Повести - Георгий Шторм

Старик, ничего не сказав Ивашке, сошел на берег.

- Прощай! - крикнул Еми-Али и, взмахнув рукой, сел у воды на камень.

Море сверкало. Галера скрипела, и ветер хлопал косыми латинскими парусами.

Была весна того года, когда в Москве умер Борис.

"INPERATOR"

- Что, сынку, помогли тебе твои

ляхи?

"Тарас Бульба"

1

"Буде всеблагий господь откроет мне путь к отчему моему престолу... молю ваше святейшество не оставить меня без покровительства и благоволения. Может ведь, всемогущий бог мною недостойным расширит свою славу... в воссоединении с церковью столь великого народа; кто знает, на что благоволил он присоединить меня к своей церкви?.."

_______________

* Письмо Лжедимитрия папе Клименту VIII. Перевод с латинского.

Слепой дед деревянным голосом пел:

А сплачется на Москве царевна,

Борисова дочь Годунова:

"Ино, боже, Спас милосердный,

За что наше царство загибло?

За батюшково ли согрешенье,

За матушкино ли немоленье?.."

Живой мост на бочках через Москву-реку был затоплен народом. Всадники в атласных жупанах теснились на нем, как речные волны. Кони их, украшенные крыльями, казалось, летели; они скакали и ржали, и пена стекала с их золотых удил.

Хмурый рыжеватый человек ехал медленно, вывернув локтем вперед упертую в бок руку. Его криво раздвинутые брови тянулись к самому околу собольей шапки. На носу, вровень с правым глазом, сидела бородавка, и большое родимое пятно оплывало от нее вниз...

...А светы золоты ширинки,

Кого мне вами дарити?

А светы яхонты сережки,

Куда мне вас задевати

После батюшкова преставленья,

А света Бориса Годунова?..

Слепой дед допевал и тотчас повторял запев сложенного им плача. Одни слушали слепца тихо, со страхом, другие гнали его прочь, но он не уходил. А воздух, от звона густой, как вода, рвало громом фальконетов и пищалей.

- Дай бог тебе, государь, здоровья! - кричали москвитяне.

- Дай бог и вам здоровья! - отвечал всадник, и лицо его при этом выражало радость и испуг.

Золотой верх собора вспыхнул вдали. Он увидел: гнутый, как боевое зерцало*, лист кровельной меди чуть колыхался. "Кровли обветшали!" подумалось ему, и он тотчас же наглухо забыл об этом...

_______________

* Б о е в о е з е р ц а л о - сплошной доспех, состоявший из нескольких металлических пластин; закрывал грудь и спину.

Вперед были посланы трубачи и литаврщики "для проведывания измены и шептунов в народе". Парадный строй польских жолнеров сменяли отряды стрельцов, а за ними снова веяли знамена пешей польской рати. И уже после всех прошли грязные, пораненные, "проводившие" Лжедимитрия до Москвы казаки. День был ясный и тихий. Но когда проехали Москворецкие ворота, пыль взвилась столбом и на миг всех ослепила; поднялся такой вихрь, что валил коней и всадников, и народ, смутясь, закричал: "Помилуй нас бог!"

Потом в Успенском соборе служили молебен. Поляки, в шапках и не сняв оружия, стояли во время службы. Товарищи их били в бубны и трубили в трубы, сидя на конях у самых соборных дверей.

Боярин Богдан Бельский вышел на Лобное место и крикнул:

- Государь ваш - прямой царевич, сын Ивана Васильевича, и вам бы на него зла не мыслить!

Еще раз шатнуло небо ружейным громом, пальба смолкла. Бояре и шляхта вошли в терема. Челядь заполнила запустелый Борисов двор.

Шуйский, суетливый, как мышь, не отходил от Лжедимитрия ни на шаг; он всхлипывал и поминутно прикладывал к глазам руку. А тем временем двое посланных им людей шныряли по слободам, сея слухи; посадские Костя-лекарь и Федор Конь - мутили народ.

В старом кабаке на Балчуге целовальники выставляли ведра крепкой водки. Мохнатые казацкие кони были закутаны по глаза в холщовые торбы. Атаман Корела, окруженный вольницей и слободским людом, говорил:

- Как пришли мы к царевичу в Тулу-город, и туда же наехали с Москвы бояре. И Димитрий Иванович пустил нас к руке прежде бояр. А с ними был старый князь Телятевский. И мы тех бояр бранили и лаяли, а князя Телятевского едва до смерти не убили, - знал бы старый, как против нашего государя стоять!

- Вестимо так, - сказали слободские. - Царевич крест целовал землю в тишине устроить. Да и вас пожалует, чаем, не худо: кого казною, кого землей...

Поодаль, меж распряженных возков, слышались и другие речи:

- А што, как земли на всех не хватит? Да и жалованья царевичу взять откуда? Задолжал он в Польше панам, они и его теперь из платья вылупят; гляди, какую себе на Москве волю взяли!..

- Да верно ли, крещеные, что прямой он сын царский?

- Прямо-о-ой! И боярин Шуйский толковал нам то же.

- А монахи, сказывают, признали в нем Чудова монастыря чернеца Гришку.

- А кто сказывал?

- Посадские наши: Костя-лекарь да Федор Конь...

Стороной верхами съехались два поляка: пан Жовтый и казацкий ротмистр пан Богухвал.

- Ну как? Ваши люди еще "не воруют"? - сдерживая коня, спросил пан Жовтый.

- Казаки стоят за нового господаря, - ответил ротмистр, - хотя немного и ропщут. И то сказать, - добавил он со смехом, - каждый из них сам не прочь стать царем...

2

"Всех же Годуновых, и Сабуровых, и Вельяминовых с Москвы

послаша по тюрьмам в понизовые городы и в сибирские. Единово же от

них Семена Годунова сослаша в Переславль Залесский... там его

удушиша".

Вскоре начались большие перемены. Бояре Романовы и Нагие воротились из ссылки. Шуйский был схвачен, едва не казнен и со многими другими услан на север. Новые люди сменили их по областям и на Москве.

Поляки стояли по боярским дворам, тесня москвитян и постоянно затевая ссоры.

За столом у царевича играли гусельники и "скрыпотчики", чего доселе в теремах еще не бывало. В послеобеденные часы, когда вся Москва ложилась отдыхать, Лжедимитрий расхаживал по аптекам и немецким лавкам. Он кричал на бояр, что против иноземцев они ничего не стоят, и грозил послать их учиться за рубеж.

Тайный католик, он причастился у православного патриарха. Раньше, чем дозволял московский обычай - до первого сентября, - он венчался на царство; велел именовать себя "непобедимый цесарь" и поселился в новом терему, где все было на польский образец.

В октябре из Кракова прибыли посол папского нунция аббат Луиджи Пратиссоли, посланник Гонсевский и два иезуита. Недобрыми взглядами встретили их в Москве.

Пратиссоли привез дары: икону и четки. Лжедимитрий, услав бояр, взял его за обе руки и вывел на середину палаты. Аббат был стар, но лицо имел совсем юное и смотрел не мигая глазами, белыми, как молоко.

Он сказал:

- Его святейшество новый папа Павел Седьмой шлет вам свое благословение и поручает вашему расположению орден Иисуса, полезный целому свету. Его святейшество весьма озабочен вопросом о походе на турок и еще более того - скорейшим воссоединением церквей...

Лжедимитрий стоял, прислонясь к зеленым печным изразцам, рыжий, вихрастый, быстро и криво дергая бровью.

- Я исполню все...

Речь его внезапно стала искусной и гладкой; говоря же с боярами, он прост и груб.

- Я исполню все... Помощь папы привела меня к престолу, ибо святая римская церковь указала мне верный путь. Молю лишь, чтоб его святейшество и впредь не оставил меня без своего благоволения. О, как много я испытал и сколь еще велик передо мною труд!.. Долгие годы жил я один со своею тайною думою. Переходя реки вброд, пускаясь вплавь, как дикая птица, чутьем, отыскал я дорогу в Сечь. Там, на косматых, камышчатых островах, привык я владеть копьем и рубить саблей. Я ходил с казаками в море и плавал в порогах, где вода, прогремев меж камней, низвергалась так, что солнце застил гулкий водяной прах!..

Туго схваченный в бедрах кафтаном, он ходил взад и вперед, упершись в бок правой рукою. Аббат тихо подвигался за ним по палате, и две белые точки высветлялись в его глазах.

- Я ушел на Дон, в таборы, - продолжал Лжедимитрий. - Пищаль и коса на длинном древке были оружием нашим. Татары угоняли коней - тучи стрел свистали над моей головой... И вот бог увидел мою правоту: в Польше нашел я приют и помощь. И теперь хочу строить отчую землю, чтоб все у нас как за рубежами было...

Аббат быстро сказал:

- Надобные вам для строения крепостей и прочих дел люди имеются в Риме. Все они - слуги католической церкви, но их можно одеть подобно мирянам, чтобы того не узнал народ.

- Добро! - молвил Лжедимитрий. - А то бояре мои ничего не знают...

Пратиссоли медленно удалился, довольный и важный. Солнце било в лицо Лжедимитрию. Волосы его встали дыбом и пламенели. Он смотрел вслед аббату, по-прежнему упершись в бок рукой.

В палату вошел тайный секретарь царя - пан Гонсевский. Он привез письмо от воеводы Сандомирского и пана Бучинского. Войдя, склонил голову и держал ее так все время, пока царь читал письма. Складки жира полезли за тугой ворот поляка, когда он заговорил:

- Господарь обещался пану Бучинскому назавтра, как придет в Москву, дать его людям по тыще злотых. И господарь им того не дал.