Миры Филипа Фармера. Том 05. Мир одного дня: Бунтарь, Распад - Филип Фармер

— Там целая армия рабочих, — сказал Решающий.

Дункан глотнул пива и постарался успокоиться. Он махнул рукой, указывая на стенные дисплеи и клавиатуры на столах.

— Ты можешь использовать их, не вызывая тревоги?

— Конечно, — отозвался Локс. — Я, собственно, за этим сюда и пришел.

Он развернулся в кресле, отставил бутылку вина и нажал несколько клавиш на пульте.

— К счастью, кода тут не требуется. Чиновники никогда бы не подумали, что этот пульт могут использовать посторонние. В конце концов, это же малонаселенная сельская местность. Кроме того, чтобы пройти в здание, нужно знать код доступа — то есть они так думают. Для начала подключимся к мониторам и поглядим, что творится снаружи.

Для этого код тоже не требовался.

— Тэ-три-цэ-шесть, — сказал Локс. — Приказ. Включить мониторы внешнего обзора.

Стены немедленно стали экранами, и Дункан смог обозреть панорамы, открывающиеся с четырех сторон здания.

— Ох-хо! — воскликнул Локс, вскакивая с кресла.

Глава 7

На западном экране был виден серебристый дирижабль, летящий низко — в сотне футов — над землей. Он медленно, носом вперед, опускался к земле; на южном борту блестели ракетные дюзы, носовые крепления были открыты. Дункан мог различить даже крошечные фигурки матросов за ветровым щитом на мостике.

— Доставляют очередной груз окамененных. — Локс стер запись о недавнем запросе и выключил аппарат. — Соберите подносы и бутылки, — сказал он, вставая. — Мы же не хотим оставлять следы.

Остальные вышли из офиса вслед за ним.

— Что это значит? — спросил Дункан.

— Придется спрятаться пока, — объяснил Уайльд. — Разгрузить дирижабль недолго — часа два. Но мы будем прятаться до завтрашнего дня.

В эту минуту Дункан понял, что останется с группой не дольше чем придется. Здесь не было будущего. Они могут только бежать, и прятаться, и выбегать наружу на пару часов, и воровать из хранилищ. Это кроличья жизнь, а он — не кролик.

Но пока он — член отряда. Дункан неохотно спустился по шахте в подвальное помещение. Усевшись на свой спальный мешок и прислонившись к стене, он мрачно оглядел отряд. Зал был переполнен, сновали туда-сюда ребятишки — Дункан не мог их винить за это, скорее жалел, — и делать было нечего, кроме как пить и болтать. Порой он вставал и гулял по коридору, чтобы ноги размять. В третий раз, когда он делал приседания в темноте, в глаза ему посветили фонариком.

— Кто здесь? — спросил он, не прекращая упражнений.

Это оказался Локс.

— Не обращай внимания, — сказал он, присаживаясь.

Дункан встал, тяжело дыша, и сделал несколько растяжек.

— Я заметил, что ты довольно задумчиво меня разглядывал там, в контрольной.

Локс не отводил луча фонарика от лица Дункана, почти ослепляя и совершенно раздражая его.

— Видеть выражение моего лица ты можешь, и не светя мне в глаза, — намекнул Дункан.

Локс хохотнул и навел фонарик на стену. Теперь Дункан тоже мог видеть его лицо.

— Ты, наверное, полагаешь, что мы тут ведем пустую, бессмысленную жизнь, да? — произнес он. — Да что мы, в сущности, делаем, кроме того, что спасаемся бегством? К чему мы пригодны? Правительство мы не любим, не хотим, чтобы нас заставляли жить по дню в неделю, не выносим, что за нами все время наблюдают. Но что мы делаем, чтобы изменить status quo? Разве не было бы полезнее — и не в пример удобнее — вести нормальный образ жизни и протестовать законными и конституционными методами?

Дункан прекратил упражнения и сел.

— Да, я тоже об этом подумывал.

— В конце концов, — продолжал Локс, — зачем мы протестуем? Чего ради вставать на дыбы? Мы живем в обществе, какого прежде не бывало, в обществе, где не просто нет голодных — где каждый может получить столько еды, сколько пожелает. Хорошая еда, прекрасные дома, отличная медицина, великолепные возможности для образования. Вся разумная роскошь. Войны нет, и надежды на нее тоже. Налоги есть, но небольшие. Преступность — самая низкая в истории. Один адвокат на тридцать тысяч жителей. Расизм мертв. Женщины и мужчины равноправны. Почти все болезни искоренены. Изнасилования и дурное обращение с детьми — редкость. Мы вычистили тот яд, которым наши предки заразили море, землю и воздух. Великие пустыни вновь засажены деревьями. Мы достигли утопии, насколько это возможно, учитывая врожденные человеческие глупость, иррациональность, жадность и эгоизм.

— Ты неплохо объясняешь, за что нам следует любить правительство, — заметил Дункан.

— Какой-то древний автор, не помню имени, сказал, что ненавидеть следует любое правительство, находящееся у власти. Он имел в виду, что совершенных правительств не бывает и граждане должны стремиться избавить правительство от его недостатков. Я говорю не о недочетах системы, а о тех людях, которые, получив власть, пользуются этими недочетами в собственных интересах, или просто некомпетентных правителях.

— Звучит разумно, — признал Дункан. — Но разве так уж необходимо правительству постоянно следить за нами, не переставая заглядывать через плечо? Разве это не повод для ненависти?

— Да, но правительство утверждает, что это абсолютно необходимо: предотвращает преступления и несчастные случаи и позволяет достигнуть мира и процветания. Зная, чем занят каждый гражданин все — или почти все — время, которое он проводит вне дома, государство имеет достаточно данных, чтобы обеспечить безопасность граждан и бесперебойное движение товаров и путешественников по торговым путям всего мира. Оно…

— Только примеров и лекций не надо, хорошо? — прервал его Дункан. — К чему ты клонишь?

— Каждый гражданин старше двадцати пяти лет, способный сдать экзамен по истории и идеологии, может голосовать. Есть три основные политические партии и сотня мелких. Голоса избирателей регистрируются по домам…

— Без лекций, — повторил Дункан.

— Я просто пытаюсь показать, что наше государство является первым и единственным по-настоящему демократическим. Правит народ во имя народа. Так нам, во всяком случае, твердят. Если люди недовольны тем, как работает правительство, они всегда могут потребовать новых выборов, чтобы сменить чиновника или изменить закон. Опять-таки, так нам твердят.

Но власть контролирует компьютеры, подсчитывающие голоса избирателей. Так почему за последние двести облет избиратели постоянно голосуют за поддержание тотального контроля? Почему так много высоких правительственных чинов остаются на своих постах? Почему они получают абсолютное большинство голосов?

— Немало людей полагают, что компьютеры неверно ведут подсчет, — заметил Дункан.

— Да, многие в это верят. Так много, что даже странно — почему мнение большинства не сказывается на результатах голосований?

— Правительство иногда проводит опросы, чтобы исследовать это поверье. И всегда оказывается, что очень немногие верят в подтасовку или мошенничество.

— А что мешает подтасовать результаты опроса? — улыбнулся Локс.

— Я и не утверждаю, что они правильны. Только…

— Только?

— Мы-то что можем с этим поделать?

— Кажется, ничего. Стремление к переменам не так сильно, чтобы вызвать восстания, забастовки или революции. Около половины всех граждан убеждены, что реформы необходимы, а нынешних администраторов — следовало бы сказать «правителей» — пора отправить в отставку. Но у них нет серьезных жалоб, как у древних. Даже если их раздражают определенные ограничения — зачем рубить сук, на котором сидишь?

— Действительно, зачем?

Дункан помолчал мгновение. Локс пристально глядел на него.

— Я как новорожденный с памятью о прошлых воплощениях, — произнес он наконец. — Мне кажется… — Он нахмурился и несколько секунд жевал губу. — Если бы только я мог припомнить, почему правительство так стремится наложить на меня лапу. Но я помню, что не только насчет выборов сомневался. Еще… секундочку… вот оно. Власть постоянно вдалбливает нам, что Земля никогда впредь не должна оказаться перенаселенной. Каждой паре позволено иметь не больше двух детей. Если вспомнить, что случилось с миром в прошлые века, это ограничение кажется разумным и необходимым. Но многие из нас…

Казалось, Дункан безуспешно напрягает свою память.

— Многие из нас… — повторил за ним Локс.

— …думают, что переписи населения неточны. Цифры могут завышаться. Если бы правда стала известна, правительству пришлось бы разрешить каждой паре родителей иметь больше двух детей — троих самое меньшее.

— Правда, — сказал Локс, — по крайней мере по моим сведениям, состоит в том, что общее население планеты составляет два миллиарда человек. В то время как…

— Официальная статистика утверждает — восемь миллиардов! — вскричал Дункан.