Примерно полтора месяца назад. Вскоре после того, как я вернулся из Тузуна. Постарайся вспомнить одно утро… Постой, я знаю, это было, когда ты осталась в постели на следующий день после уик-энда у Сторков.

— Ну и что?

— Я, как обычно, пошел и собрал почту.

Мои слова сопровождались энергичными жестами. Я наклонился, словно собирая письма с пола, как это происходило каждое утро в течение последних четырех лет. Когда звонила консьержка, примерно в четверть десятого, я обычно был в ванной. Потом с полотенцем на шее я шел собирать письма, просунутые под дверь и, возвращаясь, быстро просматривал их. Большинство писем было для меня, а остальные я передавал Ким, которая еще лежала в постели.

— Ну? — повторила она

— Там был один конверт. Большой коричневый конверт для тебя, раза в два больше обычного.

Она смотрела на меня, открыв рот, пытаясь понять, к чему я клоню.

— Да, — сказала она.

— Ты припоминаешь что-нибудь?

— Нет, но продолжай.

— На обороте конверта было пять печатей из красного воска. Одна в середине и по одной в каждом углу. Это меня особенно волнует.

— Почему?

— Ким, пожалуйста, постарайся вспомнить. Ведь это довольно необычно — получать конверты с печатями.

— Не знаю. Но что тут такого важного, дорогой?

— Сейчас не время об этом. — Я почувствовал раздражение. — Мы никогда не получали таких конвертов.

— Нет, получали. Помнишь, как прошлой зимой Франсуа Патрис устроил средневековую вечеринку? Приглашения были в виде пергаментных свитков с восковой печатью и лентой.

— Я не говорю о прошлой зиме. Я…

— Я получаю целые тонны документов. Все пресс-атташе в Париже посылают мне свои материалы, надеясь, что я помещу их в газете. Но что с тобой, Серж, послушай, у меня важный прием. Это — представители Брустера, крупного лондонского дизайнера, и мне совершенно необходимо получить информацию для следующего номера Он выходит во вторник.

Я поймал ее за локоть.

— Одну секунду. Ты разломила печать руками, не так ли?

— Ну ладно, — похоже, она смирилась с моим допросом. — Я сломала печати, что из того?

— И ты не помнишь, что было внутри?

— Мы пошли по второму кругу, — сказала она. — Да, я помню.

— Что?

— Приглашение на приватный просмотр.

— Какой приватный просмотр?

— Не знаю. Я просто предположила Это мне начинает надоедать.

— Что, если там не было ничего?

— Дорогой, ты, наверное, не в себе, ты просто действительно сошел с ума!

— Ты не поинтересовалась, откуда оно?

— Это мне начинает надоедать, — повторила она — Почему ты задаешь такие вопросы, Серж? Послушай… — Искра иронии зажглась в ее глазах. — Будь у меня любовник, он не стал бы писать любовные письма, запечатанные воском. Почему ты спрашиваешь про это?

— О, черт!.. Ладно, не обращай внимания. — и я нажал кнопку лифта. — Возвращайся к своим англичанам. Извини меня. Я… — Мне хотелось сочинить хоть какое-нибудь объяснение. — Я должен был получить из провинции один важный документ для статьи, мне показалось, что я по ошибке дал его тебе и… Ладно, извини, забудь об этом.

— Мы сегодня идем в кино, дорогой?

— Нет, — сказал я, — мы обедаем дома.

— Ты заедешь за мной?

— Не улыбайся, — попросил я, заходя в лифт. — ради Бога не улыбайся.

Она наклонилась, когда лифт начал опускаться.

— Прими валидол, дорогой. Я просто…

Вернувшись к остановке, я долго не мог найти билет. Пришлось выгрузить все содержимое карманов на скамью. Наконец он нашелся, и через 20 минут я прибыл в офис. Мой ум был расслаблен, как после долгой беспробудной пьянки.

Невозмутимый Феррер возился со своими диапозитивами.

— Иди сюда, Серж, — позвал он и вручил мне увеличительное стекло. — Вот, посмотри.

Насколько я мог видеть, это были фотографии облаков.

— Большая гроза пятнадцатого октября. Я ездил в Брест по поводу той истории о пропавшем адвокате. Но больше всего меня интересовал Сен-Мишель. Смотри…

Гора Сен-Мишель выступала из тумана волн облаков, из пустоты и моего кошмара, словно застывшая в небе каменная молитва. (Может, ей могла бы помочь вера в Бога?)

— Но Берни этим не интересуется, — продолжал Феррер, — Хочу послать в Имаж де Франс. Как ты думаешь, стоит?

— Я тоже не интересуюсь.

— Что случилось, Серж?

— Чем сейчас интересуется Берни? — спросил я. Вопрос казался мне чрезвычайно важным. Я обратился к Фернану, составителю макета: — У тебя случайно нет вечерней газеты?

— Только что принесли последний номер, — сказал он, протянув мне «Франс Суар».

Я начал читать колонку за колонкой, и на третьей странице нашел то, что хотел, — эго была настоящая удача. Сложив газету, я бросился к стеклянной кабинке, в которой обитала Сюзанна, секретарша Берни.

— Шеф один?

— Можешь зайти.

Берни правил рукопись. Это занятие всегда выводило его из себя. «Все нужно делать самому».

— Ты видел это, — спросил я его, бросив перед ним заметку. Она называлась «Героин опять убивает». История о подростке, покончившем с собой на пляже у Перпиньяка. Довольно заурядная история, но я знал — и делал ставку на это, — что тема «Юность и наркотики» была у нас самой ходовой последние три недели.

— Парню было всего восемнадцать, — продолжал я.

— Я знаю.

— У него, наверное, были отец, мать, девушка. Как ты дошел до такого состояния?

— Я мне что прикажешь делать с этим?

— Ты удивляешь меня, Андрэ. У тебя есть дети?

— Да, — сказал он, даже не поднимая головы, — сын, пятнадцати лет.

— Несмышленый, легкомысленный и такой беззащитный. Все вечера с мечтательным видом что-то наигрывает на гитаре.

— Что ты пытаешься подсунуть мне? Берни наконец взглянул на меня. — Мой сын играет на гитаре, но в остальном он такой же шалопай, как и все остальные.

— Может, у него есть дневник?

— Что?

— Почему эти мальчишки убивают себя? Должна быть причина Тут дело не в водородной бомбе и не в «потребительском обществе». Андрэ, этот парень из Перпиньяка интересует меня больше, чем все события в Английской королевской семье (статья, которую правил Берни, называлась «Маргарет и К°»). Он для меня важнее тех, что разгуливают по Луне.