Испанская новелла Золотого века - Луис Пинедо

— Прочти это письмо, оно от алькальда Алоры.

Алькальд Койна, прочитав письмо, пришел в большое волнение. Эмир успокоил его:

— Не следует так тревожиться, хоть и есть из-за чего; скажу тебе сразу: с какой бы просьбой ни обратился ко мне алькальд Алоры, я ее исполню. И потому ты отправишься в Алору, увидишься с Абенсеррахом, простишь его и свою дочь и вместе с ними вернешься домой. В награду за это я обещаю тебе и твоим детям свое милостивое покровительство.

Душа алькальда воспротивилась такому распоряжению эмира, но ослушаться его он не посмел и, приняв покорный вид, отвечал, что сделает так, как хочет его повелитель.

И он отбыл в Алору, где все уже знали от посланного о решении эмира и ликовали по поводу столь счастливого исхода. Абенсеррах и Харифа предстали перед алькальдом в крайнем смущении и, целуя ему руки, повинились в своем проступке. Сердце его смягчилось, и он сказал им:

— Что сделано, то сделано, и ни к чему больше говорить об этом. Вы стали мужем и женой без моего согласия, но я прощаю вас, ибо сам я навряд ли нашел бы лучшего супруга для моей дочери.

Алькальдом Алоры были устроены в их честь пышные свадебные торжества: однажды вечером, после ужина в саду, он обратился к ним со словами:

— Я столь много постарался ради вашего счастья, что ничто кроме него не сможет дать мне большей радости; и потому единственным выкупом вашим будет для меня само ваше пребывание у меня в плену, что я полагаю для себя великой честью. И ты, Абиндарраэс, вместе с прекрасной Харифой с нынешнего дня свободны и вольны делать все, что вам заблагорассудится.

Они поцеловали ему руки, благодаря за оказанные милости, и назавтра отбыли в Койн; алькальд Алоры сопровождал их некоторую часть пути.

В Койне они наслаждались покоем и счастьем, которого так страстно желали, и однажды отец Харифы сказал им:

— Дети мои, поскольку вы теперь, согласно моей воле, наследники моего достояния, не худо было бы вам отблагодарить Родриго де Нарваэса, которому вы столь многим обязаны; ведь он по своему благородству пренебрег выкупом, а он заслуживает гораздо большего. Я хочу дать вам шесть тысяч дублонов, отошлите их ему, и пусть он останется навсегда вашим другом, хоть вы и разной веры.

Абиндарраэс поцеловал ему руки и послал алькальду Алоры шесть тысяч дублонов и еще четырех отменных коней, четыре железных копья с золотыми остриями и четыре щита в придачу. И сопроводил свои дары письмом:

«От Абенсерраха Абиндарраэса — алькальду Алоры

Ежели, Родриго де Нарваэс, ты полагаешь, что, отпустив меня на свободу из твоего замка, дабы я мог вернуться в мой собственный, ты освободил меня, ты заблуждаешься, ибо ты дал свободу моему телу, но пленил мое сердце: добрые дела — тюрьмы для благодарных сердец. И ежели ты привычно делаешь добро тем, кого ты мог бы погубить, я, дабы быть достойным своих предков и той крови, которую пролил род Абенсеррахов и которая течет в моих жилах, не должен забывать о благодарности. Посылаемый тебе дар — свидетельство нашей с Харифой взаимной любви, великой, чистой, благословенной законом и неизменной в своей признательности тебе, нашему спасителю».

Алькальд пришел в изумление от щедрости и роскоши дара; он принял лошадей, копья и щиты и отправил следующее послание Харифе:

«От алькальда Алоры — прекрасной Харифе

Прекрасная Харифа! Абиндарраэс не дал мне вкусить истинного торжества, связанного с его пленением, торжества, которое состояло в том, чтобы отпустить его без выкупа и способствовать его счастью; и поскольку ни разу в моей жизни мне не представилась возможность столь благородная и достойная испанского дворянина, я желал бы полностью воспользоваться ею и оставить о том память у моих будущих потомков. Посылая мне золото, Абенсеррах явил благородство рыцаря, но, приняв его, я буду выглядеть алчным торговцем; я возвращаю вам золото как плату за милость, которую вы мне оказали, дозволив служить вам во время вашего пребывания в Алоре. Не в моих правилах, сеньора, похищать прекрасных дам в надежде на выкуп, я могу лишь поклоняться и служить им».

С этим письмом алькальд Алоры возвратил им дублоны. Харифа приняла их со словами:

— Тот заблуждается, кто думает победить Родриго де Нарваэса оружием или благородством.

И все остались довольны друг другом и с тех пор пребывали всю свою жизнь в самой тесной дружбе.

Хуан де Гимонеда

Из книги «Небылицы»

Небылица первая

Толомей и Аргентина

Каялись в скиту далеком

И узнали ненароком,

Что в грехе и неповинны.

В городе Александрии жили в довольстве и процветании два купца, в женах также счастливые; одного звали Косме Александрином, другого — Марком Цезарем; был установлен между ними союз, чтобы вместе торговать и вершить дела, и даже дом они держали общий. Так уж случилось, что в одно и то же время, об одну и ту же пору затяжелели хозяйки, а в положенный срок, в один и тот же день разрешились от бремени сыновьями, да такими хорошими и пригожими, что подобных им и на свете не видывали. Столь крепкой дружбой связаны были отцы, что порешили дать ребятам одинаковые имена и назвали обоих Толомеями. А через несколько дней обе роженицы скончались, оттого что роды были тяжкие и смертельные; и когда стряслась такая беда, Аргентину, старшую дочь Косме Александрина, только-только отнимали от груди. Схоронили купцы своих жен честь по чести, сидят и раздумывают — кому бы младенцев поручить выкормить; подслушала их беседу мамка Аргентины, прозванием Замараха — так ее муж окрестил, возчик Блас, — предстала перед ними, упала на колени и обратилась с такими словами;

— Вижу я вас в великом горе, государи мои, и потому, а также из почтения к госпожам моим, вашим женам, царствие им небесное, но более всего из любви, какую почувствовала я к вашим сынкам, ненаглядным Толомеям, раз поднеся их к своей груди, прошу в смирении и покорности — доверьте мне одной выкормить малышей, если будет на то ваша воля. Государь мой Косме Александрин не даст соврать, сколь прилежно и усердно кормила я Аргентину, его дочь, которая ныне в молоке не нуждается, как я нуждаюсь в особой милости, о коей вас обоих умоляю.

Понравилось купцам ее смирение, поняли они, что слезы, текущие у нее из глаз, выказывают искреннюю любовь, скрытую в сердце; приблизились друзья к кормилице, взяли ее под руки и подняли с колен; тут Косме Александрин сказал:

— Матушка и государыня наша, — ибо так теперь подобает вас называть, — видя ваше доброе расположение, памятуя о многих услугах, какие вы и ваш супруг каждодневно этому дому оказываете, за себя и за Марка Цезаря могу сказать, что мы согласны, если, конечно, он возражать не будет.

— Нет, сударь мой, я доволен, — отозвался Марк Цезарь. — Так что, сударыня мамушка, оставляем деток на ваше попечение.

И вот, поскольку одна и та же кормилица давала им грудь, стали ребята так походить друг на друга лицом и повадкой, что только мамка и могла сказать, кто чей сын. А когда они подросли, пришлось одевать их в разное платье, чтобы не перепутать. Между тем случилось так, что Марк Цезарь разорился; союз между ним и Косме Александрином был расторгнут, и, отправляясь на жительство в Афины, востребовал Марк Цезарь своего сына. А кормилица, поскольку обоих деток любила, удумала переодеть мальчишек и поменять их местами, вручив каждому отцу чужого сына. Так она рассудила: узнает когда-нибудь Косме Александрин, что этот сын ему не родной, так уж не оставит нищим, раз столько лет за сына почитал, а родному-то и еще больше перепадет.

Но женщина слаба, и едва мамка, прозванная Замарахой, отняла Толомея от груди, как опостылел ей старый и вздорный муженек, а тут подвернулся один сладкоречивый ухажер, и, забыв любовь, какую питала она к дому Косме Александрина, Замараха с этим самым ухажером ушла, захватив с собою самое лучшее. День провели они в дороге, а когда добрались до подножия Армянских гор, ухажер обокрал ее да и кинул. Оставшись одна, вспомнила мамка, что на вершине горы есть скит, и стоит он сейчас пустой, — тогда юбку, что была на ней, приспособила женщина под рясу, неладно скроенную и хуже того сшитую, и под именем брата Гильермо поселилась в том скиту, скромным нравом и добродетельной жизнью снискав по всей округе почет.

Тем временем Аргентина и Толомей вошли в возраст, а поскольку виделись ежедневно и часто встречались наедине, то, невзирая на родство, которое, как они думали, между ними было, согрешили они, и от этого оказалась Аргентина в тягости.

Так обстояли дела, когда Марк Цезарь с большими барышами, какие он выручил успешной торговлей, приехал из Афин, чтобы заплатить все свои долги. С ним был и Толомей, которого он считал сыном; и когда старые друзья свиделись, тут же уговорились просватать Аргентину за Толомея Афинянина (так его прозвали за то, что вырос в Афинах). Отцы, довольные, ударили по рукам, однако Марк Цезарь просил не оглашать помолвки, пока он не вернется из некоего путешествия, которое надобно было совершить.