Жаворонок - Жан Ануй

Жанна (хлопает в ладоши). Браво, маленький Карл! Видишь, как просто! Взгляни на их лица!.. Нет, ты только погляди, какие у них лица!.. Они же умирают от страха! (Громко хохочет.)

Карла тоже одолевает безумный смех, они оба хлопают себя по ляжкам, не в силах остановиться, глядя на архиепископа и Латремуя, превратившихся в соляные столбы.

(Внезапно падает на колени, кричит.) Благодарю тебя, создатель!

Карл (тоже падает на колени и кричит). На колени, господин де Латремуй, на колени! А вы, архиепископ, дайте нам ваше благословение, да поживее! Мы не можем терять ни минуты!.. Теперь, когда мы все хорошенько отбоялись, идем на Орлеан!

Латремуй тупо опускается на колени.

И ошалевший архиепископ машинально благословляет Жанну и Карла.

Варвик (громко хохочет и выступает из глубины сцены вместе с Кошоном). Конечно, в действительности все это происходило не совсем так. Был сначала Совет, шли бесконечные споры «за» и «против», и в конце концов было решено воспользоваться Жанной, как хоругвью, что ли, дабы не обмануть народных чаяний. В общем, некий амулетик, который как раз годится для того, чтобы пленять простой люд и убедить его идти на убой… А мы, хоть и давали перед каждой атакой нашим людям тройную порцию джина, ничего не могли поделать. И нас, вопреки всем законам стратегии, начали бить именно с этого дня. Говорили, что никакого чуда Жанна не совершила, что сеть наших крепостей, слишком отдаленных друг от друга, была нелепой выдумкой и достаточно было пойти на приступ, в чем Жанна и убедила арманьякский штаб… Ложь! Сэр Джон Талбот был далеко не дурак, он свое ремесло знал, что неоднократно доказывал и до и после этой злополучной истории. Теоретически его линия укреплений была неуязвима. Нет, сыграли тут роль, признаемся же, как порядочные люди, нематериальные факторы, или, если вам угодно, ваше святейшество, бог, чего, впрочем, генеральные штабы вообще-то не склонны предусматривать… Над головами французских пехотинцев запел в небе Франции жаворонок… Лично я, монсеньер, обожаю Францию. И поэтому буду безутешен, ежели мы ее потеряем. Эти две чистые нотки, эта веселая ерундовская песенка маленького жаворонка, неподвижно висящего в солнечных лучах в то время, как в него целится стрелок, — в этом вся Франция! Словом, лучшее, что в ней есть… Ибо есть в ней также изрядная доза глупцов, бездарностей и мерзавцев, но время от времени в небо взлетает жаворонок, а их словно и не было. Обожаю Францию.

Кошон (мягко). Однако именно вы целитесь в него…

Варвик. Человек соткан из противоречий, сеньор епископ. И очень часто убивает то, что любит. Вот, например, я обожаю также животных, а ведь я заядлый охотник. (Внезапно подымается. Хлопнув себя стеком по сапогам, знаком подзывает двух солдат; жестко.) Марш! Жаворонок попался. Компьенская ловушка захлопнулась. Блистательная страница сыграна. Карл и его свита выкинуты вон и, даже не взглянув на маленький амулет, который, по-видимому, уже не приносит им счастья, возвращаются к старой доброй политике…

В самом деле, Карл, Латремуй и архиепископ потихоньку встают с места и отходят от Жанны, которая все еще молится, стоя на коленях. Она подымается с колен, с удивлением видит свое одиночество, видит, что Карл с фальшивым выражением лица удаляется. Стражники тащат ее за собой.

Кошон (кричит ей подчеркнуто театрально). Твой король оставил тебя, Жанна! Почему же ты упорствуешь и защищаешь его? Вчера тебе прочли письмо, которое он разослал во все свои добрые города, письмо, где развенчивал тебя…

Жанна (помолчав, кротко). Он мой король.

Карл (вполголоса, архиепископу). Теперь они всю жизнь будут тыкать нам в нос это письмо!

Архиепископ (вполголоса). Ничего не поделаешь, сир, его было необходимо разослать. При данных обстоятельствах дело Франции ни в коей мере не должно быть отныне связано с именем Жанны.

Кошон. Жанна, выслушай меня внимательно и попытайся понять. Твой король вовсе не наш король. В силу составленного по всей форме трактата наш государь отныне Генрих Шестой Ланкастерский, король Франции и Англии. Твой процесс ведется не по политическим мотивам… Просто мы сейчас пытаемся изо всех сил, с самыми добрыми намерениями вернуть заблудшую овечку в лоно нашей святой матери церкви. Но так или иначе, Жанна, все мы люди, и мы считаем себя подданными его величества короля Генриха, и из любви к Франции — а любим мы ее так же сильно, так же искренне, как и ты, — именно из-за этой любви мы и признали его своим сюзереном, дабы могла Франция подняться из руин, залечить свои раны и выйти наконец из этой страшной, из этой бесконечно долгой войны, обескровившей ее… Поэтому бессмысленное сопротивление арманьякского клана, нелепые претензии того, кого ты величаешь своим королем, хотя трон уже не принадлежит ему, — все это в наших глазах лишь акт мятежа и террора, направленный против мира, который почти уже установился в нашей стране. Марионетка, которой ты служила, уже не наш властелин, пойми ты это, наконец.

Жанна. Что бы вы ни говорили, ничего вы не добьетесь. Он король, и господь бог дал его нам. Пускай тощего, ведь он, бедняга, ужасно тощий, пускай длинноногого с безобразно толстыми коленками.

Карл (тихо, архиепископу). В конце концов, все это мне ужасно неприятно…

Архиепископ (та же игра; уводит его за собой). Терпение, терпение, сир, сейчас они устроят процесс, сожгут ее, и мы вздохнем спокойно. Впрочем, согласитесь, что англичане, скорее уж, оказали нам услугу, взяв на себя арест и вынесение смертного приговора. Не будь их, нам самим рано или поздно пришлось бы это сделать. Она стала просто невыносимой!

Уходят. Вернутся они позже и смешаются, никем не замеченные, с толпой.

Кошон (продолжает). А ведь ты вовсе не дурочка, Жанна. Ты доказала это нам многими своими дерзкими ответами. Но поставь себя на наше место. Как же ты хочешь, чтобы мы, люди, в душе своей, по человечеству признали, что именно бог послал тебя бороться против дела, которое мы защищаем? Как же ты хочешь, чтобы мы признали, что бог против нас единственно на том основании, что, по твоим уверениям, ты слышала голоса.

Жанна. Сами увидите, когда вас окончательно разобьют!

Кошон (пожимая плечами). Ты нарочно отвечаешь, как маленькая упрямица. Ежели мы рассматриваем сейчас вопрос в качестве священнослужителей, в качестве защитников пресвятой нашей матери церкви, какие, в сущности, есть у нас основания принимать на веру то, что ты говоришь? Неужели ты думаешь, что ты первая слышала голоса?

Жанна (кротко). Нет, конечно.

Кошон. Ни первая, ни последняя. Пойдем дальше. Что, по-твоему, Жанна, станется с нашей церковью, если всякий раз, когда какая-нибудь девочка придет к своему кюре и заявит: я, мол, видела святую или, скажем, богоматерь, я слышала голоса, и они велели мне сделать то-то и то-то, а кюре ей поверит и предоставит ей свободу действия, а ну, скажи? Разве церковь выстоит?

Жанна. Не знаю.

Кошон. Не знаешь, но ты девушка благоразумная, вот поэтому-то я и пытаюсь урезонить тебя. Ты была полководцем, Жанна?

Жанна (горделиво выпрямляя стан). Да, я командовала сотнями славных парней, которые шли за мною и мне верили!

Кошон. Ты ими командовала. А вообрази, утром перед атакой какому-нибудь твоему солдату были голоса и велели идти штурмом совсем не на те крепостные ворота, которые ты наметила, или вообще отложить атаку, что бы ты тогда сделала?

Жанна (с минуту озадаченно смотрит на него, потом внезапно разражается хохотом). Сеньор епископ, сразу видать, что вы священник! Да вы никогда наших солдатиков вблизи не видали! Дерутся они здорово, пьют как лошади, это да, а вот насчет того, чтобы слышать голоса…

Кошон. Шутка не ответ, Жанна… Но ты дала ответ на мой вопрос, еще даже не открыв рта, в течение той доли секунды, что растерянно молчала. Ну так вот, воинствующая церковь — это воинство на сей земле, где еще кишат неверные и бушуют силы зла. Она обязана повиноваться нашему святейшему отцу папе и его епископам, как обязаны были солдаты повиноваться тебе и твоим соратникам. И солдата, который в утро атаки сказал бы, что он слышал голоса, которые посоветовали ему отложить битву, — такого солдата во всех армиях мира, включая и твою тоже, заставили бы замолчать. И куда более грубыми средствами, чем те, какими пытаемся тебя урезонить мы.