История жизни, история души. Том 2 - Ариадна Эфрон

ИЗ ТЕТРАДИ 1957 г.

Первые сентябрьские дни 1957 г., Таруса. Поездка в Ве-легож на пароходе. Сосновый бор, песчаная дорога вверх, уступами — уступы - ступени образованы корнями сосен. Дом отдыха - отдыхающих не видно -множество ярких, но угасающих цветов. Всё выше и выше — липовая аллея, ведущая в никуда, и оттуда вид во всю ширину туда, налево, где Ока, вновь и вновь петляя, идёт к Алексину. День серебряный с золотыми просветами, и вид такой же — серебряная Ока, золотые пески. Хотели было идти этим берегом до тарусского перевоза, обратно; дороги нет, заплутались в лесу. Среди лип, осин, сухостоя, грибов и бурелома, оврагов, ручьёв, кустарников. Когда выглянуло из-за туч и вершин вечернее солнце, увидели, что идём совсем не в том направлении. Пришлось кое-как возвращаться обратно, через лес, через сжатое поле, липовую аллею, вниз, к пристани. Обратный пароходик давно ушёл, бакенщик уехал в Тарусу, два мрачных рыболова на берегу переправить нас на ту сторону не берутся. Вечереет. Идём к избушке бакенщика - может быть, там кто-нибудь есть. Встречает нас аршинная надпись - «Осторожно, собака» и сама собака, преогромный и дружелюбный пес на трёх лапах, а четверная поджата.

Потом появляется старик в капитанской фуражке, начальник пристани, отец бакенщика. Берётся перевезти нас; в лодке начинает расспрашивать, кто мы, откуда, рассказываем вкратце, говорим, что строимся, конечно, спрашиваем, не знает ли он плотников. - «А где строитесь?» - «Да в Тарусе, на Воскресенской горе, может быть, знаете участок Цветаевой, так вот там!» - «Ещё бы не знать участок Цветаевой... и самих Цветаевых всех знал, и Ивана Владимировича, и Валерию, и Настю, и Марину, и Андрея Ивановича... Цветаевы были, можно сказать, первые дачники в Тарусе; где теперь дом

отдыха, так то была вся их территория. И ведь вот как бывало — уедут они на зиму, все вещи оставят, сундуки, сервизы, замочек повесят - и всё. И хоть бы раз кто забрался и набедокурил — нет, всё всегда бывало в порядке. Помню, раз как-то приезжал, толи поздней осенью, толи зимой, Андрей Иванович с товарищем, немного побыли и уехали, а нам, ребятишкам, любопытно было, как они там хозяевали, мы и забрались в дом. Видим - печку топили, кашу варили, каша недоеденная так и осталась в чугунке на шестке. Всё мы посмотрели, всюду походили, и уж очень понравился нам один стакан — мы его и взяли себе, а чтобы больше, или там по сундукам шарить, этого не бывало, это нет! Так вы, значит Маринина дочка, так-так. Маму Вашу Мусей звали, Анастасию Ивановну — Настей. Боевые они были, одна чуть побольше, одна поменьше. Одна в очках ходила, то ли Настя, то ли Муся, не помню. А барышни были очень хорошенькие, за Настей один ухаживал, Мишкой звали, а прозвище у него было Дубец, красивый был, капитаном на пароходе. Уж как же мы, бывало, смеялись над ним - ну куда, мол, ты лезешь, — профессорская дочка и сын сапожника! Ну как же мне не знать Цветаевых - мать моя, старушка, бывало, всё у них бельё стирала. Хорошие были люди, хорошие»...

Зовут старика Розмахов, Ефим Иванович. Ещё много интересного рассказывал он про Тарусу тех лет, про старожилов, рассказывал и про цветаевских родственников Добротвор-ских, особенно про одну из дочерей, Людмилу Ивановну, врача Тарусской больницы, основанной её отцом.

Б.Л. Пастернаку

9 апреля 1958

Христос Воскрес, дорогой друг Боренька!

Целую тебя, милый, желаю тебе счастливой весны и здоровья, всегда люблю тебя, неизменно помню. Прости меня за всё видимое моё невнимание к тебе — жизнь очень тяжела и пожирает меня всю без остатка, а пока перемалываешь всё тяжелое, хорошее куда-то девается и не ждёт. Я в вечном тумане и угаре от работы и заботы, разных работ и разных забот, сливающихся в нечто такое нудно-однообразное! Как слепая лошадь по кругу. Где уж тут хоть письмо тебе написать, хоть приехать и рассказать о том, что накапливается, копишь-копишь для тебя что-то милое и радостное, а оно, не находя себе выхода, сгорает и превращается всё в тот же уленшпигелевский «пепел - прах - Клааса, что стучится в сердце моё».

Работать нужно много, а работать негде, и поэтому мечусь, как ошпаренная кошка, между Москвой и Тарусой, и там и тут попадаю в орбиту тревог и неустройств, и в результате с трудом выжимаю из себя какие-то вялые и серые строки переводов, имя же им легион, а цена — грош. Вот поэтому-то по всему, дорогой мой, так невнимательна к тебе в дни твоих болезней и триумфальных «неудач», к тебе, бывшему душевной опорой и материальным оплотом самых гибельных лет моей жизни, к тебе, бывшему и сущему другом в бездружьи, путем в бездо-рожьи. Прости меня за всё это «видимое» моё безобразие, и верь во всё моё невидимое!

Что за болезнь твоя? Определили ли (3 «ли»!) врачи? И помогли ли? Или по-прежнему ты сам да Господь Бог со всем справляетесь? Впрочем, что тебя спрашивать, ведь и ты мне тоже перестал писать! Сама всё узнаю. Скоро приеду в Москву на несколько дней, выкола-

чивать деньги какие-нб., и м. б. повезёт и я тебя увижу, или услышу по телефону, или так узнаю о тебе.

Здесь тоже весна двигается, как и у тебя там, но я её мало вижу и только по грачам определяю да по капели.

Целую тебя, милый, трижды. Главное, дай Бог тебе здоровья.

Твоя Аля

Е.Я. Эфрон и З.М. Ширкевич

<Дата по московскому штемпелю: 2 июля 1958>

Среда. Дорогие мои, я, дура, не попросила Зину захватить Лиле варенье, и оно так и осталось (земляничное). Зинуша, если будете в городе, захватите его, пригодится до нового урожая.

Видела Ольгу' и говорила с Б.2 по тел<ефону>, он чувствует себя неплохо, настроение хорошее. Книга вышла у Галлимара a Paris3, в одной из газет была статья «Слава России» — три портрета — Б., Уланова и Шостакович. Б. ничего не пишет, не переводит, а только переписывается с почитателями. Уеду завтра-послезавтра, везу массу работы. Нюте здесь ночевать в самом деле не стоит, действительно есть распоряжение4. Не стоит портить себе самим последние нервы.

Целую!

1 Ольгу Всеволодовну Ивинскую.

2 С Борисом Леонидовичем Пастернаком.

3 Роман Б. Пастернака «Доктор Живаго» вышел в 1958 г. в переводе на французский язык в известном парижском издательстве «Галлимар». А.С., постоянно обсуждавшая с Пастернаком и Ивинской события, происходившие вокруг романа, делилась их подробностями с адресатами письма: они и их ближайший друг Д.Н. Журавлев были слушателями, а затем читателями раннего варианта романа. Окончательная редакция «одним из первых» была дана «на прочтение... Мерзляковско-Вахтанговскому объединению» (как писал Пастернак 15.X.1955 г. А.С., имея в виду адреса Эфронов и Журавлевых).

4 А.С. предупреждает ленинградку А.Я. Трупчинскую об очередном ужесточении паспортного режима в Москве.

Е.Я. Эфрон и З.М. Ширкевич

<октябрь 1958>

Дорогие Лиля и Зина, получила ваши записочки и деньги — напрасно деньги. В силу способностей прибрала к вашему приезду, вымыла окно и все финтифлюшки и т. д. С Б<орисом> Л<еонидовичем> говорила по телефону, он очень удручён, завтра увижу его. Как всё обойдется, ещё толком неизвестно', но есть шансы, что всё войдёт в более разумное русло. Лишь бы здоровье его не подкачало в эти дни.

Друзей возле него сейчас мало, но настоящие. Врагов много, и тоже настоящие. Остальные — середняки, куда ветер дует! Эти никогда настоящими не бывают. Правление Союза уже собиралось дважды на предмет исключения, но это ещё не состоялось и назначено на завтра2021. Будьте здоровы, целую!

' После присуждения Б.Л. Пастернаку 23 октября 1958 г. Нобелевской премии в СССР началась его травля на «обсуждениях» и в печати.

2 27 октября 1958 г. объединенное заседание президиума Правления СП СССР, бюро Оргкомитета СП РСФСР и президиума Московского отделения СП СССР исключило Б.Л. Пастернака из Союза писателей; 31 октября 1958 г. общее собрание писателей Москвы единогласно одобрило это решение и обратилось в Президиум Верховного Совета СССР с просьбой о лишении Пастернака советского гражданства и высылке его за границу.

Е.Я. Эфрон и З.М. Ширкевич'

1 ноября 1958

Дорогие мои, простите, что не приезжала эти дни - был такой круговорот и смерч событий! Одно время ещё было возможно как-то всё исправить, но Б<орис> Л<еонидович> вёл себя нелепо, медлил, мямлил, делал всё не то и не так и не отдавал себе отчёта в серьёзности и реальности происходящего. Наверное, к тому времени, что вы приедете, уже будет результат - судя по всему, его лишат гражданства и вышлют за пределы СССР. То, что он отказался от премии, уже не спасло положения — сделал он это слишком поздно и, конечно, не в тех выражениях!21

Глаз мой почти совсем хорош. Всё прибрала, перетерла, много повыкидывала, но просторнее у нас будто не стало. Зинуша, простите, Ваш халат не успела выстирать — не знала, что попутная машина будет так внезапно. Боюсь, что долгожданный сюрприз — розетка для лампы (клетчатую лампочку можно приспособить над Вашей кроватью) — слишком высоко, ну и то хлеб!